Эдип и Нарцисс: к вопросу о комплементарности конфликта и дефицита

Эдип и Нарцисс: к вопросу о комплементарности конфликта и дефицита

"Интерпретировать текст вовсе не значит наделять
его неким конкретным смыслом (относительно
правомерным или относительно произвольным),
но, напротив, понять его как воплощенную
множественность".

(Р. Барт " S / Z ").

Название любого доклада или статьи мы можем сравнить с явным содержанием сновидения, которое лишь отчасти отражает скрытый смысл, создавая из бессознательных мыслей образы, которые впоследствии переходят в слова, образуя некий текст.

Речь в моей статье в целом пойдет об использовании динамического подхода в психоанализе - о взаимосвязи и взаимозависимости различных факторов развития, психопатологии и психотерапевтического процесса.

Психоанализ, как любая герменевтическая дисциплина, должен иметь дело с прочтением и интерпретацией текстов. Текст - это то, что может быть опознано как определенная структура смыслов и то, что может быть понято и подвергнуто интерпретации¹.

Всякий раз, когда мы как психоаналитики встречаемся в кабинете с новым пациентом, задаемся ли мы вопросом, кто перед нами - "эдип" или "нарцисс"? Сознательно или бессознательно мы пытаемся понять личность пациента, образно говоря прочитать его историю как некий текст, который выражен в его речи и запечатлен в теле. Тело включает в себя и биологическое тело-колыбель влечений. Но это также и набор представлений, данных в ощущениях, аффектах и фантазиях, которые также могут быть подвергнуты опыту прочтения тела-текста. Мы соотносим содержание этого тела-текста с нашим клинический опытом и с нашими знаниями, т. е. тоже с некоторыми текстами, которые читали мы и наши учителя, например, с текстами об эдиповом комплексе или теориями нарциссизма. На самом деле мы не можем свести человека к тексту, но мы можем таким образом на него посмотреть, хотя личность, безусловно, не сводима ни к тексту, ни к речи, ни к языку. Пациент-текст или пациент-тело-текст - всего лишь метафоры, позволяющие вступить в интеллектуальную игру с теориями и подходами.

Р. Барт (1994), который и ввел понятие "тело-текст", писал о том, что чтение - это не просто паразитический акт, это особая деятельность по выявлению множественного смысла, скрытого в тексте: "Люди, пренебрегающие перечитыванием, вынуждены из любого текста вычитывать одну и туже историю"². Надо сказать, что психоанализ оказал очень сильное влияние на Р. Барта, впрочем как и на многих других европейских и американских интеллектуалов того времени. Во многих произведениях Барта (1993, 1994) явно или косвенно можно увидеть влияние психоанализа. Возможно, будет полезным произвести ре-инвестицию психоаналитической теории из структурализма. Я хочу последовать совету Р. Барта и заново перечитать значимые для психоанализа мифы об Эдипе и Нарциссе.

Мифы об Эдипе и Нарциссе

Фрейд использовал мифы об Эдипе и Нарциссе для обозначения и объяснения универсальных психологических явлений.

Рассмотрим историю Эдипа. Родился он, по-видимому, от несчастливого брака Лая и Иокасты и, как гласит легенда, был нежеланным ребенком. Известно, что еще до рождения Эдипа его отец Лай, оказавшись в доме у Пелопа, соблазнил одного из его сыновей - Хрисиппа. Опозоренный Хрисипп наложил на себя руки, а Пелоп проклял Лая и весь его род. Эдип был как раз орудием и жертвой проклятия, он сполна рассчитался за грехи родителей. Пытаясь убежать от судьбы, или боясь гомосексуального инцеста, или пугаясь вторжения третьего члена в диаду, Лай приказывает убить собственного сына. Ему прокалывают лодыжки, отдают слуге и приказывают бросить новорожденного на горе Киферон.

Эдип изначально предстает перед нами как абсолютно беспомощный и отвергнутый ребенок. Его проблемы начинаются в доэдипов период. Фантазия об отцеубийстве, рожденная в уме Лая, - одна из весомых причин отвержения ребенка родительской парой.

Если мы примем условия рождения Эдипа как реальные, а не как мифологические, то нетрудно представить и понять дальнейшую судьбу этого героя. Раннее тотальное родительское отвержение ставит под угрозу саму жизнь ребенка. Объектный мир оказывается столь опасным, что единственным выходом становится бегство в убежище собственного тела, прообраз собственного Я, - в нарциссизм. Такому ребенку, как Эдип, действительно очень трудно создать иллюзию собственного всемогущества и также невозможно выстроить идеализированный родительский образ. Я Эдипа травмировано в самом начале своего развития.

С другой стороны, раннее отвержение и кастрацию мы можем понимать как метафору неизбежной потери состояния блаженства первичного нарциссизма. Кохут (1975) писал: "В процессе вкрапления родительской заботы первичный нарциссизм ребенка разрушается, и стремясь восстановить утраченное блаженство, младенец выстраивает две компенсаторные структуры: архаическое грандиозное Я и идеализированный Я-объект".

Вернемся к истории Эдипа. Раненный и отвергнутый Эдип, как известно, был спасен. Слуга Лая передал ребенка пастуху, который служил у правителя Коринфа. Ребенок мог бы оказаться в семье пастуха, но ему повезло, и он попал в царскую семью, где воспитывался как родной сын и единственный наследник престола.

Вероятно, Эдип рос в атмосфере, где над ним довлел семейный секрет: тайна его рождения. Разгадка тайны Эдипа была где-то рядом, она была запечатлена в его теле (наверное, у него должны были остаться шрамы на ногах) и зашифрована в его имени, которое означало - "с опухшими ногами". Эдип, наверное, мог бы спросить своих приемных родителей об этом. Но этого, почему-то не произошло. Известно только, что, когда Эдип был подростком, один из подвыпивших гостей назвал его подкидышем. Родители, руководствуясь благими намерениями, пытались убедить Эдипа в том, что он - их родной сын. Он как будто поверил, но ненадолго. Достигнув совершеннолетия, он отправился в Дельфы, для того чтобы узнать правду о своем рождении. Как известно, оракул ничего не сказал юноше о его прошлом, но предрек его будущее.

Если мы посмотрим на жизнь взрослого Эдипа, то достаточно легко обнаружим в его поступках много нарциссических мотивов, которые становятся более понятными, если учесть то, что случилось с ним во младенчестве. Свою взрослую жизнь юноша начинает с убийства. Он встретил на дороге знатного мужа со свитой и убил его и его охрану. Причина - оскорбление. Гордый Эдип отказался уступить ему дорогу, получил посохом по голове и в ярости уничтожил соперника. Обида и ярость - вот те аффекты, которые заставляют Эдипа действовать. Нигде не говорится о том, что его жизнь была в опасности. Было задето самолюбие, т.е. его Я, а мы помним, что это изначально раненное Я. Эдип руководствовался не принципом безопасности, а стремлением к всемогуществу. Все дальнейшее поведение Эдипа укладывается в тот же нарциссический регистр мотивации. Его влечёт воля к господству, стремление подтвердить ощущение собственной грандиозности. Его взлет вызывает искреннее восхищение: он расправляется с чудовищем, подтверждая тем самым, что он самый умный. И ему как истинному победителю в награду достается Иокаста. Этим он также подтверждает собственную сексуальную неотразимость. Доказательство собственного бесстрашия и силы, как вы помните, он получил на развилке трех дорог. Упоение собственной победой позволяет Эдипу на 20 лет забыть о беспокойстве относительно тайны его рождения. Однако, судьба неумолима. Обида требует возмездия, а вина - искупления. В течение 20 лет у царя Эдипа не было сомнений в собственном всемогуществе, до тех пор, пока судьба не подбросила ему новую зловещую, роковую загадку.

Пытаясь разгадать эту загадку, Эдип вдруг становится паранойяльно подозрительным. Вначале он пытается найти помощь у Тересия, но, сталкиваясь с отказом, он снова впадает в ярость и обвиняет мудрого старца в предательстве. Он также обесценивает пророка, говоря: "Кто ты такой?! Где ты был, когда сфинкс угрожал городу?! Это Я умею разгадывать загадки!". Он проецирует на Тересия и Креонта не только вину, но и зависть. Вот отрывок из диалога Креонта и Эдипа (Софокл "Царь Эдип"):

Креонт: "Чего ж ты хочешь? Изгнать меня?
Эдип: "Нет, БОЛЬШЕ: умертвить, а не изгнать, тогда узнаешь, что такое зависть".

Он считает, что они хотят лишить его царского трона из зависти. Позднее, когда дело близко к развязк и загадка рождения Эдипа должна быть вот-вот разгадана, Иокаста умоляет Эдипа не спрашивать - она хочет, чтобы он оставался в неведении. Но надо отдать должное смелости Эдипа: он не слушает её, он как истинный герой бесстрашно стремится к знанию. Интересно, что его влечет: жажда истины, тревога, все то же стремление к всемогуществу? Иокаста, догадавшись, что перед ней её собственный сын, в отчаянье уходит и оставляет Эдипа один на один с истиной. Он упрекает жену в трусости и тщеславии, он считает, что она кичится своим знатным происхождением. С презрением он говорит ей вслед: "Узнать хочу свой род - пусть он ничтожен! А ей в её тщеславье женском должно быть стыдно, наверное, что низко я рожден". "Боже, как он все ещё наивен!" - хочется сказать, потому что его тайна намного ужасней. Но мы можем увидеть в этом еще один защитный нарциссический маневр - снова попытка восстановить свое раненное Я при помощи проекции стыда. Интересен и следующий за этим высказыванием ход мыслей Эдипа: "Я - сын судьбы, дарующей нам благо. И никакой не страшен мне позор. Вот кто мне мать!". Итак, стыд - это то что свойственно переживать тщеславным женщинам, а Я - сын всемогущей матери - судьбы. Здесь мы видим, как мегаломанически раздувается родительский образ перед надвигающейся катастрофой Я. Это последняя попытка сохранить Я от повреждения при помощи нарциссического объектного отношения, посредством слияния с идеализированным Я-объектом.

Дальше, как мы знаем, произошло окончательное открытие тайны Эдипа и его самоповреждающее ослепление. Но история Эдипа не заканчивается на этом. Ослепление - лишь кульминация его истории. Это момент окончательной символизации его желаний, метка его судьбы, которую он ставит на собственном теле. Это также возвращение более ранней травмы, которая, как мы помним, была запечатлена на его ногах в младенчестве и была означающим потери родителей. Это не только попытка вписать в пространство тела означающее собственных желаний, но также и свидетельство отказа от иллюзии всемогущества и принятие виновности.

Но, я повторюсь, окончательное открытие тайн и их символизация - это лишь кульминация судьбы Эдипа. Его история не заканчивается на этом, были еще очень важные события: изгнание из Фив и долгий путь в сопровождении дочери Антигоны к Афинам, в священную рощу Эвменид в Колоне. Мало кто из психоаналитиков обращался к исследованию текста Софокла "Эдип в Колоне". Ж. Лакан (1999) говорил, что в этом тексте мы встречаемся с Эдипом, сполна реализовавшим свою судьбу. "Эдипу сполна довелось воплотить в жизнь слова оракулов, ещё до рождения предсказавших его судьбу. Именно до рождения были сказаны его родителям вещи, следствием которых и стал поступок, отдавший его, со связанными лодыжками на милость судьбы". Таким образом, Эдип в Колоне предстает перед нами как воплощенное слово.

Если сравнивать два текста Софокла - "Царь Эдип" и "Эдип в Колоне", то мы можем обнаружить разные аффекты, пропитывающие события, описанные в этих произведений. В "Царе Эдипе" все пропитано тревогой - аффектом, репрезентирующем параноидно-шизоидную модальность психической реальности. В "Эдипе в Колоне" мы обнаруживаем уже другого Эдипа - Эдипа горюющего и скорбящего, пытающегося принять полноту собственной судьбы. Это уже не всемогущий царь, а просящий странник, претерпевающий зависимость от других. Он уже не бежит от судьбы, преследуемый тревогой, напротив - он стремится в эту священную рощу, туда, где пребывают Эринии - богини возмездия. В этом произведении мы видим уже другой аффект - депрессивный. Можно сказать, в этом тексте описана проработка депрессивной позиции (или движение в сторону депрессивной модальности). Таким образом, в "Царе Эдипе" мы видим постепенно разворачивающийся процесс символизации - репрезентации собственных желаний через раскрытие тайны, т.е. через именование, называние вещей своими именами. Во втором тексте описан процесс принятия и проработки этих желаний, горевание через процесс расставания с местом травмы, поиском и обретением собственного места.

Но более важным сейчас для меня является то, что, перечитывая миф об Эдипе таким образом, мы можем посмотреть на него не только как на историю о кровосмесительстве и отцеубийстве, но также и как на историю об отвержении и травме, тайне и забвении, как на историю о возвышении и сокрушении человеческого всемогущества.

Кульминацией этой истории является поражение зрительной модальности. В этом смысле интересно то, что все мы знаем ещё один значимый для психоанализа мифологический сюжет, кульминацией которого также является поражение зрительной модальности. Я имею в виду миф о Нарциссе. Но в истории Эдипа и Нарцисса больше различий, нежели сходства. В них есть что-то диаметрально противоположное: в истории Эдипа мы сталкиваемся с чем-то, чего слишком много, а в истории Нарцисса - с чем-то, чего слишком мало. Здесь мы, возможно, видим травматизм другой природы, так называемый "негативный травматизм". В истории Нарцисса главным событием является то, что не происходит то, что могло бы произойти, а именно любовь и сближение. У нас также очень мало сведений о жизни Нарцисса и его родителях, непонятен смысл его трагедии: как будто ускользает что-то очень значимое, что-то, что могло бы придать истинный смысл проклятию, наложенному на прекрасного юношу, в которого все влюблялись, а он не мог полюбить никого.

Интересно, что этот более ранний по происхождению миф отражен в значительно более поздних литературных источниках (упоминание об Эдипе мы находим уже у Гомера в "Одиссее", а автор наиболее популярной версии этого мифа - Софокл, - как известно, жил и творил в V веке до н.э. История Нарцисса наиболее полно отражена двумя авторами: Овидием в "Метаморфозах", жившим в конце I века до н.э. - начале I века н.э., и Павсанием в "Описании Эллады" - это середина II века). Это, конечно же, домысел в чистом виде но, возможно, здесь отражено то, что в судьбе Нарцисса произошло что-то, что не могло найти своего выражения в словах, т.е. быть как-то отсимволизировано.

Интересно, что история Нарцисса так же не обошлась без мудрого слепого прорицателя Тересия, который знал секрет, но не рассказал его родителям прекрасного юноши. Почему? Возможно, потому что они не спрашивали, им это не очень-то было интересно. Возможно, красота Нарцисса была единственным средством для того, чтобы привлечь родительское внимание? Но все это, разумеется, мои домыслы-фантазии, которые в то же время, как мне кажется, могут быть полезны для понимания сути тех теоретических проблем, о которых мне хотелось бы здесь сказать.

А теперь обратимся к теории.

Общие принципы психоаналитической теории развития

Эдипов комплекс является одним из фундаментальных открытий З. Фрейда. Долгие годы психоаналитики сосредоточивали свое внимание на эдиповых проблемах в лечении пациентов и изучении развития. Позднее, благодаря работам теоретиков школы объектных отношений было выявлено и исследовано значение доэдиповой стадии развития. И тогда конфликты, присущие эдипову комплексу, стали связываться с невротическими нарушениями, а преэдипальные - с более тяжелыми формами психопатологии: психозами и пограничными состояниями. Однако, Фрейд, как мне кажется, не противопоставлял чего-то более раннего более позднему, эдипову содержанию - доэдипово. Напротив, он стремился показать, как более поздние стадии развития интегрируют опыт предшествующих фаз.

Он писал об эдиповом комплексе в работе "Психологическое исследование Т.В. Вильсона"(1992): "...Либидо заполняет 5 "аккумуляторов": нарциссизм, пассивность по отношению к матери, пассивность по отношению к отцу, активность по отношению к матери, активность по отношению к отцу - и начинает разряжаться через эти желания. Конфликт между этими различными течениями либидо порождает эдипов комплекс ..."

Это значит, что доэдиповы конфликты и, что, может быть, более важно, способы разрешения этих конфликтов, становятся тем материалом, из которого выстраивается сложная структура эдипова комплекса.

М. Кляйн (1975) полагала, что эдипов комплекс возникает у ребенка на первом году жизни. Это положение кляйнианской теории неоднократно подвергалось достаточно аргументированной критике, которая в основном сводилась к идее относительной слабости когнитивных способностей детей в столь ранний период.

Но, в каком-то смысле, ранний эдипов комплекс ребенка мы можем понимать как поздний эдипов комплекс его родителей и это значит, что ребенок включен в контекст эдиповых отношений с самого рождения. Это становится особенно очевидным тогда, когда в семье появляется первый ребенок. В супружескую диаду встраивается третий элемент, который образует семейный треугольник. Рождение первенца пробуждает эдипов конфликт у обоих членов супружеской пары, преобразуя её в пару родительскую.

Д. Винникот в работе "Теория родительско-детских отношений"(1975) писал: "... В младенчестве случаются хорошие и плохие вещи, которые находятся абсолютно вне сферы младенца". Он имел в виду сферу всемогущества младенца. Эдипов конфликт является для ребенка в этот период чем-то внешним - тем, что он еще не может переживать. Я думаю, что супружеские конфликты родителей и их сексуальная жизнь находятся вне сферы младенца.

Но если супружеские проблемы слишком тяжелы, то, безусловно, это скажется на развитии ребенка. Тогда, например, он может быть использован как заместитель сексуального объекта; как защитник от сексуальности и агрессивности другого; как средство для манипуляции, установления контроля и власти; а также как транквилизатор или антидепрессант и т.д.

Даже если родители игнорируют ребенка и занимаются сексом при нем, в первые месяцы это будет значимо для него настолько, насколько родители смогут прерываться и откликаться на запросы ребенка. Первичная сцена будет переживаться ребенком как угроза его всемогуществу, так как для него долгое время безразлично, чем именно заняты его родители, но крайне важным является то, как они откликаются на его зов. Позднее все станет сложнее и ощущение беспомощности будет являться важной частью переживания целой гаммы чувств, возникающих у ребенка не только при столкновении с внешней реальностью, но и с возрастающей силой инцестуозного желания.

Итак, развитийная функция эдипова комплекса состоит в том, что он организует весь предшествующий опыт, а так называемый инфантильный невроз можно рассматривать как символизацию, возникающую в результате проработки предшествующих травм и конфликтов развития. В этом контексте крайне интересны рассуждения Ж. Лакана(1998). Он говорит: "Инфантильный невроз играет ту же роль, что и психоанализ, он проводит реинтеграцию прошлого...".

В каком-то смысле все догенитальные фиксации необходимо рассматривать как попытку незрелого эго интегрировать представления о сексуальной жизни родителей. Пробудившаяся инфантильная генитальная сексуальность влечет ребенка в неизведанное, он начинает хотеть того, чего он не знает. Неизвестное постигается с помощью знакомого. Поэтому догенитальные импульсы структурируются работой фантазии в детские сексуальные теории, которые помогают адаптироваться к новой, более сложной констелляции желаний.

То же самое можно сказать и о характере объектных отношений и о значимых идентификациях, которые произошли в доэдиповом периоде.

а) Путь инцестуозного устремления лежит через воспоминание об опыте слияния в симбиотической фазе.

б) Если ребенку удается простроить относительно четкие психологические границы между собственным Я и объектом, ему легче будет в дальнейшем также определить границы между полами и поколениями.

в) Разрешение конфликта амбивалентности в стадии воссоединения, дает ребенку возможность претерпевать в эдиповой фазе более сложную возрастающую амбивалентность по отношению к однополому родителю, который является объектом, вызывающим как любовь, так и ревнивую враждебность и мстительность.

г) Нарциссизм встраивается в эдипов конфликт через кастрационный комплекс. Вопросы собственного совершенства, безопасности, самоуважения, потребность в идеализации и отражении переживаются ребенком уже в контексте отношений между полами в рамках семейного треугольника. Так, если родители в более ранний период развития ребенка не могли поддерживать у него иллюзии всемогущества, например, если его психологические границы систематически нарушались или он не мог влиять на родительский отклик, то ребенку будет очень сложно почувствовать себя уверенно в эдиповом соперничестве с однополым родителем. И тогда запрет на инцест, который помогает ребенку справиться с натиском инстинктивных импульсов и в конечном счете обрести собственное место в семейном треугольнике, может переживаться как что-то угрожающее его идентичности. Тогда кастрация приравнивается к уничтожению.

Таким образом, эдипов комплекс интегрирует конфликты предыдущих фаз развития, но качество этой интеграции зависит от того, как были пройдены эти фазы. И в этой связи отношения эдиповых и доэдиповых конфликтов представляются более сложными, чем простое противопоставление.

Поэтому в нашей каждодневной практике мы сталкиваемся с этой динамической сложностью вне зависимости от характера и уровня психопатологии пациента.

С этих же позиций мне хотелось бы взглянуть и на противопоставление теории конфликта и дефицита.

Травма как динамический фактор

Мне кажется, что противопоставление теории конфликта и дефицита на сегодняшний день не совсем адекватно. Думаю, что большинство исследователей это понимают, но в то же время имплицитно это противопоставление все же существует. Более важным является понимание не того, от чего пациент страдает - от дефицита или конфликта. На мой взгляд, более важным является вопрос о том, как соотносятся так называемые эдиповы и доэдиповы проблемы, как травматический опыт встраивается в конфликт и как это, в свою очередь, организует протекание психических процессов.

Так называемая теория дефицита уходит своими корнями во фрейдовскую теорию аффективной травмы. Травматическая ситуация понималась Фрейдом как ситуация беспомощности психики и организма перед натиском слишком большого количества впечатлений, исходящих как из внешней среды, так и из внутренней. Впечатления, вызванные травматической ситуацией, не подвергаются достаточной ментальной обработке и запечатлеваются в психике в незасимволизированной форме. Впоследствии они подвергаются вытеснению и начинают действовать в психике аналогично инородному телу в организме, ассоциативно связываясь с другими неприятными впечатлениями нетравматической природы. Как известно, Фрейд никогда полностью не отказывался от травматического фактора в этиологии неврозов. Уже даже в первой модели травмы для него важным было не само травматическое событие, а его представленность в психической реальности. Он писал о том, что "невротики страдают от воспоминаний".

Позднее он сформулировал свою оригинальную двухфазовую теорию травмы. Особенно важным здесь является понятие "последействия". Возможно, этот механизм работает и вне травматического содержания и является универсальным способом интеграции прошлого опыта в настоящее. Этот термин имеет большую смысловую нагрузку. Х. Томэ и Х. Кэхеле(1996) раскрывают это понятие следующим образом: с одной стороны, этот термин отражает отсроченное действие и описывает процесс действия травмы, когда относительно нейтральное событие внешней жизни может привести к душевному слому. С другой стороны, это понятие отражает процесс вторичной фантазийной обработки прошлого опыта, в особенности того, который в момент переживания не был полностью интегрирован в смысловую структуру.

Теория травмы и её отношение к теории конфликта развивались в нескольких направлениях рядом выдающихся исследователей: Ш.Ференци, М. Балинтом, Д. Винникотом, М. Каном, С. Шассеге-Смиржель, А. Грином и Л. Вурмсером и др. Были описаны и изучены различные виды травматизма и лучше поняты последствия травмы.

Л. Вурмсер в статье "Зависимость, травма, стыд"(1998) рассуждает о типах травматизации следующим образом: "Конечно, существует множество форм травматизации, но особо важно то, что мы можем назвать "слепотой души" и "убийством души". "Слепота души" - это систематическое, хроническое невнимание к эмоциональным запросам и проявлениям ребенка, особая слепота к его индивидуальности и враждебность к его автономии".

В этом случае ребенку отказывают в нарциссическом подтверждении. Кохут назвал бы это неспособностью родителей отражать эксгибиционисткое грандиозное Я, а если использовать метафору А. Грина, то мы можем описать это как ситуацию "негативного травматизма со стороны "мертвой матери".

"Убийство души", - пишет Вурмсер, ссылаясь на Шенгоулда (1989), - "это намеренная попытка искоренить или скомпрометировать сепаратную идентичность другого человека, ...приводящая к тому, что жертва такого обращения лишается способности радоваться и любить..." Это является "особой категорией травматического опыта: примером тому может быть повторяющаяся хроническая гиперстимуляция, перемежающаяся с эмоциональной депривацией, создаваемой другим индивидом". Здесь речь может идти об открытом сексуальном и физическом насилии и злоупотреблении в отношении ребенка со стороны взрослых, но это может также быть и избыток материнского присутствия, чрезмерно настойчивое и в то же время непредсказуемое и неэмпатичное материнское внимание, которое не оставляет места для формирования третьего элемента в треугольнике.

Вурмсер пишет также: "Первый термин относится к чему-то, чего слишком мало, второй - к чему-то, чего слишком много. Однако, они не могут быть ясно разделены и клинически стоят очень близко друг к другу".

Травматизация вызывает множественные нарушения в психической регуляции и развитии. Одним из самых тяжелых последствий любой травмы является нарушение функций эго, что в свою очередь ведет к ослаблению способности формировать символы. Особенно тяжелые последствия влечет за собой травматизация в тот период жизни, когда ребенок не мог их аффективно воспринять и подвергнуть какой-либо психической обработке. В этих случаях человек не может вспомнить травмы, например, насилия или унижения, т.е. какого-либо события. Главным событием является отсутствие позитивных удовлетворяющих событий, опыта понимания. Именно об этих пациентах писал Д. Винникот в статье "Страх распада"(1974):

"Пациенту нужно "вспомнить" это, но невозможно вспомнить то, что еще не произошло, а это событие в прошлом еще не произошло, потому что пациента, с которым это произошло, там не было". Он также писал о том, что таким образом, "пациенту легче вспомнить травму, чем то, что ничего не произошло".

Некоторые авторы (например, Клузер) пишут о том, что часто случайное внешнее травматическое событие парадоксальным образом начинает играть позитивную объясняющую и смыслообразующую роль и использоваться как символ и означающее хронической травматизации.

Так, одна пациентка как-то сказала мне: "Вы пытаетесь найти какое-то событие в моем прошлом. Но его не было. Все было внешне нормально. То, что вы ищете, было рассыпано, как песок, это было невозможно выразить словами и это невозможно было игнорировать".

Однако, как справедливо замечает Л. Вурмсер, оба типа травматизации "не могут быть ясно разделены и клинически стоят очень близко друг к другу". Вследствие нарушения сигнальной функции эго, несимволизируемые события препятствуют нормальному развитию аффективной и фантазийной жизни. Обычные чувства, "возникнув, очень быстро становятся чрезмерными, выходят из-под контроля" (Л. Вурсмер), а фантазии становятся слишком пугающими, так как ослабленное эго плохо тестирует реальность. Травма может изменить структуру желаний и в наиболее тяжелых случаях привести к общей психосексуальной заторможенности. Ж. Лакан (1998) говорил о травме как о "взломе в Воображаемом".

Еще одно важное последствие травмы - это изменение структуры суперэго. Как пишет Л. Вурмсер, "жестокость травмы и насилия становится частью суперэго"³. Несимволизируемый опыт постепенно интегрируется в структуру суперэго - инстанцию запрета и наказания. Это происходит по законам первичного процесса мышления, группируя ассоциации и воспоминания по принципу расщепления на хорошее и плохое: хороший опыт связывается с хорошим, плохой - с плохим. С другой стороны, у травмированных пациентов в дополнение к жестокости суперэго мы обычно обнаруживаем грандиозный эго-идеал, с одной стороны, являющийся компенсаторной, защитной структурой, а с другой - патогенным элементом. Стремление слиться с идеальными образами всякий раз оборачивается неудачей, порождая чувство стыда от собственной беспомощности. Но это происходит из-за того, что идельное Я требует от реального Я и другого чего-то невозможного.

Однако, если ребенок подвергается хронической травматизации, то ему намного сложнее решать естественные конфликты развития и впоследствии голос совести может стать столь невыносимым, что от него нужно бежать. Куда? В нарциссизм собственного Я. Поэтому мы можем рассматривать нарциссизм Я как универсальное убежище и способ разрешения внутрипсихического конфликта, как часть компромиссного образования. Причем, как нормального, так и патологического. Здесь вполне уместно вспомнить так называемую "минималистскую" теорию Ч. Бренера.

Согласно Бренеру(1982), внутренний психический конфликт является чертой нормальной психической жизни. Он порождается столкновением нескольких противодействующих сил и имеет определенную структуру: производное детского инстинктивного желания, неудовольствие, ассоциируемое с этим желанием (в частности, тревога и депрессия); защиты и функции суперэго. В результате взаимодействия этих факторов возникает компромиссное образование, которое может быть как нормальным, так и патологическим.

Используя подход Бренера, мы можем рассматривать такие факторы, как травма и нарциссизм, включенными в структуру внутреннего психического конфликта. Например, воспоминание о травме может выступать на стороне суперэго, а нарциссизм использоваться как защита, в том числе и от эдипальных желаний и идентификаций (хотя расклад может быть различным; воспоминание о травме может выполнять функцию защиты). Таким образом, наличие структурного дефекта в эго и/или суперэго не исключает межсистемного конфликта.

Размышляя таким образом, мы можем снова вернуться к некоторым интересным мыслям З.Фрейда о Я и природе различных психических расстройств. Так, в работе 1915 г. "Бессознательное"(1996) он размышляет о различии и сходстве между психоневрозами и нарциссическими неврозами. Здесь он говорит о существовании в психической реальности предметных и словесных представлений. При психоневрозах в результате вытеснения либидо изымается из словесных представлений и отходит к предметным. При психозах, как считает Фрейд, мы имеем дело с неким нарушением привязанности к предметным представлениям, которое компенсируется загрузкой словестных представлений. Однако, пишет Фрейд: "общим остается попытка бегства к "Я", выражающаяся в отнятии сознательных привязанностей".

В "Очерке психоанализа"(1998) он пишет: "Как мы знаем, неврозы являются расстройствами Я". Эти расстройства возникают в результате действия внутренних инстинктивных побуждений, которые действуют как "травмы", выражающие себя через универсальные фантазии: рождение, смерть, отделение от другого, кастрация, сексуальная жизнь родителей. Эту фрейдовскую мысль замечательно выразила Дж.Макдугл(1999), говоря о том, что "человеческая сексуальность травматична по своей сути", а также о том, что в процессе развития каждый человек сталкивается с тремя унивевсальными травмами человеческого существования: осознание собственной отдельности от другого, признание собственной однополости и осознание собственной конечности.

Я думаю, что работа с травматическими переживаниями крайне важна, но она является лишь средством для достижения более глубокой исследовательской и психотерапевтической цели - понимания и реконструкции конфликта как в истории жизни пациента, так и в переносе. Фиксация на травме преодолевается через сепарацию от травматического опыта посредством символизации травмы и работы горя. Тогда чувства, скованные в травматических переживаниях, могут быть высвобождены и отреагированы. Это происходит в том случае, если пациент чувствует себя в безопасности, а аналитик может откликаться и эмпатически сопереживать. Тогда психоанализ помогает восстановить эндогенные самоисцеляющие процессы психики и организма, которые Фрейд назвал работой сновидения и работой горя.

Однако, любой человек может извлечь больше психотерапевтической пользы, если ему удастся не только ослабить действие травматических переживаний, но и понять, как воспоминания о травматическом опыте встраиваются в его конфликты и используются во внутрипсихической регуляции и межличностных отношениях. Если это удается, то тогда мы действительно можем говорить о структурном изменении или реинтеграции прошлого опыта - том самом сокровище, которое мы можем найти в настоящем психоанализе.

Если же говорить о технике, то мне хочется вспомнить о принципе технической нейтральности. Эта идея хорошо применима ко всему спектру проблем в психоаналитической практике. Наши пациенты порождают в нас сложную гамму чувств, предлагая нам занять на их психической сцене знакомые роли: соблазнителей, садистов, спасателей, безучастных наблюдателей, мальчиков и девочек для битья и др. Бессознательно, иногда даже на долю секунды, мы все равно принимаем предлагаемые роли и реагируем с их позиции, согласно ожидаемому сценарию. Вовлечение и некоторое разыгрывание конфликта - неизбежная часть любого анализа. Важно вовремя это заметить и, восстановив нейтральную позицию, попытаться донести этот материал до пациента с помощью интерпретации.

Но мне кажется, что в психоанализе не менее важно пытаться оставаться нейтральным также по отношению к той или иной теоретической установке, к некоему тексту, который существует у нас в уме. Важно помнить, что идентификация с этим текстом может часто служить новой декорацией или костюмом для все той же роли, которую нам предлагает занять пациент. И еще, конечно, очень хорошо как можно чаще задаваться вопросом о том, чья пьеса сегодня разыгрывается - пациента или психоаналитика.

Литература

1. Барт Р. S / Z . " Ad Marginem ", Москва 1993.

2. Барт Р. Удовольствие от текста. В кн Р.Барт, Избраные работы, "Прогресс", Москва 1994.

3. Вурмсер Л. Зависимость, травма, стыд. Симпозиум "Зависимость и травма" Нью-Йорк. 1998. Б-ка ИППиП. (Перевод О.Лежнина, редакция Л.Топоровой).

3. Лакан Ж. Семинары, книга 1, Работы Фрейда по технике психоанализа (1953/1954), "Гнозис/Логос".1998.

4. Лакан Ж. Семинары, книга 2, "Я" в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/1955), "Гнозис/Логос" 1999.

5. МагДугалл Дж. Тысячеликий Эрос "Б& K ". Спб. 1999.

6. Рикер П. Образ и язык в психоанализе. МПЖ №4, 1996, Москва.

7. Софокл. Трагедии. Художественная литература, 2000, Москва.

8. Томэ Г. Кэхеле Х. Современный психоанализ. Прогресс, 1996.т.1, Москва.

9. Фрейд З. Бессознательное, в кн. Основные психологические теории в психоанализе. Очерк психоанализа, "Алетейя СПб", 1996.

10. Фрейд З. Основные принципы психоанализа, "Релф-бук", "Ваклер", Москва,1998.

11. Фрейд З., Буллит У. Томас Вудро Вильсон 28-й президент США. Психологическое исследование. "Прогресс", 1992.

12. Brenner C. The maind of conflict. "IUP" New-York 1982.

13 Klein M. The oedipus complexin light of early anxieties.New York : 1975

14. Kohut H. The analysis of the self. New York . 1975.

15. Winnicott D.W. Fear of breakdown. Int. Rev. Psycho-anal. 1. 103. 1974.

16. Winnicott D.W. The theory of the parent-infant relationship. Int. Journal of Psycho-Analysis. 41. 585-595.

Примечания

Данная статья является переработанной версией доклада "Идентификация, тело, текст", который был прочитан автором на 2-м Московском русскоязычном семинаре "Эдип и Нарцисс. Психоаналитические модели диагностики и терапии", состоявшемся 3-4 марта 2001 года.

1) П. Рикер (1996)пишет о том, что "анализируемый включается в семиотическое прочтение своего опыта и поднимает свой опыт на уровень приемлемого и понятного рассказа или истории", то есть "он должен рассматривать свой опыт в терминах текстов и контекстов". Он считает, что в психоаналитической работе происходит постоянное разрушение и восстановление контекста, главным образом с "использованием символизаций, созданных в детстве".

2) В психоаналитической теории схожая идея была высказана Р. Уэлдером (1937). Он описал "принцип множественной функции", согласно которому "ни одна попытка решения проблемы не может быть предпринята без того, чтобы она в то же время тем или иным способом не представляла попытку решения другой проблемы".

3) Уже Э. Джонс в 1926 году писал о том, что "концепция суперэго - это то самое средоточие, где мы можем ожидать соприкосновения всех проблем эдипова комплекса и нарциссизма, с одной стороны, и ненависти и садизма - с другой".