Прощание Лермонтова с «немытой» Россией: исследование нарциссического гнева

Прощание Лермонтова с «немытой» Россией: исследование нарциссического гнева

Всякий, кто покидал Россию, знает, сколь сильно переживаешь этот отъезд. Самое известное стихотворение на эту тему было написано Михаилом Юрьевичем Лермонтовым, очевидно, в апреле 1841 года, когда его сослали на Кавказ (см., напр.: Висковатов 1987: 231; Мануйлов, Назарова 1984: 204; Динесман 1981; Максимов 1959: 91—92). Расставание с Россией и впрямь породило в Лермонтове сильные чувства:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.

Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.

(Лермонтов 1961-1962/1: 524)

Невозможно не обратить внимания на вызывающий тон стихотворения. Литературоведы сходятся на том, что в нем нашли отражение не только настроения российского общества николаевской эпохи, но и выражено весьма враждебное отношение к России в целом. Статья в советской «Лермонтовской энциклопедии» характеризует этот текст как «гневную инвективу», выражающую «всю отсталость, неразвитость, иначе говоря, нецивилизованность современной поэту России» (Динесман 1981: 452). В другой статье из той же энциклопедии говорится о «презрении» автора к России (см.: Березнева 1981: 297). Джон Мерсеро пишет, что стихотворение «не сравнится ни с одним из произведений [Лермонтова] по выраженному в нем чувству неуважения к фаворитам императора и их раболепному окружению» (Mersereau 1962: 23).

«Инвектива», «презрение», «неуважение» — сказано сильно. Эти выражения передают крайне негативное отношение к объекту, то есть к России, наделенной человеческими чертами. Она так же, как и человек, может быть «немытой»; к ней обращаются («Прощай...»), словно к живому существу. Кроме того, ей несть числа в лице тех, кто населяет ее: «рабы», «господа», «паши» (то есть царские жандармы). Россия достойна презрения не только потому, что в ней владычествуют угнетатели, но и за то, что угнетаемые, как кажется, добровольно мирятся со своим порабощением. Они, «народ», как бы едины в своем желании повиноваться «сатрапам» («преданный народ» или, в других списках, «послушный им народ», или «покорный народ»).

Исходя из положений психоанализа, мы могли бы, пожалуй, сказать: Лермонтов не только распознает садистов и мазохистов в России, он еще и полон к ним презрения. В данной статье я намерен взглянуть на его озлобленность сквозь призму психоанализа. Является (или являлась) Россия «страной рабов», «страной господ» — это вопрос отдельного, более объемного социально-психологического исследования. Во всяком случае, советские литературоведы упорно видят в интересующем нас стихотворении описание реалий той эпохи. Так, например, Д. Е. Максимов утверждает, будто перед нами — «реалистичный образ действительности», и не обращает внимания на испытываемое поэтом чувство (см.: Максимов 1959: 92).

Почему же разные читатели сходятся во мнении, что Лермонтов преисполнен злобы? Вероятно, тут поможет знание истории столкновений поэта с царским режимом (кстати, эти общеизвестные факты наводят на мысль, что Михаил Юрьевич передал в этом стихотворении именно свои чувства, а не переживания некоего абстрактного лирического героя). Немалую пользу нам окажет также знание о том, как подавлялись общественная мысль и общественное движение в России первой половины XIX века (прочтите, например, «Философические письма» П. Я. Чаадаева или «Россию в 1839 году» маркиза А. де Кюстина). Как бы то ни было, но сами строки стихотворения прямо-таки пышут злобой.

Уже в первой строке наблюдается несочетаемость элементов, что может означать лишь одно — сарказм. У Пушкина в знаменитом стихотворении «К морю» за первым словом «Прощай», характерным для русского человека выражением обеспокоенности при расставании, сразу же следует «свободная стихия»: таким образом поддерживается элегический настрой произведения. У Лермонтова же за упомянутым словом идет «немытая Россия» — нешуточное оскорбление для России. Оно заставляет нас по-иному взглянуть на строку «Прощай, немытая Россия...» и увидеть в ней иронию. Тот, кто обращается к России с такими словами, в конце концов, не так уж и грустит, расставаясь с ней. Быть может, и впрямь эта самая ее «немытость» и погнала поэта за ее пределы.

Однако в данном случае у иронии более глубокий смысл. Итак, мы имеем дело с просьбой о прощении. Просящий умоляет адресата снять с него груз вины. Семиотик В. Н. Топоров прекрасно понял лежавшую в основе слова «прощай» направленность на себя:

Оно не напутствие другому, а просьба к нему о себе, просьба о прощении за грехи — вольные и невольные, явные и тайные, действительные и мыслимые. Это формульное «прощай!» характеризует самосознание человека относительно его места на шкале нравственных ценностей. Исходный тезис — признание себя хуже, ниже, виновнее того, к кому обращаешься с просьбой о прощении. Итоговый тезис — живая нужда в прощении и бесконечная надежда на нравственное, духовное воскресенье (возрождение) даже для того, кто находится в бездне греха (Топоров 1987: 220).

Лермонтов это и сам сознавал. Пример тому — заключительные строки «Валерика», где рассказчик, удаляясь, как бы извиняется за себя:

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..

(Лермонтов 1961-1962/1: 505; курсив мой. — Д. Р.-Л.)

Английское «farewell» весьма отлично от русского «прощай», ибо оно ориентировано на другое лицо и не обременено различными подтекстами, намекающими на чувство вины. Фактически британец говорит: «я желаю вам всего хорошего», русский же заявляет: «думайте обо мне хорошо» (или: «не будьте обо мне дурного мнения», как и в одинаковом по смыслу выражении «не поминайте лихом», ср.: «сказать последнее прости»).

Если лермонтовская строка «Прощай, немытая Россия...» начинается со слова, под которым исстари понималось снятие вины, то последующее словосочетание как бы вменяет вину. Выражение «немытая Россия» наводит на мысль, что не всё ладно с Россией, а отнюдь не с Лермонтовым. Не поэта надо прощать — нет: следует признать вину за Россией. Автор показывает на нее пальцем при помощи местоименного параллелизма в метрически тождественных позициях: «И вы...», «И ты...».

Судя по начальному «Прощай...», тот, кто берет на себя вину, и есть тот, кому даровано право прощения, снятия вины. В данном случае многострадальная Россия похожа на Христа, чьи страдания несут всем избавление от груза вины. Как писал в 1909 году Вячеслав Иванов, слова «уподобление Христу» начертаны на лбу русских людей: «Hic populus natus est christianus» (лат. народ сей — христиане; Иванов 1909: 330). Сопоставьте также известную тютчевскую параллель между многострадальной, смиренной Россией и Христом в его рабском обличье:

Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь небесный
Исходил, благословляя.

13 августа 1855 (Тютчев 1987: 191)

Конечно, Лермонтов отнюдь не в восторге от России. Страна подвергается осуждению — отчасти за свою рабскую природу, восхваляемую Ф. И. Тютчевым. Для славянофила Тютчева непостижимо, почему высмеивается способность России к прощению. И тем не менее в лермонтовском «прощай» звучит некая почтительная нотка. Пожалуй, для сегодняшнего читателя это и не столь очевидно. Он родился гораздо позже Михаила Юрьевича и не знает этимологии слова «прощай». Возможно, ему неизвестно и то, что поэт уезжал с этнической родины не добровольно, а был вышвырнут из страны.

В стихотворении ощущается притворное пренебрежение. Читатель чувствует, сколь должен был быть привязан к России Лермонтов, чтобы бросить ей в лицо такое оскорбление. Почти во всех произведениях поэта сквозит «разочарование» (см., напр.: Герасимов 1890: 16сл.; Бороздин 1908: 70—75). Если бы поэт и впрямь не любил свою Родину, он бы и не нападал на нее. Будь она не в состоянии заставить его почувствовать за собой вину («Прощай»), он бы не стал возлагать вину на нее.

Т. Г. Динесман полагает, будто Лермонтов окончательно порывает с Россией (см.: Динесман 1981). Психологически это невозможно. Поэт, возможно, был выведен из себя, но создается впечатление, что со временем он успокоился. В конце концов, он ведь всякий раз возвращался из ссылок на родину. Не пади Лермонтов от руки Н. С. Мартынова, он вновь был бы в России.

Если строки этого стихотворения и не говорят со всей очевидностью о сильной привязанности поэта к Отчизне, то о его любви к ней явственно свидетельствуют другие стихотворения, такие как «Тучи» (1840) или «Родина» (1841):

Тучи

Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную.

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?

Нет, вам наскучили нивы бесплодные...
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.

(Лермонтов 1961-1962/1: 496; ср.: Kaun 1943: 39)

Родина

Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю — за что, не знаю сам, —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.

(Лермонтов 1961-1962/1: 509-510)

А. Н. Березнева пишет: если в стихотворении «Прощай, немытая Россия» видно «презрение» автора к России, то «Родина» — это «признание в любви к ней» (см.: Березнева 1981: 297). Однако подобный подход — это упрощение. С позиций психоанализа в обоих упомянутых произведениях присутствуют как любовь, так и презрение. Лермонтов не может скрыть своего амбивалентного отношения к России, хотя его стихотворения и кажутся односторонними. Его привязанность к России не была бы «странной» (вспомним выражение «странною любовью» из «Родины»), он не был бы столь холоден («вечно холодные» из «Туч»), не будь у него амбивалентного отношения к своему отечеству.

Анатолий Либерман весьма верно подмечает, что «отношение Лермонтова к отчизне долгое время было предметом бессодержательного спора» (Liberman 1983: 548). Но, пожалуй, этот спор не был бы столь беспредметен, если бы тяжущиеся стороны знали теоретические положения психоанализа. Если учитывать психологическую реальность амбивалентности, то противоположности не исключают, а взаимодополняют друг друга. У России не два лика (Максимов ссылается на «мир двуликой России», см.: Максимов 1964: 170). Скорее Лермонтов раздираем противоречиями.

Часто говорят, вторя Н. Г. Чернышевскому, что поэт любил только русский народ (см., напр.: Мережковский 1914: 204; Андреев-Кривич 1978: 216). Но кто же в таком случае те презираемые поэтом рабы («страна рабов»), если не часть, по крайней мере, народа («послушный <...> народ»)? И отчего любимые им деревни столь печальны, если их население не является рабами в буквальном смысле этого слова? Эти противоречия нельзя разрешить, не исследовав бессознательное того, кто породил их. Мало сказать, что любовь Лермонтова к России носит «сложный характер» (см.: Там же). Необходимо также признать, что, помимо любви, здесь присутствует и ненависть, и отыскать психическую движущую силу, стоящую за этой всеобъемлющей амбивалентностью.

Разительным примером тенденции не обращать внимания на амбивалентность Лермонтова является решение редакторов издания его собрания сочинений 1957—1958 годов отвергнуть предложенную П. А. Висковатовым для стихотворения «Прощай, немытая Россия» дату — 1841 год. Господа И. Л. Андроников, Д. Д. Благой и Ю. Г. Оксман заявили: «<..> эта дата не соответствует основному смыслу стихотворения, ибо стихотворение, адресованное «немытой России», и «Родина», написанные весной 1841 года, вряд ли могли быть созданы в один и тот же месяц» (Лермонтов 1957—1958/1: 344). А по-моему, оба произведения могли быть написаны как раз в один и тот же день. Во время сеанса психоанализа пациенты порой могут сначала признаться в любви к собственному психоаналитику, а затем всей душой возненавидеть его. Полагаю, что в своем большинстве исследователи творчества нашего героя согласятся: Лермонтову стоило бы побывать на приеме у психоаналитика.

Амбивалентность — это такое явление, когда человек не в состоянии согласовывать противоположные направления чувств. Следует признать, что Лермонтов одновременно любил и ненавидел Россию. На первый взгляд кажется, что данное стихотворение подчеркивает тот или иной аспект амбивалентности, однако при разборе творчества Михаила Юрьевича важно учитывать взаимодействие обеих сторон. Без осознания этого факта читателю не постичь суть произведений поэта.

В любом случае, чтобы обнаружить амбивалентность автора, не обязательно знать о том, при каких обстоятельствах — исторических и биографических — родилось стихотворение «Прощай, немытая Россия...». Ясно, что между Лермонтовым и персонифицированной Россией случилась некая неприятность, и тут понадобилось придумать, вспомнить или пожелать нечто приятное. Еле сдерживаемый гнев поэта не мог быть беспричинным. Он должен был являться следствием нанесенной раньше обиды. Так сильно уязвить способно лишь любимое существо. Михаил Юрьевич горячо переживал за Россию, иначе бы она не сумела его обидеть. Вот он и бичует ее с разящей отточенностью в стихотворении, которое больше похоже на эпиграмму, чем на лирическое стихотворение (ср.: Kaun 1943: 39). Написанное им — это на самом деле «<...> железный стих, / Облитый горечью и злостью!..» (Лермонтов 1961—1962/ 1: 467) — слова, которые в данном стихотворении выражают гнев ребенка, только что проснувшегося и увидевшего в сновидении свою утраченную мать.

С точки зрения психоаналитика, озлобленность, несомненно, — результат ущемленного нарциссизма. Амбивалентность особенно присуща тем, кто пережил удар по собственному нарциссизму. Смерть матушки явилась для него, двух с половиной летнего, первым и непоправимым ударом. После того его отношения с женщинами, включая матушку-Россию, приобрели амбивалентную окраску.

Читателю следует учитывать, что термин «нарциссизм» я употребляю не в его повседневном значении «эгоизм» или «эгоцентризм» (хотя порой и это бывало присуще Лермонтову), а в том смысле, как эта дефиниция трактуется современными психоаналитиками, — «то, что имеет отношение к собственной самости или самооценке». Психоаналитик Хайнц Кохут утверждал, что деструктивный гнев вызван обидой, нанесенной моей самости (см.: Kohut 1977: 166). Его теории уже нашли себе применение при анализе литературных произведений (в 1990 г. вышла великолепная монография Джефри Бермана «Нарциссизм и роман» (J . Berman «Narcissism and the Novel»)). В качестве примеров Кохут и сам называет имена литературных персонажей, «охваченных беспредельным нарциссическим гневом», — клейстовского Михаэля Кольхааса и мелвилловского капитана Ахава (см.: Kohut 1972: 362). Что же касается русских писателей, то наибольшего внимания со стороны литературоведов и психотерапевтов удостоился нарциссизм Л. Н. Толстого (см.: Josselson 1986; Rothstein 1984; Rancour-Laferriere 1993 a). Потрясающе нарциссическая направленность произведений Эдуарда Лимонова также была подвергнута скрупулезному разбору (см.: Смирнов 1983; Zholkovsky 1989).

Представление о том, что такое «нарциссический гнев», имеет решающее значение для понимания многих событий в жизни Лермонтова, а также подтекста большинства его произведений:

Нарциссический гнев многообразен, но у него есть особый психологический привкус, благодаря которому он занимает собственную нишу среди широкого спектра проявлений агрессивности человека. Жажда мщения, стремление исправить допущенную несправедливость, загладить обиду любым способом и глубоко укоренившаяся мания претворения в жизнь данных целей не дает покоя тем, кто испытал на собственной шкуре нарциссическую обиду — вот черты, характерные для такого явления, как нарциссический гнев во всех его формах, и отличающие его от прочих видов агрессии (Kohut 1972: 380).

Сюда же можно отнести и неистовую ревность, что заставляет Арбенина отравить преданную ему супругу («Маскарад»). В основе садистского обращения Печорина с княжной Мэри и его немилосердных выпадов против Грушницкого также лежит нарциссический гнев («Герой нашего времени»). Данная разновидность гнева явственно проглядывает в так называемых «юнкерских поэмах» Лермонтова, где прославляется жестокость. Примеры можно множить. Саймон Карлинский доказал, что многие произведения Лермонтова отмечены печатью «садизма» (особенно по отношению к женщинам), «нигилизма», «мизантропии», «затаенной ненависти» и т. д. (см.: Karlinsky 1987), а Дмитрий Мережковский когда-то показал, что Лермонтов имел склонность с совершенно дьявольской жестокостью обращаться с окружающими (см.: Мережковский 1914: 169—171). Однако следует понимать: его садизм был ответной реакцией на обиду, ранее нанесенную его эго, то есть основой садистских наклонностей нашему поэту служила его оскорбленная нарциссическая самость. Данный факт не оправдывает Лермонтова, но помогает нам понять истоки его поведения. Михаил Юрьевич негодует против всего жизненного уклада, но сама грандиозность гнева выдает его собственную нарциссическую природу:

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка...

(Лермонтов 1961-1962/1: 468)

Неужели жизнь для Лермонтова и впрямь была шуткой? Разумеется, нет. Однако читателя иногда подмывает посмеяться над Михаилом Юрьевичем, и это свидетельствует о том, сколь нарциссичен был его гнев. Многими чертами Лермонтов напоминает самолюбивого Печорина: «Я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе <...>» (Лермонтов 1936-1937/5:270).

В одной из теоретических работ X . Кохут делает замечание, которое кажется особенно уместным при анализе интересующего нас стихотворения: «<...> нетрудно заметить, что индивидуумы с легко уязвимым нарциссизмом по-разному реагируют на действительно нанесенную (или ожидаемую) обиду: они либо с пристыженным видом ретируются (спасаются бегством), либо их охватывает нарциссический гнев» (Kohut 1972: 379). Только в данном, особом, случае ответная реакция включает оба момента: и бегство, и гнев. Лирический герой стихотворения удаляется «за стену Кавказа» и разражается гневом на столь обидевшую его Россию. В результате подобного творческого приема уход не кажется «стыдливым». В стихотворении пристыжена Россия, а не Лермонтов. Или, говоря точнее, стыд, или вина, поначалу охватившая Михаила Юрьевича, была спроецирована вовне, на породивший ее объект. Когда тебя оскорбили, то первым делом надлежит выплеснуть наружу свои эмоции.

Но чем же Россия обидела Лермонтова? Ответ на этот вопрос дает сам текст стихотворения. Нет нужды напоминать о ссылке поэта на Кавказ. В противном случае мы не поймем притягательности стихотворения, особенно для русских политических эмигрантов.

Первая его строка не содержит ответа на интересующий нас вопрос, ибо вряд ли нечистоплотность («немытая») способна нанести оскорбление. Однако во второй строке — «страна рабов, страна господ» — читателю ясно говорят: Лермонтов, должно быть, был как-то «порабощен», подчинен помимо своей воли некой внешней силой, олицетворением которой здесь является Россия (представляется невероятным, что он угнетал, а не его угнетали). В то же время поэт не совсем отождествляет себя с русскими крепостными, ибо он рисует их преданными и покорными и негодует на присущий их природе мазохизм. Лермонтов, пожалуй, и ощущает некое порабощение, но он отвергает рабскую ментальность своих соотечественников.

Стало быть, источник его гнева необходимо искать в чем-то другом. Какими же действиями «рабы» и «господа» вызвали у нашего героя гнев? Что заставляет его скрыться за Кавказским хребтом? Три заключительные строки дают ясный ответ: «Сокроюсь от твоих пашéй, / От их всевидящего глаза, / От их всеслышащих ушей». Царская администрация шпионила за Лермонтовым. Вот чем они оскорбили его. Им кое-что о нем известно (ибо они всё видят и слышат), а поэту желательно, чтобы они пребывали в неведении. Тут, пожалуй, Михаил Юрьевич преувеличивает. Грамматический параллелизм заключительного двустишия и впрямь — явный перебор. Как бы то ни было, но именно в этом двустишии выражено то, что чувствовал Лермонтов. Осознание вездесущности «пашéй» мучило его. Грубо попиралось право на личную жизнь, и этим насилием был обусловлен его отъезд, независимо от того, вынужден ли он (ссылка) или доброволен (бегство).

Вот тут-то русские читатели начинают прозревать. Им неизвестно, что же этакое знали о Лермонтове царские власти, но российские власти не спускали с него глаз и плодили наушников. Заключительные строки поэта попадают в яблочко. Его стихотворение дает ответ на вопрос и доставляет, говоря языком психоанализа, эпистемофилическое удовольствие.

Кажется, что Михаил Юрьевич даже злорадствует по поводу своей осведомленности относительно информированности царских жандармов. Как ни странно, его радость схожа с их радостью.

В 1936 году Анна Фрейд опубликовала книгу, в которой (среди прочего) говорилось о том, как психика мобилизует защитные силы организма против осознанной внешней угрозы. Один из обнаруженных ею защитных механизмов она назвала идентификацией с агрессором. Она обнаружила, что при определенных условиях можно унять беспокойство, если жертва подражает собственному мучителю или отождествляет себя с ним. Так, например, одна из ее пациенток, маленькая девочка, боялась ходить в темноте по коридору: она страшилась привидений. Против страха было найдено следующее противоядие:

<...> она пробегала по коридору, как-то странно жестикулируя на ходу. Вскоре с победоносным видом она поведала по секрету младшему брату, как ей удалось преодолеть собственное беспокойство. «В коридоре не надо бояться, — сказала она, — просто притворись, что ты — то самое привидение, с которым ты можешь повстречаться» (Freud 1946: 119; см. также: Kohut 1972: 381).

По существу, Лермонтов становится призраком тех, кто шпионил за ним и таким образом избавляется от беспокойства, порожденного слежкой. Ибо, хотя русской полиции и известно о нем слишком много, проницательный поэт намеренно выказывает к России полное презрение. Он отождествляет себя с нападающей стороной. Он разузнал все ее тайны. Он понял сущность того отвратительного соглашения, заключенного между господами-садистами и рабами-мазохистами. «За стеной Кавказа» он вне ее власти, причем сама она отнюдь не выше его понимания. Он может скрыться, но упрямо выставляет напоказ то, что ему известно. Через его стихотворение красной нитью проходит следующая неприязненная мысль:

Россия немыта благодаря своему отвратительному садомазохизму.

Тот, кто осознал это, одержал над ней верх. Если слежка «пашéй» оскорбительна, то Лермонтов в ответ оскорбляет их тем, что ему известно: их шпионство — это следствие садомазохизма. Его озарение — одно из величайших оскорблений России, когда-либо начертанных на бумаге.

Стихотворение Лермонтова является в своем роде психоаналитическим исследованием. В нем говорится о том, что русские обычно предпочитают не знать. Однако это знание не лечит от болезней. Нельзя унижать больного (ср.: Kohut 1972). Если матушка-Россия проходит курс лечения у психоаналитика и этот психоаналитик — Лермонтов, то с его стороны крайне непрофессионально излагать в стихотворении озарившую его мысль. Во время лечения на больного не набрасываются со злобными нападками. Даже если Россия и не является матерью для Лермонтова (нарциссическое слияние с которой его постоянно подстерегает) и даже если предположить, что ему удалось бы как-нибудь усмирить свой враждебный тон по отношению к ней, то и тогда его проникновение в суть явления было неуместно. Психоаналитику не следует что-то внушать пациенту, тот должен сам по большей части работать над собой.

Враждебно настроенный психоаналитик не сумеет вылечить свою мать. Однако враждебно настроенный поэт способен развлечь своих родственников и соотечественников. «Прощай немытая Россия...» — весьма занимательное стихотворение. В каждом русском сидит Нарцисс, которому хотелось бы, чтобы матушка-Россия получила по заслугам. Своим стихотворением Лермонтов как раз и расплачивается с ней по счетам.

Перевод статьи Ю. С. Евтушенкова

Русская литература и психоанализ

Ранкур-Лаферьер — современный американский литературовед, русист. В его книгу вошли работы, посвященные самым известным русским писателям: Пушкину, Лермонтову, Гоголю, Достоевскому, Льву Толстому, Солженицыну... Выводы западного ученого, опирающегося в своих исследованиях на методы классического и неклассического психоанализа (М. Кляйн, Д.-В. Винникот, X. Кохут, М. Малер, Дж. Боулби и др.), могут кого-то шокировать и даже возмутить. Но вместе с тем они дают богатую пищу для размышлений, позволяют совершенно по-новому взглянуть на такие хрестоматийные литературные персонажи, как Евгений Онегин, Татьяна Ларина, Пьер Безухов, гоголевские Шпонька и Хома Брут...