О контрпереносе

О контрпереносе

Эта короткая заметка о контрпереносе обусловлена некоторыми моими наблюдениями на семинарах и контрольных анализах. Меня удивило широко распространенное среди кандидатов мнение, что контрперенос является источником нарушений и ничем иным, кроме этого. Многие кандидаты пугаются и испытывают вину, когда осознают свои чувства к пациенту и поэтому стремятся избежать любого эмоционального отклика и достичь полной бесчувственности и «отстраненности» (detached).

Когда я пыталась проследить происхождение идеи отстраненности аналитика, я обнаружила, что в нашей литературе действительно представлены описания аналитической работы, которые могут привести к мнению, что хороший аналитик не должен что-либо испытывать по отношению к своим пациентам, кроме ровной, умеренной благосклонности, и что любая рябь эмоциональных волн на этой гладкой поверхности является нарушением, требующим устранения. Это, возможно, происходит из-за неверного прочтения некоторых фрейдовских высказываний, где состояние аналитика сравнивается с состоянием хирурга во время операции или сам аналитик сопоставляется с зеркалом. В конце концов именно на эти положения Фрейда мне указывали в ходе дискуссий о природе контрпереноса.

С другой стороны, существует и противоположная точка зрения, восходящая к Ференци, согласно которой не только признается, что аналитик испытывает разнообразные чувства к своему пациенту, но и рекомендуется временами выражать их открыто. В своей теплой, сердечной статье «Обращение с переносом на основе опытов Ференци» Алиса Балинт высказала предположение, что такая честность со стороны аналитика полезна и сохраняет уважение к истине, присущее психоанализу (Balint, 1936). Хотя я восхищаюсь ее позицией, я не могу согласиться с ее выводами. Другие аналитики также утверждают, что аналитик становится более «человечным», когда выражает свои чувства пациенту, и что это помогает ему построить «человечные» отношения с пациентом.

В этом докладе я употребляю термин контрперенос для обозначения всех чувств, которые аналитик испытывает по отношению к своему пациенту.

Можно возразить, что такое употребление термина не вполне точно и что контрперенос просто означает перенос аналитика. Однако я предполагаю, что префикс контр- подразумевает дополнительные факторы. Принимая эту точку зрения, важно помнить, что переносные чувства не могут быть четко отделены от тех, которые направляются на другого человека как такового, а не как на замещение родителя. Часто подчеркивается, что не всякие чувства пациента к его аналитику обязаны своим происхождением переносу и что по мере развития анализа пациент все более способен на «реалистические» чувства. Это предостережение само по себе показывает, что различие между двумя видами чувств не всегда легко провести.

Мой тезис заключается в том, что эмоциональный отклик аналитика на пациента в аналитической ситуации представляет собой один из наиболее важных инструментов его работы. Контрперенос аналитика — это инструмент исследования бессознательного пациента.

Аналитическая ситуация исследована и описана с многих точек зрения, и существует общность взглядов на ее уникальный характер. Но у меня сложилось впечатление, что до сих пор недостаточно подчеркивалось, что она является взаимоотношением между двумя личностями. Это взаимоотношение отличается от других не присутствием чувств в одном партнере, пациенте, и отсутствием их в другом, аналитике, а главным образом интенсивностью пережитых чувств и возможностью их использования; эти факторы являются взаимозависимыми. С этой точки зрения, цель собственного анализа аналитика заключается не в том, чтобы превратить его в механический разум, который может производить интерпретации на основе чисто интеллектуальной процедуры, а в том, чтобы сделать его способным выдерживать существующие в нем чувства, в противоположность их разрядке (как это делает пациент), и подчинять их аналитической задаче, в которой аналитик функционирует как зеркальное отражение пациента.

Если аналитик пытается работать без учета своих чувств, его интерпретации бедны. Я часто видела это в работе начинающих, которые из-за страха игнорировали или скрывали свои чувства.

Мы знаем, что аналитику требуется свободно парящее внимание, чтобы следовать за свободными ассоциациями пациента, и что это дает ему возможность слушать пациента одновременно на многих уровнях. Аналитик должен воспринимать явные и скрытые значения слов своего пациента, намеки и подспудные смыслы, указания на предыдущие сессии, ссылки на ситуации детства, срытые за описанием текущих взаимоотношений, и т. д. Слушая подобным образом, аналитик избегает опасности увлечься какой-либо одной темой и остается восприимчивым для значимых изменений тем, последовательностей и пробелов в ассоциациях пациента.

Я бы предположила, что наряду с этим свободным рабочим вниманием аналитик нуждается в действительно открытой эмоциональной чувствительности, чтобы следовать за эмоциональными движениями и бессознательными фантазиями пациента. Наше основное допущение заключается в том, что бессознательное аналитика понимает бессознательное его пациента. Эта глубинная связь выходит на поверхность в форме чувств, которые аналитик замечает в своем отклике на пациента, в своем контрпереносе. Это самый динамичный путь, которым голос пациента достигает аналитика. Сопоставляя разбуженные в нем чувства с ассоциациями и поведением пациента, аналитик получает наиболее ценные основания для проверки, действительно ли он понял или же не смог понять пациента.

Но поскольку сильные эмоции любого вида — любовь или ненависть, желание помочь или гнев — побуждают скорее к действию, чем к созерцанию, и затуманивают личностную способность ясно наблюдать и точно взвешивать очевидное, то из этого следует, что, если эмоциональный отклик аналитика является интенсивным, он будет искажать его объект.

Следовательно, эмоциональная чувствительность аналитика должна быть скорее экстенсивной, чем интенсивной, то есть дифференцированной и мобильной.

В аналитической работе будут возникать периоды, когда аналитик, комбинирующий свободное внимание со свободными эмоциональными откликами, не будет отмечать свои чувства как проблему, потому что они будут соответствовать понимаемому им смыслу. Но часто пробудившиеся в нем эмоции куда более близки сути дела, чем его рассуждения, или, другими словами, его бессознательное восприятие бессознательного пациента более проницательно, чем его сознательное понимание ситуации, и опережает его.

Мне пришел на ум один недавний пример. Он касается пациента, которого я приняла по направлению коллеги. Пациент, мужчина старше 40 лет, обратился за психоаналитическим лечением после распада брака. Среди его симптомов фигурировал явный промискуитет. На третьей неделе анализа со мной он сказал в начале сессии, что собрался жениться на женщине, которую встретил совсем недавно.

Было ясно, что его желание жениться в данных обстоятельствах было обусловлено сопротивлением анализу и потребностью отыграть конфликты переноса. В пределах сильно амбивалентной установки по отношению ко мне уже отчетливо проявилось желание интимных отношений со мной. Поэтому у меня было много оснований для сомнений в мудрости его намерения и для подозрений относительно его выбора. Однако такая попытка быстро завершить анализ, нередкая в начале лечения или в критической его точке, обычно не представляет большой трудности в работе и не является катастрофической. Я была озадачена скорее тем, что отреагировала на замечание пациента чувством опасения и беспокойства. Я почувствовала, что в его ситуации есть что-то еще, скрывающееся за заурядным отыгрыванием и ускользающее от меня.

Описывая свою подругу в дальнейших ассоциациях, пациент сказал, что она пережила «тяжелые времена» (had a «rough passage», дословно «трудный переезд»). Эта фраза меня насторожила и усилила мои опасения. Мне стало понятно, что пациента влекло к его знакомой именно потому, что она пережила «тяжелые времена». Но я чувствовала, что улавливаю еще не все. Вскоре пациент рассказал мне свое сновидение: он приобрел из-за границы очень хороший подержанный автомобиль, который был поврежден. Он хотел починить его, но кто-то другой в сновидении возражал против этого из соображений предосторожности. Пациент вынужден был, как он выразился, «смутить его», чтобы приступить к ремонту автомобиля.

Благодаря этому сновидению я поняла то, что раньше чувствовала как опасение и беспокойство. Это было действительно нечто большее, чем простое отыгрывание конфликтов переноса.

Когда пациент представил мне подробное описание автомобиля — очень хороший, подержанный, из-за границы, — он спонтанно признал, что этот автомобиль символизировал меня саму. Другой человек в сновидении, который пытался остановить пациента и которого он смутил, символизировал ту часть его Эго, которая стремилась к безопасности и счастью, и к анализу как защищающему объекту.

Сновидение показало, что пациент желал мне вреда (он настаивал на моем положении беженки, к которой относится выражение «rough passage», используемое им для описания его новой подруги). Испытывая вину за свои садистические импульсы, он вынужден был прибегнуть к репарации, но она имела мазохистический характер, поскольку неизбежно влекла за собой заглушение голоса благоразумия и предосторожности. Эта попытка смутить защищающую фигуру сама по себе оказалась двойственной, выражающей как садистические, так и мазохистические импульсы. Поскольку данный аспект поведения был нацелен на аннигиляцию анализа, он представлял садистические тенденции пациента, которые соответствовали паттерну его инфантильных анальных атак на мать. Поскольку же этот аспект символизировал исключение пациентом своего желания безопасности и счастья, он выражал самодеструктивные тенденции. Репарация, обращенная в мазохистический акт, снова вызывала ненависть, что отнюдь не способствовало разрешению конфликта между деструктивностью и виной, но приводило к возникновению порочного круга.

Намерение пациента жениться на своей новой подруге, испытавшей невзгоды женщине, питалось из обоих источников, и отыгрывание его конфликтов переноса оказалось обусловленным этой особой и мощной садомазохистической системой.

Бессознательно я сразу уловила серьезность ситуации: отсюда возникшее чувство беспокойства. Но мое сознательное понимание отстало, так что я смогла расшифровать сообщение пациента и его просьбу о помощи только спустя некоторое время, когда появилось больше материала.

Передавая суть этой аналитической сессии, я надеюсь проиллюстрировать свое утверждение о том, что непосредственный эмоциональный отклик аналитика на пациента является важным указателем на бессознательные процессы последнего и ведет аналитика к их более полному пониманию. Этот отклик помогает ему фокусировать свое внимание на наиболее актуальных элементах в ассоциациях пациента и служит полезным критерием отбора материала для интерпретаций, который, как мы знаем, всегда сверхдетерминирован.

Придерживаясь этой точки зрения, я подчеркиваю, что контрперенос аналитика является не только составной частью аналитических отношений, но и творением пациента, это часть личности пациента. (Возможно, я приближаюсь здесь к идее, которую доктор Клиффорд Скотт выразил в терминах концепции схемы тела, однако следование этой линии может увести меня от темы.)

Подход к контрпереносу, который я здесь представила, не является безопасным. Это не ширма для недостатков аналитика. Когда аналитик проработал свои инфантильные конфликты и тревоги (параноидные и депрессивные) в собственном анализе, он легко сможет установить контакт со своим бессознательным и не будет приписывать пациенту того, что принадлежит ему самому. Аналитик достигнет надежного равновесия, которое даст ему возможность переносить роли Ид, Эго, Супер-Эго и внешних объектов пациента, роли, которыми тот его наделяет, или, другими словами, проецирует на него, инсценируя свои конфликты в аналитических отношениях. В примере, который я привела, аналитик находился преимущественно в роли хорошей матери пациента, которая должна была быть разрушенной и спасенной, а также в роли его реалистичного Эго (reality - ego), выступающего против садомазохистических импульсов. С моей точки зрения, требование Фрейда «осознавать и подчинять себе» свой контрперенос не приводит к выводу о том, что последний является нарушающим фактором и что аналитик должен быть бесчувственным и отстраненным. Скорее, из него следует, что аналитик должен использовать свой эмоциональный отклик как ключ к бессознательному пациента. Это защитит его от вовлечения в качестве со-артиста в сцене, которую пациент заново разыгрывает в аналитических отношениях, и от эксплуатации их для удовлетворения собственных потребностей. В то же время он найдет достаточный стимул для того, чтобы снова и снова приниматься за решение задачи и для продолжения анализа собственных проблем. Последнее, однако, является частным делом аналитика, и я не считаю для него правильным сообщать свои чувства пациенту. На мой взгляд, подобная честность больше подходит для исповеди, а для пациента является бременем. В любом случае это уводит прочь от анализа. Эмоции, пробудившиеся в аналитике, будут иметь значение для пациента, если они использовались как еще один источник понимания его бессознательных конфликтов и защит. И когда они интерпретируются и прорабатываются, следующие за этим изменения в Эго пациента включают усиление чувства реальности, так что он видит своего аналитика как человеческое существо, а не как божество или демона, и «человеческие» отношения в аналитической ситуации возникают без обращения аналитика к внеаналитическим средствам.

Психоаналитическая техника возникла, когда Фрейд, оставив гипноз, открыл сопротивление и вытеснение. На мой взгляд, использование контрпереноса как инструмента исследования можно обнаружить во фрейдовских описаниях того пути, которым он достиг этих фундаментальных открытий. Когда Фрейд пытался объяснить забытые воспоминания истерических пациентов, он чувствовал, что пациент с силой сопротивлялся его попыткам и что необходимо преодолеть это сопротивление при помощи аналитической работы. Он пришел к выводу, что здесь проявлялась та же самая сила, которая была ответственна за вытеснение важнейших воспоминаний и образование истерического симптома.

Бессознательный процесс в истерической амнезии может быть, таким образом, определен как имеющий две грани: одна из них обращена вовне и ощущается аналитиком как сопротивление, другая же является интрапсихической и действует как вытеснение.

Если в случае вытеснения контрперенос характеризуется ощущением некоего количества энергии, противодействующей силы, то другие защитные механизмы будут вызывать другие отклики аналитика.

Я убеждена, что более полное, по сравнению с представленным здесь, исследование контрпереноса позволит нам, подойти к выработке более совершенного способа работы, позволяющего соотносить контрперенос с природой бессознательных импульсов пациента и действующих в данное время защит.