Должно ли детство быть счастливым? — Екатерина Мурашова. Беглец

Беглец

Это было давно, на излете перестройки. Основное психологическое образование и специализация по медицинской психологии у меня уже, конечно, были. Но мое собственное понимание устройства личности, а также болезни-здоровья-психосоматики-проблем психологических и психиатрических и их взаимосвязи еще не сложилось. (Если кто не знает, сообщаю: на сегодняшний день общепринятой всеми практикующими психологами концепции устройства личности не существует, большинство либо пользуется одной из более-менее равноправно наличествующих, либо строит некую эклектику для личного повседневного употребления. Самые уверенные в себе придумывают свою собственную концепцию и предлагают ее «городу и миру».)

Мама с высоким худощавым подростком пришли поздно вечером, на последний час приема, когда в поликлинике уже почти никого не было и, хотя свет, конечно, горел, коридоры казались темными и пустынными.

- Ты сам будешь рассказывать? - спросила мать, тревожно взглядывая на сына. - Может быть, мне вообще выйти? Тебе так легче будет?

- Подождите выходить, - попросила я (на самом деле я просто слегка побаивалась оставаться один на один с сумрачного вида подростком: вдруг это мать его сюда притащила и он вообще разговаривать не станет. Что мне тогда делать?). -Сначала расскажите свое видение ситуации, а потом Сережа расскажет свое. У меня будет по крайней мере две разных точки зрения. Потом я добавлю свою, и, понимаете, триангуляция - возникнет хоть какая-то возможность выстроить объемную версию происходящего.

Женщина уважительно закивала.

- Да, да, триангуляция, конечно! Понимаете, Сергей всегда, с самого начала был таким спокойным, тихим. Не капризничал. Не хулиганил, не дрался. Очень любил открытки старые рассматривать. Посадишь его, он и сидит...

- Беременность, роды? - быстро спросила я.

Когда у нас имеется младенец типа «посадишь, и сидит» - это всегда повод насторожиться в плане неврологии. Но никто обычно в это время не настораживается, все, наоборот, радуются: удобно. Таскают по врачам тех, которые постоянно вопят и крутятся.

- Тяжелые были роды, - признала женщина. - И стимуляцию мне делали, и тащили его. Как-то он не так шел. В какой-то момент, я даже помню, акушерка второму врачу говорит так панически: что будем делать?! Мы же так ребенка потеряем! У него на головке прямо вот как отпечаток пальца был. Синий такой. Потом прошло. И кушал он сразу хорошо. И спал.

- Понятно, - сказала я. - Рассказывайте дальше.

- Мы все всегда делали, что врачи прописывали. И массажистка к нам на дом приходила, и на море ездили. Да с ним, говорю же, и не было никаких проблем. В садике его очень любили, он никогда не шалил, воспитательнице помогал и с девочками дружил. Отец тогда уже сердился даже.

- На что же он сердился?

- Ну, говорил, что мы с бабушкой маменькиного сынка растим, а не мужчину, что он сдачи дать не может и ни разу не попросил ему пистолет или саблю купить. Он и вправду в такое не играл никогда. Только в конструкторы, в животных, в маленькие всякие игрушечки, мозаики любил собирать, лото, ну и вот открытки еще...

- А с другими детьми?

- В садике все нормально было. Воспитатели его любили, так и дети не обижали. А вот с первой учительницей Сереже не повезло...

- Каким образом?

- Он не успевал сначала за всеми. Не то что не понимал - просто медленнее других делал.

- Я не понимал, - возразил Сережа. - Я помню. Я на уроке не понимал. Не знал, что писать, и переставал вообще.

- Ну вот. Она, кажется, хотела, чтобы мы ей деньги платили, чтобы она с ним занималась, а мы взяли домой другого репетитора. Он подтянулся, но она уже как-то так к нему относилась... И дети вслед за ней, они же, маленькие, на учительницу очень ориентируются... В общем, там такие отношения сложились...

- Меня дразнили дебилом и били, - спокойно констатировал Сережа. - А я не мог ничего сделать - их пятеро было.

- Отец тогда несколько раз ходил разбираться, и все, в общем-то, утихло. Но школу он не любил и учился так себе. После начальной школы мы его оттуда забрали и устроили в гимназию.

- Зачем?! Мальчишка с трудом усваивал обычную программу!

- Отец так решил. Нужно хорошее образование.

- Он сказал так: большие расстояния преодолеваются постепенно, шаг за шагом, - снова вступил в разговор Сережа. - Ты будешь все время ставить себе маленькую цель и ее достигать. Потом следующую. И постепенно у тебя все получится. Как и у меня. Ты же мой сын.

- Кто твой отец?

- Бизнесмен. У него три завода и две автоколонны.

- Он из Стерлитамака в Ленинград приехал, - уточнила мать. - В одних штанах и с двадцатью пятью рублями.

Дальше, в общем-то, можно было не рассказывать. Но что происходит сейчас?

- Он с этого года стал другой: нервный весь, дерганый, может заплакать - в шестнадцать-то лет! (А он и в младенчестве не плакал почти.) Может сидеть, уставившись в стенку, - час, другой. И это когда уроки не сделаны. С друзьями (у него их двое) почти перестал встречаться. И самое страшное, почему я к вам и прибежала, -стал ложиться в кровать со светом и еще громкую музыку включать. Я спрашиваю: что за новости? А он: иначе мне не заснуть, так я «их» хоть как-то заглушаю... Вот тут я и...

- Окей, - сказала я. - А вот теперь посидите в коридоре.

* * *

Оставшись один, Сережа довольно внятно изложил мне симптомы: слуховые галлюцинации (хор, иногда невнятно спорящие голоса, симфонический оркестр), кошмары, которые как-то не сразу исчезают после пробуждения, апатия, нежелание ничего делать и никого видеть.

Продуктивные и негативные признаки юношеской шизофрении одновременно, через запятую. Всё совпадает? Что-то мне мешало поставить точку.

- Ты сейчас в десятом классе. Как тебе учится в гимназии? Что дальше?

- Я делаю уроки часов по шесть, и у меня два репетитора. Дальше? У меня нет никаких увлечений. Поэтому папа уже выбрал мне институт и факультет. Говорит, хорошие и не самые сложные. Но если я замахнусь на Политех или ПМ-ПУ, он будет только рад, так он говорит.

- Ты единственный сын?

-Да. К сожалению. Мама после меня не могла больше родить.

- А все-таки: чего хотел бы ты сам? Ты же не мог не думать.

- Вы будете смеяться.

- Не буду.

- Я хотел бы быть воспитателем детского садика. Лепить с ними, мастерить, клеить, рисовать открытки родителям - к Восьмому марта и Двадцать третьему февраля.

Я почувствовала, как у меня защипало в носу, и слегка отвернулась, чтобы он не заметил. Бедняга! Детский садик - единственное счастливое время в его жизни, он хотел бы туда вернуться и делать счастливыми других. И у него получилось бы!

- Ну вот, вы смеетесь!

- Ничего подобного!

- Еще я люблю готовить, мне нравится торты делать и салаты придумывать и оформлять - красивые и вкусные, все говорят.

- Иди в кулинарный техникум!

- Вы смеетесь?!

-Увы, нет. Я практически плачу. - Смеетесь...

* * *

- Я не вижу, не чувствую психиатрии как процесса, - сказала я матери. - Скорее, это вынужденное: он, его мозг готовится к бегству. Ему бесконечно тяжело учиться в гимназии. Он с ужасом и отвращением думает об уготованной ему отцом дальнейшей жизни. Все что угодно лучше этого - так ему сейчас кажется. Он не может обматерить вас, хлопнуть дверью, сбежать в одних штанах, у него нет для этого ресурсов, да и бежать ему, в общем-то, некуда и незачем. Он другой, но для него тоже есть место в этом мире. Вы можете объяснить это вашему мужу?

- Я пыталась, но он меня не слышит. У него один сын, наследник, он не хочет ничего знать, для него жизнь - это преодоление трудностей...

- Привести мужа?

- Нет, он не пойдет, он говорит, что вся эта психология - для слюнтяев и бездельников. [...]