Некоторые особенности истории психоанализа во франции

Ален де Мижолла

История проникновения — можно было бы даже сказать, «вторжения» — и развития психоаналитической теории и практики в различных странах своего укоренения всегда характеризовалась феноменами более или менее регулярного чередования отвержения и усвоения. Внешне часто похожие эти феномены, тем не менее, обнаруживают весьма тонкие различия, если рассматривать их в контексте социокультурных и исторических особенностей каждой страны.

Франция представляет собой древнюю и, следовательно, богатую традициями нацию, порой слишком кичащуюся своей историей и тем влиянием, которое она могла оказывать на протяжении прошедших столетий в области политики, науки и искусства, чтобы не удивляться одновременно и живительным, и смертоносным чертам той судьбы, которую она уготовила психоанализу (Mijolla Alain de, 1982; Roudinesco Elisabeth, 1982, 1986). Эксгибиционистские тенденции французской нации усложняют написание истории психоанализа во Франции, истории, не ограничивающейся внешней шумихой, самыми поверхностными анекдотами (несмотря на претензии этих анекдотов на гипотетические достоинства интерпретаций) или описанием жестикуляции тех, кого переменчивая мода последовательно выводила на первый план либо сцены, либо телеэкрана, прежде чем их оттуда смести, порой — навсегда.

Это означает, что нельзя забывать о пристрастии французов к харизматическим личностям, умеющим соблазнять либо своим словом, либо окружающей роскошью, либо героическими идентификациями, которые они вызывают, будь то Жанна д'Арк [Jeanne d ' Arc], Король-Солнце [le Roi - Soleil] Людовик XIV , Император Наполеон [I' Empereur Napoleon], Генерал де Голль [le General de Gaulle], либо фокусники типа Калиостро [Cagliostro] и Робера Удена [Robert Houdin], либо же, в нашей более скромной и не столь древней профессии, — Жан-Мартен Шарко [Jean - Martin Charcot], Гаэтан Гасиан де Клерамбо [Gaetan Gatian de Clerambault] или Жак Лакан [Jacques Lacan]. Признавать роль этого подчас гипнотического влияния вовсе не предполагает в свой черед подпасть под него, но означает лишь признать за ним ту роль, которую оно в свое время и на своем месте сыграло с наибольшим эффектом и пользой: роль движущей силы и для научных исследований, и для лечебной практики, которые начинаются и развиваются одновременно с этими влияниями, но в других местах, вдохновляемые, вызываемые и увлекаемые отголосками этого харизматического праздника, но держась, впрочем, от этого праздника на дистанции.

Психоаналитикам не надо напоминать, что амбивалентность — универсальна и что манихейство возвращает нас к самым архаическим методам суждения: «Это — хорошо, это я оставлю... Это — плохо, это я сплюну...». Чего ж удивляться, что французы и одновременно, и попеременно обнаруживали такого типа реакции на ту психоаналитическую пилюлю, которую заставила их проглотить эволюция мира и мышления XX века? Как можно считать, что в 1900 году они должны были легче других народов принять ту «нарциссическую рану», которую Фрейд [Freud] сознательно нанес своим современникам, и как можно упрекать их, что они не встретили его идеи восторженными воплями? Потому-то двадцать лет спустя, в период между двумя мировыми войнами, пионеры психоаналитической авантюры во Франции были вынуждены отказываться не только от своих психиатрических колебаний, но — одновременно — и от своих психиатрических халатов.

По мере своего медленного знакомства с фрейдовскими теориями — поскольку не следует забывать отсутствие французских переводов Фрейда вплоть до 1920 года — французы гордились своей всемирно известной медицинской аристократией, особенно в области психопатологии, в которой Фрейд всё перевернул вверх дном. Французы в равной степени гордились интеллектуальной элитой, богатой своим прошлым, столь же готовой как критиковать, так и восхвалять до небес любое новшество, появлявшееся в области философии и литературы. Они были твердо убеждены, что обладают солидными знаниями в тех трех областях, которые Фрейд обозначил в своем определении психоанализа: глубинная психология, метод терапии неврозов и способ понимания культурных явлений. Французы не видели никаких оснований, чтобы принимать как «истинные» в своей совокупности (а именно на этом настаивал тогда Фрейд) те гипотезы, которые должны были повергнуть в прах их традиционные знания. Тем более что эти гипотезы пришли к ним на немецком языке, этом языке победителей двух Наполеонов, «варваров» войны 1870 года, оккупантов Эльзаса-Лотарингии из страны, где множатся авторы обширных медицинских и психиатрических монографий, на языке, несущем, впрочем, культуру, которая по своему богатству была способна противостоять той культуре, которой так славились французы.

Империя Шарко рухнула со смертью Мэтра; и вот работы его ученика Пьера Жане [Pierre Janet] были выдвинуты на первый план в противостоянии Фрейду с его шокирующими «пансексуалистскими» теориями. Зачем искать за границей то, что было еще лучше объяснено здесь, у нас, дома, и к тому же избавлено от суждений, расцениваемых и сторонниками экспериментального метода Клода Бернара [Claude Bernard], и картезианского рационализма, и любителями игривых намеков то как суждения порнографические, то как чисто спекулятивные, то как почти мистические? На протяжении нескольких десятилетий Фрейду возражали так: «Ваши теории глупы и шокируют» или — прямо противоположное — «Мы это уже открыли до вас», в то время как «опасности переноса» и «поругание детской невинности» оставались предметами постоянного осуждения.

После первой, со множеством оговорок, презентации «психоанализа», сделанной Эмманюелем Режисом [Emmanuel Regis] и Анжело Эснаром [Angelo Hesnard] в монографии 1913 года, тогда, когда пушки Первой мировой войны заставляли считать во Франции смертоносным всё, что могло исходить от Германии и ее союзников, пришлось немного подождать, чтобы молодые врачи-психиатры узнали о существовании фрейдовских теорий и о том интересе, который эти теории представляют: и для их повседневной практики, и для понимания ими загадочных психических расстройств. Их интерес возник в атмосфере 1920-х годов, когда последствия войны 1914-1918 годов подорвали прежние социальные и нравственные устои и открыли перед молодежью и женщинами немыслимые доселе перспективы, ибо опустели места миллионов мужчин, погибших на фронте во имя нравственных идеалов, отныне подвергаемых открытому сомнению.

То была эпоха, когда, вслед за Евгенией Сокольницкой [Eugenie Sokolnicka], бывшей пациенткой Фрейда и Ференци [Ferenczi], журналистские и литературные круги, увлекаемые Андре Жидом [Andre Gide] и авторами Nouvelle Revue Francaise , вытолкнули под свет прожекторов актуальность открытия ими скандальных пикантностей психоанализа; и в этом за ними вскоре последовали и, пожалуй, превзошли Андре Бретон [Andre Breton] и другие буйные смутьяны сюрреализма. «Интерес к психоанализу во Франции породили литераторы», — писал Фрейд в 1925 году (Freud, Sigmund, 1925 d [1924]) не без некоторой горечи, которую с тех пор многие любили подчеркнуть. Сильно упрощая ситуацию, на нее, тем не менее, можно взглянуть иначе, различая в социальных структурах, в которых вплоть до наших дней проявлялся этот интерес к психоанализу, два уровня интереса — различных, но в постоянном взаимодействии друг с другом, каждый из которых и влечет за собой повышение социального интереса к психоанализу и запускает повышение другого уровня этого интереса.

С одной стороны — показуха, мода, увлечение тех, кто воображает найти в психоанализе волшебный ключ к решению своих проблем, источник новых идей и даже способ привлечь внимание и завоевать аудиторию, известность или деньги. В большинстве случаев, знакомство с психоаналитической практикой у них недолгое, и, быстро разочаровавшись, они немедля устремляются к новой и более удобоваримой культурной игрушке. Но при этом часто именно они являются теми, кто первыми публично провозглашают имя Фрейда, хвастаясь тем, что, как им кажется, они смогли понять из его теорий; которые они же могут столь же шумно подвергнуть иронической или ядовитой критике (Mijolla, Alain de, 1984). Они пребывают в царстве иллюзий; они открывают путь гуру, всегда готовым очаровать наивных людей, объектов всех социальных манипуляций; и они же привлекают еще более многочисленных людей разочарованных, которые не упустят случай упрекнуть психоанализ в неисполнении обещаний всемогущества, которое они сами же ему и приписали. Тем не менее, иллюзия бывает и социально позитивной — когда иллюзия оказывается двигателем и многих начинаний, и многих открытий. Сходным образом, шумливые обожатели или поносители Фрейда не преминули привлечь к своей аудитории внимание и врачей, и других университетских ученых, благодаря которым психоанализ, хоть и не без труда, но укоренился и развился во Франции — и в клинической практике, и в теоретических разработках.

Впечатляющее излечение многочисленных «нервных» расстройств служит наилучшей рекомендацией для психоанализа в глазах молодых французских психиатров, которых приводит в отчаяние бессилие традиционных методов лечения. Но весь ансамбль основных теорий психоанализа для них не столь же убедителен; который, впрочем, в эту эпоху находится в становлении, поскольку Фрейд только что изложил свои соображения насчет смертного влечения и предложил новое изображение психического аппарата как Я - Оно (id) - Сверх-Я. Эти французские психиатры даже основывают в 1925 году одноименные общество и журнал L' Evolution psychiatrique, которые до наших дней отражают во Франции психодинамическое направление в психиатрии и в медицине, однако они не проявляют готовности ко сколько-нибудь радикальной поддержке какой бы то ни было школы, особенно если она — иностранного происхождения.

Описывая историю психоанализа во Франции, некоторые историографы в презрительном тоне трактуют первые моменты этого проникновения психоанализа и любят подчеркнуть непонимание молодых врачей, как коротки и осторожны были их первые шаги. Такая трактовка обнаруживает анахроничное а priori, согласно которому дебютанты двадцатых годов могли бы читать и проникаться фрейдовскими идеями вровень с теми, кто семьдесят лет спустя напишет о них. Эта трактовка свидетельствует о квазирелигиозной иллюзии, которая, постепенно развиваясь, привела в восьмидесятые годы к созданию в средствах массовой информации ложного образа французского психоанализа, якобы надувшегося в самодостаточности и все более и более оторванного от повседневной и скромной действительности своей практики.

Первые же работы пионеров психоанализа и вызванные ими дискуссии обнаруживают живую и страстную, внутренне конфликтную социальную среду, которая и позволяет психоанализу проникнуть во Францию. Наряду с верными учениками венского учителя, такими как Мари Бонапарт [Marie Bonaparte] (Mijolla, Alain de, 1988 b) или Рудольф Лёвенштайн [Rudolf Lowenstein], которые отстаивают сексуальную этиологию неврозов, смертное влечение, только что получившее теоретическое обоснование, учебный анализ как необходимое условие для каждого, кто хочет стать аналитиком, признание не-врачей как психоаналитиков и распространение психоаналитических подходов на другие области культуры; наряду с ними — врачи, такие как Эдуар Пишон [Edouard Pichon], Рене Алланди [Rene Allendy], Анжело Эснар или Рене Лафорг [Rene Laforgue], несмотря на свою маргинальность в медицинском мире, которая и подтолкнула их к психоаналитической авантюре, настаивают на различении достоинств «фрейдовского метода лечения» от мрачноватостей «его доктрины».

Несмотря на постоянное сохранение угрозы раскола, в недрах Парижского психоаналитического общества, основанного в ноябре 1926 года, продолжается медленная работа, в нескольких общесоматических больницах открываются психоаналитические консультации, прежде всего развивается детский психоанализ, критика и нападки вызывают ответы, свидетельствующие о стремлении психоаналитиков к углублению своих знаний. На фоне того, что на страницах газет Фрейд спорадически предстает то как славный старик, немножко — гуру, то как психолог, скорее неприличный, и даже, в июне 1938 года, как жертва, приговоренная Гитлером к изгнанию, проникновение психоанализа в медицинскую и в философскую мысль прогрессирует. Приходит время второго поколения психоаналитиков, с Сашей Наштом [Sacha Nacht] — в клинической психиатрии, с Даниелем Лагашем [Daniel Lagache], учеником Высшей Нормальной Школы, предназначенным к блестящей университетской карьере, и с Жаком Лаканом, тоже психиатром, но зачарованным гегелевской философией и играми сюрреалистического остроумия.

Вторая мировая война и оккупация Франции немецкими войсками резко затормозили это развитие. Психоанализу, «еврейской науке», остается только выживать в тени, что впоследствии придаст ему пьянящую ауру «Сопротивления нацизму» — синоним «Освобождения». Попытки Рене Лафорга создать французское отделение Германского психотерапевтического общества, которое под руководством Маттиаса Гёринга [Matthias Goring] поглощало психоанализ в странах, попавших под нацистский сапог, обречены на провал (Mijolla, Alain de, 1988 а). Самым важным их [коллаборационистских попыток] последствием будет дискредитация этого пионера психоанализа [Лафорга] по окончании войны и попадание его анализантов в трудную ситуацию переноса, каковая [ситуация] будет иметь институциональные последствия в расколе 1953 года, расколе, в котором они, анализанты Лафорга, окажутся главными действующими лицами. Уже чувствуются, таким образом, следы «психоаналитической филиации», следы, которые будут лишь усиливаться от поколения к поколению и от одной психоаналитической кушетки к другой.

С окончанием войны во Франции, как и повсюду в мире, психоанализ возрождается сильно изменившимся по сравнению с предшествующими десятилетиями. Фрейд умер, а с ним и верховный судия того, кто и что достойно или недостойно признаваться психоаналитиком или психоаналитическим. Отныне эта роль должна перейти к институтам, чья образовательная деятельность станет источником конфликтов, отодвигая на второй план чисто теоретические споры. «Большие дебаты» в Англии между Анной Фрейд [Anna Freud] и Мелани Кляйн [Melanie Klein] ознаменовали рубеж между двумя эпохами.

Впрочем, эмиграция большинства европейских психоаналитиков-евреев в Америку перемещает резиденцию верховной светской власти в Соединенные Штаты и придает Международной психоаналитической ассоциации все более и более важную функцию арбитра, а затем — судьи. Но тот, кто в ту пору говорит «Америка», одновременно говорит «империализм», не только для советского блока, сплоченного холодной войной, но и, подчиняясь указаниям из доклада Жданова Коминтерну, для некоторого числа психиатров, сплотившихся во времена Сопротивления под знаменами Французской коммунистической партии.

Это противостояние порождает у публики противоположные образы психоанализа; в соответствии с опасениями Фрейда, говорившего о контексте Weltanschauung , психоанализ с одной стороны обзывают «буржуазной и реакционной идеологией», и это оскорбление, среди прочих других, еще более яростных, будут повторять коммунисты — интеллигенция и врачи — с 1949 по 1965 год. По прошествии этого времени новые теории Жака Лакана, признаваемые более «научными» из-за связи с лингвистикой, произведут настоящий переворот. Точно так же, в то же самое время, вследствие новой политики открытости папы Пия XII , к психоанализу обратятся католики, которые доселе яростно отвергали «материалистические» теории Фрейда.

Итак, игра идет в двух регистрах: о психоанализе говорят все больше и больше, сначала, главным образом, плохо и иронично, в газетах, фильмах и романах. В свою очередь радио начинает его популяризировать. Для большинства психоанализ кажется раскрашенным в цвета «американской мечты», импортированной с голливудскими фильмами в послевоенной эйфории, когда солнце свободы, казалось, блистает на Западе. При этом, в то же время психоаналитическое движение реорганизуется на новых основах: молодые психиатры все больше интересуются психодинамическим подходом к психическим расстройствам; за ними вскоре следуют студенты, вставшие на путь изучения «психологии», специфика которой [как отдельной университетской дисциплины] организуется под эгидой Даниеля Лагаша с учреждением в 1947 году диплома высшего образования («лиценциата») по психологии.

На протяжении этого периода, с 1945 по 1953 год, все эти модификации происходят без излишнего шума в средствах массовой информации. Французские психоаналитики заняты больше реорганизацией, чем новыми открытиями, и, перед лицом растущего спроса на учебный анализ, озабочены главным образом условиями психоаналитического образования. Создание парижского Института психоанализа провоцирует, впрочем, в июне 1953 года первый раскол во французском психоаналитическом движении (Mijolla, Alain de, 1996). В результате только Парижское психоаналитическое общество, во главе с Сашей Наштом, признается «обучающим» [обществом] Международной психоаналитической ассоциацией, в то время как раскольники, увлекаемые Франсуазой Дольто [Francoise Dolto], Жюльеттой Фаве-Бутонье [Juliette Favez - Boutonier], Жаком Лаканом и Даниелем Лагашем к созданию Французской психоаналитической ассоциации, будут десять лет бороться, чтобы добиться своей реинтеграции в мировое психоаналитическое сообщество, ценой, впрочем, исключения из списка обучающих аналитиков Жака Лакана и Франсуазы Дольто, чья практика была сочтена несовместимой с образовательными требованиями Международной психоаналитической Ассоциацией. Новый раскол последовал в 1963 году (Mijolla, Alain de, 1995).

Эти десять лет конфликта, даже если они поначалу вызывают мало откликов за пределами заинтересованных профессиональных кругов, где ведутся эти жаркие баталии, станут решающими годами для французского психоаналитического движения, придав ему такой творческий порыв, какого он не знал никогда ранее. Необходимость для каждого из двух соперничающих обществ навязать и медицинским, и университетским кругам себя как самого лучшего, если не единственного, хранителя «Психоанализа», множит творчество и публикации, причем оба общества — надменно игнорируют в своих библиографиях работы соперников. Курация больных с психозами, психоанализ детей и подростков, психосоматическая медицина, лечение токсикоманий, институциональный психоанализ — ни одну из областей применения психоанализа не обходят соперники вниманием. Глубина экспансии психоаналитической практики и психоаналитической мысли в ткань медико-социальной и университетской жизни страны непрерывно нарастала. Имена Дидье Анзьё [Didier Anzieu], Пьеры Оланье [Piera Aulagnier], Мориса Буве [Maurice Bouvet], Жанины Шассге-Смиржель [Janine Chasseguet - Smirgel], Рене Дяткина [Rene Diatkine], Мишеля Фэна [Michel Fain], Владимира Гранова [Vladimir Granoff], Андре Грина [Andre Green], Бела Грюнберже [Bela Grunberger], Жана Лапланша [Jean Laplanche], Сержа Лебовиси [Serge Lebovici], Сержа Леклера [Serge Leclaire], Джойс МакДугалл [Joyce McDougall], Мод Маннони [Maud Mannoni], Пьера Марти [Pierre Marty], Мишеля де М'Юзана [Michel de M' Uzan], Жан-Бертрана Понталиса [Jean - Bertrand Pontalis], Виктора Смирнова [Victor Smirnoff], Конрада Стена [Conrad Stein], Жан-Поля Валабрега [Jean - Paul Valabrega], Сержа Видермана [Serge Viderman], а также многих других психоаналитиков становятся всё более знакомы тем, кто работает в общественном здравоохранении или занимается психологическими исследованиями, так же как все чаще появляются они на прилавках специализированных книжных магазинов. Психоанализ во Франции, по выходе из мини-бури раскола 1953 года, кажется, огромными скачками меняет ход истории, отмечая его упорным и триумфальным завоеванием традиционных бастионов клиники и университета. Такое развитие, за всеми институциональными разногласиями, позволяет ему заставить услышать свой голос в международном концерте, при полном тогда засилье англоязычных авторов: британцев, из кругов Мелани Кляйн, Дональда Винникотта [Donald Winnicott] или Вильфреда Биона [Wilfred Bion]; или американцев, объединенных в продвижении Эго-психологии, из круга Хайнца Хартманна [Heinz Hartmann], Эрнста Криса [Ernst Kris] и Рудольфа Лёвенштайна.

Но социокультуральный феномен, совершенно непредвиденный сам по себе, который запускает в шестидесятые-семидесятые годы харизматическая личность Жака Лакана и его животворное мышление, превзойдут своими последствиями всё, что только можно было вообразить насчет постепенного, но относительно спокойного приживления психоанализа. Его дерзость, его вкус к провокациям, как в лучшем, так и в худшем смысле, особенно его философская культура, которая так отличает его от «среднего врача», делают его личность общеизвестной. Он привлекает все большую и большую часть французских интеллектуальных элит и, ведя свой особый дискурс с переднего плана интеллектуальной сцены, навязывает такой образ психоанализа, который постепенно становится чрезмерным, даже если на заднем плане, подчеркнем это, сами его крайности заставляют весь ансамбль французского психоаналитического сообщества усомниться в себе.

Среди психоаналитиков, даже тех, с которыми он расстался в 1953 году, или тех, кто расстанется с ним через десять лет ради вступления в Международную психоаналитическую Ассоциацию, очень немногие избегнут вопросов, которые поднимались как его практикой, так и его теорией. Очень немногие смогут заявить, что на них не повлияло ни то, как он говорил о Фрейде или о психоаналитическом образовании, ни те вольности, которые он позволил себе, выступив против международного единогласия в дискурсе, предлагая такой неофрейдизм, который будут называть не иначе как психоанализ «по-французски» и который он навяжет как внутри своей страны, так и за ее пределами, вопреки или благодаря тем насмешкам и противостоянию, которые вызывают его соблазнительные методы.

Это период лозунгов: «возвращение к Фрейду», «излечение как перерастание», «аналитик авторизует себя сам», среди прочих находок, передававшихся из уст в уста. Это период теоретических внушений, изрекаемых достаточно туманно, чтобы целое поколение молодых психиатров и психологов посвятило себя попытке их понять, так же как они сочтут своим долгом открыть для себя ту литературную и философскую культуру, которой был насыщен дискурс Мэтра. Вскоре настанет период «ленты Мёбиуса», которую каждый вырезает и клеит, «графов», «борромеевых узлов». Как и сам Жак Лакан, никто из услышавших его не может остаться в покое.

Повторим: этот феномен в истории психоанализа — уникален. Живой человек становится популярной личностью, представляющей французский психоанализ в глазах всего мира, как все еще рисуют за границей среднего француза в баскском берете и с хлебным багетом. И в первый раз его личность и судьба Парижской фрейдовской школы, которую он основывает в 1964 году, синтезируют на следующие двадцать лет те два уровня восприятия психоанализа, которые, как мы подчеркивали, ранее бывали лишь взаимодополнительны.

Но Жак Лакан — не только персонаж, о капризах, причудах, дерзости и вычурности которого широкая публика узнает из прессы, не только персонаж достаточно модный, чтобы публикация в 1966 году его «Сочинений» [Ecrits], книги толстой и теоретической, особо трудной для чтения, стала событием для средств массовой информации, затем последовал успех ее продаж, достойный романов-бестселлеров. У него [у Жака Лакана] — культурная булимия, он страстно увлечен философскими размышлениями, он — ненасытный исследователь, который, с недели на неделю, анонсирует на свой ближайший семинар откровение, которое, словно Мессия, никогда не придет, но пришествия которого каждый надеется увидеть. Все более и более привлекая интеллектуалов такого уровня, как Жан Ипполит [Jean Hyppolite] и Морис Мерло-Понти [Maurice Merleau - Ponty], вовлеченный в торжествующее в то время движение философского структурализма, он обязывает своих слушателей читать часто малоизвестных авторов, которых он любит цитировать, и таким образом принудит целое поколение психиатров пропитаться культурой, к которой ни их медицинское образование, ни социальная среда довольно часто их совершенно не подготовили. В этом также его влияние на французскую психоаналитическую мысль станет преобладающим, поскольку само собой, что не-лаканисты, не желая оказаться отставшими, в свою очередь принялись за такое прочтение и такое осмысление психоанализа, которые с тех пор и являют собой особую утонченность его [французского психоанализа] действительности, утонченность, которую за пределами Франции вскоре станут все более и более считать слишком интеллектуальной.

Годы с 1953 по 1980 были наиболее плодотворными в истории французского психоаналитического движения из-за яростного соперничества, в котором противостояли психоаналитические организации, принадлежащие к Международной психоаналитической ассоциации (как Парижское психоаналитическое общество и Французская психоаналитическая ассоциация), и [непринадлежащие к МПА] Парижская фрейдовская школа и IV Группа OPLF , вышедшая в 1969 году из лакановской группы.

Всё рассыплется в январе 1980 года, после того как Жак Лакан, состарившийся и больной, решит распустить ту самую Парижскую фрейдовскую школу, все перипетии которой так занимали французскую публику. Это объявление о роспуске Школы произведет эффект разорвавшейся бомбы, эхо которой повторяют ведущие газеты, а 9 сентября 1981 года они же [газеты] сообщат на первых страницах, как о событии национального масштаба, о смерти Жака Лакана. С этой кончиной в действительности завершается и важнейшая глава истории психоанализа во Франции, ибо за ней следует раздробление лаканистов на более или менее лабильные группы, каждая из которых убеждена в праве быть истинной наследницей мышления Учителя, - но одновременно они объединены часто не столько этой претензией на верность, сколько своим отвержением и противостоянием со Школой фрейдовского дела [Ecole de la Cause Freudienne]. Во имя Лакана, а затем, все более и более, — от собственного имени, весьма искусно узаконенного, — Жак-Ален Миллер [Jacques - Alain Miller] придаст оной [Школе] размах в первое время не столь национальный, сколь международный, когда многие психоаналитики Южной Америки сменят свои кляйнианские предпочтения на эти новые лакановские теории, которые в их глазах имели еще и преимущество быть предметом борьбы и гонения со стороны североамериканского психоанализа.

В последующие годы за неимением нового харизматического лидера увлечение французской публики психоанализом начнет спадать; но в национальном масштабе некоторые из первых анализантов лакановского движения, пройдя через кушетку Мэтра, старея, уже [сами] знаменитые, пришли к занятию ключевых постов в самых разных отраслях государственного и частного сектора политической, экономической и культурной жизни Франции. Благодаря своим дружеским связям в области книгоиздания, в прессе и в различных секторах аудиовизуальной индустрии они станут содействовать некоторой нетленности в распространении лакановского мифа; конечно, все это уже не сравнимо с мощным шумом былых времен.

Именно так и сформировались с тех пор и на протяжении этих десятилетий два «психоанализа», категории которых сохраняются и в наши 2000-е годы. С одной стороны, блистает психоанализ, который умно и элегантно обращается с языком и его играми, психоанализ, всегда готовый выступить публично, открыться широкой общественности в радио- и телетрюках, даже в фильмах, несколько на американский манер. С другой стороны, существуют группы и ассоциации, число которых с годами растет и членов которых объединяет сродство теории и практики. Многие из них продолжают более скромную работу на поприще практического здравоохранения, равно как и работу по возможному теоретическому и практическому развитию гипотез Фрейда, Кляйн, Ференци или Лакана — называя лишь некоторые направления развития постфрейдовского психоанализа. Появились новые имена: Поль-Лоран Ассун [Paul - Laurent Assoun], Бернар Брюссе [Bernard Brusset], Катрин Шабер [Catherine Chabert], Поль Дени [Paul Denis], Пьер Федида [Pierre Fedida], Бернар Гольс [Bernard Golse], Жюлия Кристева [Julia Kristeva], Софи де Мижолла-Меллор [Sophie de Mijolla - Mellor], Бенно Розенберг [Benno Rosenberg], Рене Руссийон [Rene Roussillon], среди многих других, о долговечности и важности работ которых, как и о работах их предшественников, сможет рассудить только время.

Множественность и разнообразие практик, используемых толпами тех, кто вышел из лакановских движений, или тех, кто ощутил себя изгоем некоего мальтузианства устоявшихся обществ, придали, тем не менее, всё возрастающую важность тому, что будет ранжировано под термином «психотерапия», этикеткой, под которой объединятся сторонники разнородных методов, предположительно легко и быстро «исцеляющих» психические расстройства. В мире, где нарастают требования счастья, одновременно, впрочем, с общим ускорением ритма жизни и растущей конкурентной борьбы в профессиональной жизни, классический «курс психоанализа» с его требованиями затрат времени и инвестиций, как аффективных, так и действительных, постепенно утратил ту исключительную важность, которую он имел в течение первых восьмидесяти лет своего существования. «Короткие сеансы», введенные Жаком Лаканом, и в лучшем случае падение их частоты с четырех до одного раза в неделю, положение «лицом к лицу» все более и более приходящее на смену использованию кушетки, которую Фрейд, кстати, считал необходимой (главным образом как средство избегания взгляда), целая серия переделок «рамок психоанализа», в том виде, как он их определил в 1904 году, способствовали созданию некоей пропитанной психоанализом психотерапии, где преобладают расплывчатые «символические» истолкования [— как техника] и устранение симптома [— как цель]. Когнитивизм, бихевиоризм, гипноз и развитие психофармакотерапии, сопровождавшее успехи неврологии, — сколько различных методов терапии, один за другим, в так способствующей росту продаж атмосфере конфликта, предлагаются публике как конкурирующие и, главным образом, как «более эффективные», чем метод психоанализа, в то время как на самом деле их место — по соседству, а иногда даже — дополнительное к психоанализу в широком ассортименте возможностей, которыми мы в настоящее время располагаем в области охраны психического здоровья. Во имя чего отказывать кому-то в счастье почувствовать себя «исцеленным» «магнетическими пассами», святой водой из Лурда [Lourdes] или зарезанным цыпленком? Однако — при редко соблюдаемом условии ясно и публично уточнять, кто и что делает, какими средствами и с какими глубокими целями.

Ведь всем должно хватить места под солнцем, которое не заменишь только прожекторами, направленными на изменчивую сиюминутность. Не следует, следовательно, недооценивать специфику психоаналитического образования, которое, вне поля зрения средств массовой информации, никогда не переставало ставить под вопрос само себя, даже если двусмысленности критериев образования в Парижской фрейдовской школе могли позволить сотням самопровозглашенных терапевтов восхвалять в глазах легко вводимой в заблуждение публики свою якобы компетентность, которую другие достигли лишь в ходе долгого и трудного ученичества.

В сменяющих друг друга волнах, столь характерных для истории французского психоаналитического движения, с регулярно произносимыми заявлениями об упадке, и даже о смерти психоанализа во Франции, можно констатировать, что достаточно только одного события — как недавно, государственных поползновений на регламентацию «психотерапии», — чтобы вся преемственность передачи психоанализа в самом строгом смысле слова вышла наружу, демонстрируя вспышками возрождающегося по таким поводам общественного интереса, что психоанализ в различных его формах имплантировался довольно прочно. И что сохраняется требование строгости психоанализа; несмотря на сектантские, эзотерические и магические миражи по соседству, или несмотря на телесно-ориентированную и сексуальную разнузданность, которую некоторые провозглашают универсальной панацеей, несмотря на все эти методы, древние, как мир, методы, которые никакой декрет никогда не отменит.

Тем не менее, превратности французского психоанализа нельзя представлять как модель для подражания. Прежде всего потому, что не может быть никакой общей модели в столь сложной области, где каждый должен найти свой, оригинальный путь развития, но также потому, что она [французская модель] проявила себя, во всех ее противоречиях и особенностях, слишком связанной со своей французской социокультурной историей, а также с личностями и событиями, которые и определили ее маршрут. Французский психоанализ, долгое время остававшийся несколько маргинальным в международном психоаналитическом движении, в инстанциях которого преобладало англосаксонское большинство, за исключением тех постов, которые Серж Лебовиси, Даниель Видлёшер [Daniel Widlocher] и Ален Жибо [Alain Gibeault] занимали в рамках Международной психоаналитической ассоциации или в Европейской федерации психоанализа, в настоящее время находит все большее и большее признание своего вклада в теорию психоанализа. Более того, именно к его [французского психоанализа] изучению с некоторых пор стремятся многие страны, политическая и научная эволюция которых открывает их навстречу наследию Фрейда.

Но нужно извлечь уроки из его [французского психоанализа] эволюции, из тех размышлений, которые определили и обогатили восемьдесят лет его существования, из этого чередования эксгибиционистского соблазнения и спокойной работы в области лечения психических болезней, так же как из его [французского психоанализа] тенденций к философствованию, впрочем, по примеру Фрейда, постоянно умеряемых клиническим опытом. Поскольку оный [клинический опыт] всегда действует за кулисами, словно предохранитель от слишком интеллектуалистских спекуляций. «Теория, - это хорошо, но она не мешает фактам существовать», — любил говорить еще Шарко, и французские психоаналитики не забывают этот урок из их прошлого. Абстрактные дискуссии остаются необходимы французским психоаналитикам как гимнастика ума, но и в самой их [этих абстрактных дискуссий] сердцевине французские психоаналитики постоянно задаются вопросами о той действительности объектных отношений, способной заставить усомниться в любой псевдоопределенности, о той психической действительности, с которой они сталкиваются как в тиши своей частной практики, так и в суровой повседневности психиатрических больниц или иных лечебных учреждений, где они практикуют. Здесь то, чему они научились у Фрейда, — перенос, контрперенос и бессознательные психические механизмы — остаются ферментами психоаналитического процесса, сохранившего в беге времени свою живость и передаваемого по эстафете поколений. Психоанализ — это и наука о человеке, открытая для светского шума. Книги, университетские курсы или средства массовой информации предлагают его к использованию всем, кому не лень; психоанализ — это и практика терапевтического слушания другого человека в тайне отношения двух протагонистов; и те перипетии исторического маршрута психоанализа, которые мы попытались здесь кратко набросать, для нас лучше всего объясняются именно этим двуединством социального и научного лица психоанализа.

При публикации настоящей статьи на других интернет-сайтах гиперссылка на www.psychol-ok.ru обязательна.
Ален де Мижолла, перевод с франц. и научная редакция П.В. Качалова. Статья подготовлена специально для сайта www.psychol-ok.ru по материалам книги "Французская психоаналитическая школа", под ред. А. Жибо, А.В. Россохина