Невротические стили

Параноидный стиль

Параноидный стиль гораздо более патологичен по сравнению с любым другим стилем, рассматриваемым в этой книге. Это единственный стиль, включающий в себя психотическую потерю реальности. Нормальная деятельность чрезвычайно искажается и в других аспектах. Однако было бы ошибочным считать, что все параноидные состояния являются психотическими или близки к ним. Как правило, параноидные модели деятельности, мышления, типы аффективного восприятия и даже специфические ментальные операции (например, проекция) проявляются в разной степени, и на них влияют многие тенденции и факторы. Отбросив степень заболевания, параноидных людей можно приблизительно разделить на две категории: личности скрытные, зажатые, боязливо-подозрительные и личности ригидно-надменные, агрессивно-подозрительные, с манией величия. Конечно, это две разновидности одного и того же стиля, и четкого разграничения между ними провести нельзя. И в той, и в другой категории можно найти людей с разной степенью заболевания: от откровенных галлюцинаций до весьма умеренных искажений характера.

В мою задачу не входит обсуждение всех видов особых параноидных проявлений, поэтому даже самые общие аспекты стиля, например манию величия, я буду описывать весьма кратко. Я также не стану обсуждать разные психиатрические особенности, более или менее присущие содержанию параноидно-шизофренических галлюцинаций. В этой главе мы рассмотрим параноидное состояние, часто называемое "параноидным характером". В сущности, это не душевнобольные люди, хотя некоторые их черты граничат с психозом и параноидная подозрительность распространяется на разные области жизни. Я, главным образом, имел дело с такими людьми, а не с параноидными шизофрениками, и в любом случае некоторые аспекты стиля распознать существенно легче при отсутствии шизофренических осложнений. Однако я считаю, что общие заключения относительно этого стиля применимы как к людям, находящимся в состоянии психоза, так и к тем из них, кто не пересек этой границы.

Формальные качества подозрительного мышления и познания

Когда мы называем кого-то подозрительным, то обычно имеем в виду, что у него есть определенные идеи, ожидания, необоснованные страхи, например постоянное ожидание, что его обманут. Другими словами, обычно мы имеем в виду то, что он думает, содержание его мышления, или, на техническом языке, содержание его проекции. Но "подозрительность", особенно не случайная, а хроническая и привычная, относится и к способу мышления и познания. Она требует определенных общих моделей мышления и внимания, формальные качества которых можно описать независимо от их содержания. Например, очевидно, что подозрительное мышление в некоторых аспектах нереалистично. Однако можно заметить, что, хотя подозрительное мышление временами нереалистично, в другое время оно становится весьма точным. Я упомянул это лишь для того, чтобы предположить, что формальный анализ такого материала может выявить интересные факты о параноидном познании и параноидной деятельности в целом.

Формальный анализ помогает по-новому взглянуть и на другой аспект. Если мы рассматриваем подозрительность как черту или отношение, то мы будем склонны рассматривать ее динамически, в качестве последствия определенного аффективного состояния. Формальный же взгляд на подозрительность выявляет, что она включает в себя стабильные когнитивные модели, а отсюда следует, что подозрительность начинается с психологического облика и когнитивного развития параноидной личности, и поэтому ее нельзя объяснить только одним аффективным состоянием. Но эту проблему я не собираюсь разбирать подробно.

Прежде всего я хотел бы рассмотреть формальную черту подозрительного мышления, которая считается фундаментальной. Подозрительное мышление крайне ригидно. Объясню, что имеется в виду.

У подозрительного человека всегда на уме что-то есть. Он смотрит на мир с устойчивым предубеждением, постоянно занимаясь поисками подтверждений своим подозрениям. Уговорить его отбросить подозрения или основанный на них план просто невозможно. Наоборот, он не только не согласится с рациональными аргументами, но и найдет в них нечто подтверждающее его точку зрения. Любой, кто пытается повлиять на подозрительного человека, если у него не хватает ума вовремя прекратить свои попытки, неизбежно сам становится объектом подозрений.

Рассмотрим следующий пример. Молодой параноидный пациент разговаривает с другом в психиатрической больнице. Пациент планировал переехать в другой город, но после некоторой задержки был уведомлен доктором Р., что там нет подходящих условий. Однако из-за задержки пациент уже стал подозревать, что доктор просто не хочет допустить осуществления его плана.

П: ...мне плевать, что никто не хочет, чтобы я туда ехал. Я все равно поеду.
Д: Но это не так. Доктор Р. не пишет, что он не хочет, чтобы ты приехал. Он пишет, что тебе негде будет жить.
П: И ты тоже пытаешься меня отговорить!
Д: Я только говорю, что так уж получилось, что тебе там негде будет жить.
П: Конечно! Так я и знал! Ты тоже пытаешься меня остановить! Нет, и не думай. Я уезжаю! В этой западне я не останусь!

Если рассмотреть аспекты внимания и когнитивные процессы, задействованные в этом разговоре, то кое-что станет ясно. Этот человек не обращает внимания на новые факты, которые, с точки зрения логики, касаются его планов. Важно отметить, что он их не отрицает. Он просто не обращает на них внимания. Вернее, он обращает внимание, но делает это не так, как обычные люди. Он смотрит сквозь факты. Он игнорирует очевидные факты, вместо этого выискивая те аспекты, которые могут подтвердить его подозрения.

Обычно подозрительные люди не игнорируют информацию; наоборот, они очень внимательно ее изучают. Но изучают ее с крайним предубеждением, отбрасывая все, что опровергает их предположения, и хватаясь за все, что их подтверждает. Более того, фактически они активно и намеренно отбрасывают все, что их предположений не подтверждает. Они делают это принципиально, считая, что все противоречащее их предположениям "просто кажется". Они могут сказать, что хотят сорвать маску, разрушить видимость, добраться до скрытой истины. Но легко заметить, что скрытая истина оказывается именно тем, что они предполагали с самого начала.

Я хотел бы проанализировать составляющие модели подозрительного познания и мышления. Я попытаюсь показать, что подозрительность характеризуется крайним напряжением и направленностью внимания. Те же черты присутствуют и в обсессивно-компульсивном внимании, но у параноиков они выражены намного сильнее. Из ригидной направленности внимания возникают и жуткие неудачи, и блестящие удачи параноидного познания.

Подозрительные люди не просто боятся и "придумывают всякую всячину". На самом деле они пристально наблюдают. Они не только придумывают, но и ищут. А ищут они интенсивно, и внимание у них намного острее нормального. Например, психологи знают, что эти люди могут заметить малейшую асимметрию в чернильных пятнах Роршаха или незначительные детали в апперцептивном тесте ТАТ, не замеченные человеком, проводящим тест, которому казалось, что он знает эти картинки "наизусть". Таким образом, внимание этих людей не только необычайно острое и интенсивное, но и необычайно активное. Они не взвешивают и не изучают тщательно материал, как это делают обсессивно-компульсивные люди, но зато занимаются активными поисками. С этим знаком любой, попавший в поле зрения параноидного и подозрительного человека. От его внимания не ускользнут обычные вещи, и уж, конечно, не ускользнет ничего, что хотя бы отчасти связано с его предубеждением.

Один боявшийся гипноза пациент, едва войдя в кабинет врача, спросил о книге по гипнотерапии, которую "случайно заметил" в полном книг шкафу в двенадцати футах от себя.

Чем важно такое внимание? Что в нем необычного? Если войти в положение параноидной личности, можно сказать, что такая исключительная интенсивность внимания оказывается всего лишь реакцией на экстраординарные события, то есть на внешнюю угрозу или опасность, но перед лицом опасности будет бдительным любой. Однако, даже если признать наличие внешней опасности, неправильно полагать, что любой другой человек отреагировал бы на нее точно так же. Истерические личности, например, реагируют на внешнюю опасность совершенно иначе: они расфокусируют свое внимание; они не ищут внешней опасности, а стараются ее не заметить. К тому же внимание параноидных личностей не интенсифицируется, а фокусируется спонтанно и периодически; оно остается таким все время. Для параноиков характерна интенсивность внимания: и когда они изучают незнакомца, и когда решают арифметическую задачку или абстрактный тест на интеллект (где часто набирают максимальное количество очков). Иными словами, такое внимание позволяет проявиться модели познания. Эти люди не просто способны использовать активное, интенсивное, ищущее внимание; в сущности, они не способны ни на что другое. Они всегда внимательно ищут, всегда предельно сконцентрированы. Их внимание никогда не остается пассивным и никогда не блуждает без цели. Именно это я имел в виду, говоря о том, что подозрительное внимание постоянно, ригидно и напряженно направлено. У такого внимания всегда есть цель, оно всегда целенаправленно и зачем-то ищет. Можно сказать, что такое внимание находит свою поддержку в ригидном намерении.

С такой моделью познания связаны интересные и важные моменты. Подобное ригидно-направленное внимание, занятое интенсивными поисками, становится (в своем крайнем проявлении) предубеждением. Я объясню, что имеется в виду. Большинство людей смотрят на мир, имея некоторые представления и идеи, которые направляют их взгляд, и, в свою очередь, изменяются под влиянием того, что люди видят и, в особенности, того, что они не предполагали увидеть. Другие люди (обычно мы называем их "поддающимися внушению") смотрят на мир без твердых представлений и определенной точки зрения и легко попадают под влияние событий или мнений, с которыми сталкиваются на жизненном пути. Третьи же смотрят на мир именно с такой ригидной направленностью, установившимся интересом и точкой зрения, что факты на них повлиять не могут; наоборот, они приписывают фактам свои предубеждения.

С одной стороны, параноидный человек интенсивно ищет подтверждения своим предположениям. С другой стороны, ригидные предположения о том, что он обнаружит, позволяют ему игнорировать все противоречащие факты. Таким образом, он обязан "найти" то, что ищет. В этом процессе интеллектуальные способности и острое внимание перестают быть гарантиями реалистического суждения и становятся инструментами предубеждения. Острота внимания позволяет подозрительным людям совершать поистине замечательные ошибки. Когда острое и интенсивное внимание ригидно, его фокус максимально сужается, и тогда постоянным объектом узкосфокусированного интенсивного поиска подозрительного человека становится то, что мы обычно называем "ключом". Ключ - это событие (возможно, малозначимое для всех остальных), за которое подозрительный человек хватается, одновременно отметая все окружающие факты, связанные с этим событием.

Пациент чувствует, что его босс "хочет, чтобы он прыгал через обруч", а он этого ни в коем случае не допустит. У пациента было множество фактов, подтверждавших его точку зрения, все вполне достоверные (некоторые из них потребовали острой наблюдательности). Но для других людей эти факты не говорили о его боссе ничего особенного. Верно, босс требовал, чтобы работа делалась так, как он хочет, а не как хочет пациент. Он его торопил, может быть без особой необходимости. Он был недоволен, что пациент не особенно приветлив по отношению к некоторым клиентам. И, по всей вероятности, все это сопровождалось интонацией и взглядами человека, желавшего проучить независимого юношу. Подобное вполне возможно, как часто бывает с боссами, - ведь это часть работы, которую они должны делать. Но для пациента здесь были очевидные ключи к истинным мотивам своего босса: заставить пресмыкаться перед собой. Кто знает? Возможно, присутствовал и такой мотив. Но все эти ключи проявились в контексте, который пациент игнорировал. Контекст менял местами их значимость и мотивы строгого отношения к нему босса. Факт тот, что работу надо было делать, и босс за это отвечал; а ведь разница между боссом, который агрессивно добивается выполнения работы, и человеком, желающим унизить своего подчиненного, действительно очень велика.

Острое, узкое внимание, ригидно направленное на определенное событие, может обнаружить его в чем угодно и что угодно подогнать под свои выводы. Таким образом, подозрительный человек может одновременно делать совершенно правильные наблюдения и получать из них совершенно неправильные выводы. Это и есть предубеждение - психологическая противоположность внушаемости. Эта модель познания по-разному проявляется в параноидных симптомах. Она выражается не только в подозрительности, но и в когнитивной основе параноидной догмы, в утверждении и развитии теорий и идей мании величия. Фактически этот метод познания мира является основой сущности параноидной потери реальности и, как я попытаюсь показать дальше, не может отвечать за специфические черты параноидного психотического мышления и спроецированные идеи.

Мне хотелось бы упомянуть еще об одной характеристике подозрительного познания - характеристике, которая придает общей картине ригидности и интенсивности особый вид. Подозрительные люди явно сверхчувствительны и всегда настороже. Эти люди крайне нервозно чувствительны ко всему необычному или неожиданному; любое событие, каким бы тривиальным оно ни казалось с обычной точки зрения, включает их внимание на полную мощность. Подозрительные люди не просто легко пугаются, услышав, например, шум за дверью. Источник шума немедленно становится объектом подозрительного исследования или хотя бы быстрого, но внимательного поиска. Другими словами, постоянная настороженность - это не просто испуг или нервная реакция; это нечто больше. Такие люди хотят держать все в поле зрения, и каждый новый элемент должен быть изучен в соответствии с их подозрительными заботами и интересами.

Фактически все неожиданное, удивительное, необычное не может сблизиться с ригидной, подозрительной и даже догматической личностью. Ригидной личности все необычное или неожиданное угрожает просто потому, что оно необычное или неожиданное, безотносительно к тому, что оно из себя представляет. Такая личность не может позволить себе неуверенности, не говоря уже об открытости или восприимчивости, которая в определенном смысле требует и принимает необычное и неожиданное. Ригидная или догматически-компульсивная личность все необычное просто игнорирует; она следует своему мышлению и пропускает все, что находится от него в стороне. Параноидная личность этого сделать не может (позже мы рассмотрим, почему именно). Чтобы избежать неожиданности, параноидный человек просто ее ждет. Из этого и состоит параноидная "сверхнастороженность", и именно здесь существует отличие сверхнастороженности от обычной реакции испуга. Подозрительный человек всегда готов к какой-то неожиданности и немедленно узнает о ней. И при этом он не просто узнает о неожиданности, а переключает на нее все свое внимание. Он должен осмотреть ее, исследовать и, если возможно, себе подчинить. Иначе говоря, он должен ввести ее в свою схему и сделать так, чтобы она, по меньшей мере, перестала быть неожиданной.

Важно заметить, это не означает, что подозрительный человек хочет убедиться в безобидности шума за дверью, отмененной встречи или письма, которое пришло либо слишком рано, либо слишком поздно. Наоборот, он может решить, что все это вовсе не безобидно, и чувствовать себя вполне удовлетворенным. Но он не может перенести существования неизученного объекта, наличия объекта, который его не перестает удивлять. Таким образом, из природы сверхнастороженности можно сделать очень интересный вывод: подозрительный человек больше всего боится не конкретной опасности, а неожиданности.

Как это влияет на общую картину подозрительного познания? Я считаю, что это познание характеризуется не только ригидной направленностью внимания, но и направленностью, которая поддерживается состоянием крайнего напряжения, напоминающего напряженный, вздрагивающий при каждом прикосновении мускул. Это не просто усиление обычной настороженности; это и не настороженность тренированного солдата или опытного охотника. Это ближе к настороженности солдата или охотника, начавшего уставать: у него усиливается субъективное напряжение, Но, не понимая этого, он еще больше напрягается. Такой солдат может открыть стрельбу по теням. Таким образом, параноидная сверхнастороженность отражает ригидное внимание, содержащее скрытую слабость и нестабильность, и возникающее отсюда легко возбуждающееся крайнее напряжение.

В общих чертах нетрудно себе представить развитие такой когнитивной модели, даже не имея представления обо всех ее истоках. Я предположил, что интеллектуальную ригидность обсессивно-компульсивного человека можно считать следствием гипертрофии нормального когнитивного развития способности управления вниманием - способности направлять, фокусировать и поддерживать внимание усилием воли, целенаправленно или намеренно. Обычно во взрослом возрасте - это способность к концентрации, к сохранению и развитию определенной мысли, к откладыванию сиюминутных дел и фокусировке на том, что требуется для дела и т. д. С этой точки зрения, параноидное подозрительное познание еще больше искажает обычное когнитивное развитие, включая в себя еще более ригидную, крайне напряженную и не вполне стабильную гипертрофию.

Параноидная потеря реальности

Никто не станет отрицать, что параноидный человек искажает реальность или страдает серьезным искажением ее восприятия, но природу этого искажения нельзя назвать столь очевидной. Этих людей характеризует не полное искажение, а искажение определенных видов восприятия реальности. И, говоря о серьезном искажении реальности, мы знаем, что оно весьма специфично, поскольку, даже в самой тяжелой форме, периодически позволяет человеку нормально воспринимать реальность. Я хотел бы прояснить природу этого искажения и показать, что оно отвечает за определенные черты субъективного мира параноидного человека.

Рассмотрим такой вопрос: какие аспекты жизни скорее всего пропустит подозрительный человек, не способный ослабить свое внимание и просто оглядеться? Я могу предложить пробный, частичный ответ. Он пропустит то, что для обычного человека будет ясной и несомненной ценностью. Подозрительные люди отбрасывают очевидное; в сущности, они считают все внешнее сбивающим со следа и ищут под ним что-то скрытое.

Так, в процессе психотерапии подозрительный пациент признал (возможно, преувеличивая), что на самом деле он никогда не слушал, что говорит терапевт; вместо этого он пытался понять из слов терапевта, что же тот "думал на самом деле".

Пациент слушал то же самое, что услышал бы любой другой; возможно, он пропустил значительно меньше сказанных в его присутствии слов, чем обычный человек. Но вопрос не в том, что он слышал, а в том, что он слушал. Вопрос в том, куда были направлены его внимание и интерес. Звукооператор очень внимательно вслушивается в музыку и слышит куда больше, чем средний человек, но в то же время музыки он не слышит. Как и большинство подозрительных людей, пациент из приведенного выше примера очень внимательно смотрел и слушал, но слушал нечто весьма далекое от объекта, характерного для нормального интереса. Он слушал, чтобы найти подтверждение тому, что, по его мнению, собирался сделать терапевт. Возможно, он заметил необычную фразу или намек на сомнение. Но в то же время сам смысл общения, его явная направленность и очевидная ценность от него полностью ускользали. Другими словами, подозрительный человек общается не для того, чтобы понять, что происходит, а чтобы понять, что подразумевается. Как и обсессивно-компульсивный человек, параноик высматривает индикаторы и конструирует из них субъективный мир. Но интерес параноика более узок, и индикаторы привязаны к предубеждениям и подозрениям. Его потеря реальности значительно глубже, чем потеря реальности у обсессивно-компульсивного человека, занятого техническими деталями.

Когда человек теряет интерес ко всему простому и ясному и смотрит лишь на определенные индикаторы и ключи, он теряет не только то, что придает миру его цвет и аромат, но и то, что обычно модифицирует и квалифицирует значение самих индикаторов; он теряет чувство пропорции. Так, фанатичные люди (среди которых широко представлен параноидный стиль), например фанатичные антививисекторы, видят человеческую жестокость не только в избиении лошади, но и в научных экспериментах. Возможно, они правы. Возможно, это действительно признак жестокости. Но эксперимент состоит не только из жестокости. У подозрительных людей такая потеря пропорций принимает крайние формы.

Таким образом, полезно рассматривать два аспекта субъективного мира параноидного человека: с одной стороны, предвзятое выхватывание "важных" ключей из контекста, а с другой - невосприятие контекста, который обычно придает ключу его истинное значение. Оба аспекта, и негативный и позитивный, присутствуют в каждом фрагменте подозрительного искажения реальности. Например, пациент, выискивающий какой-то нюанс в приказе босса, чтобы найти подтверждение своей идеи о том, что босс желает его унизить, и в то же время игнорирующий контекст приказа (ответственность босса за выполнение работы), не может вынести нормального когнитивного суждения, поскольку у него искажено чувство пропорции.

Таким образом конструируется субъективный мир, в котором сами по себе верные факты интерпретируются так, что получают совершенно иное значение. Субъективный мир рождается из смеси внутренних построений и фактов. Параноидный человек по-своему интерпретирует картину мира, но он очень точен в фактических деталях. Свои предубеждения и интерпретации он накладывает на факты. Его интересует не видимый мир, а то, что за ним скрыто, и в видимом мире он ищет к этому ключи. Его интересуют скрытые мотивы, тайные цели, особое значение и т. п. Он не спорит с обычными людьми о фактах; он спорит о значении этих фактов.

Отсюда следует кое-что интересное. Например, даже при серьезной форме паранойи люди различают основные моменты нормальной социальной жизни и к ним приспосабливаются, хотя интерпретируют все согласно своим предубеждениям. Такой человек может прекрасно понимать необходимость уплаты налогов, но при этом считать их частью фантастического правительственного заговора. И он может прекрасно понимать, что лучше свои необычные идеи держать при себе. С субъективной точки зрения, он живет в этом мире, как в чужой стране, жители которой по невежеству мало что понимают и враждебны к тем, кто понимает, однако с ними необходимо (и вполне возможно) иметь дело. Вероятно, так называемые "окукливающие" ("encapsulated") расстройства относятся к этому же виду и включают в себя структуры, позволяющие иметь дело с реальностью, которая дает возможность не отвергать факты и жить одновременно в двух мирах.

Искажение реальности может зайти очень далеко - включая серьезную потерю чувства реальности и материального мира и погружение во внутренние интерпретации и предубеждения - но логические процессы, как это бывает при шизофрении, повреждены не будут. Возможно, с этим связано то, что некоторых параноиков (если они неразговорчивы) трудно отличить от среднего человека, даже по тесту Роршаха. Возможно, это происходит благодаря тому, что многие параноидные построения выглядят почти убедительно, хотя и явно субъективно. Поскольку эти построения логически безупречно сотканы из собственных интерпретаций реальных фактов (например, последних газетных новостей), иногда они вызывают тревогу, но выглядят похожими на правду.

Вообще говоря, поскольку при любой степени искажения реальности и интерпретации ключей может сохраняться логический мыслительный процесс, параноидные состояния простираются от непсихотических до серьезных психотических случаев. В самом легком варианте это будут слабые подозрения, а в самом тяжелом - не шизофрения, а крайне ригидное, "систематизированное" расстройство, состоящее из интерпретаций определенных ключей, вырванных из реального контекста - так называемых "зернышек реальности" в параноидном расстройстве. Такие случаи "чистой" паранойи крайне редки, хотя, конечно, они существуют. На практике почти всегда в психотическом параноидном состоянии присутствуют и шизофренические элементы. Поэтому крайняя степень параноидного состояния обычно представляет из себя форму шизофрении, хотя мыслительной дезорганизации в ней меньше, чем в других формах шизофрении.

Проекция: когнитивные аспекты

Мы подошли к наиболее изученной психиатрической области, но я бы хотел начать с определения. "Проекция" означает, что человек приписывает окружающим его людям мотивации, влечения или иные напряжения, которые он не может признать в себе. Этот ментальный механизм является сердцевиной нашего понимания параноидной патологии и симптомов, и психиатрия уже почти определилась, кого называть "параноиком". Однако сам процесс проекции (а не его явные результаты) пока еще не вполне изучен. Остается вопрос: почему данный механизм связан именно с этим типом личности? У этого механизма есть как когнитивные аспекты, так и некогнитивные. Сначала мы разберем первые, а к последним обратимся после.

Разумеется, проекция присутствует не только у параноидных людей, и, более того, тенденция проецировать на внешний мир внутренние напряжения носит всеобщий характер. Один из примеров - это всеобщая тенденция анимистично воспринимать природные явления, но существует и множество более близких нам примеров. Возможно, любую эмпатическую ошибку или искажение (например, то, как люди "понимают" домашних животных) следует считать отражением этой тенденции. Возможно, сюда же можно включить тенденцию влюбленного человека наделять объект своей любви незаслуженными характеристиками, а также склонность испуганного человека видеть своих врагов более сильными и могущественными, чем они есть на самом деле. Сам факт, что люди смотрят на мир субъективно, в соответствии со своими интересами, тот факт, что они фантазируют и интерпретируют, и в особенности то, что в своем понимании мира люди эмпатичны, предполагает множество разновидностей и возможностей "проекции" и значительно снижает уникальность ее феномена. Однако верно и то, что в более узком смысле проекция является фактом параноидного функционирования, и существование всеобщих проективных тенденций этого не объясняет. Не объясняет этого и понимание защитных преимуществ, создаваемых проекцией. Например, можно сказать, что проекция превращает внутреннюю угрозу, созданную невыносимым приступом, во внешнюю, с которой можно справиться. Но сам факт появления преимуществ, создаваемых этой трансформацией, снова поднимает вопрос: почему этот процесс так характерен для одних людей и совсем не характерен для других?

Я считаю, что рассмотренная нами когнитивная модель, и в особенности присущая ей потеря реальности, создает основу для когнитивных аспектов проекции. Я не говорю, что эта когнитивная модель является проекцией; это не так. Одной лишь когнитивной модели для регулярной и обширной проекции недостаточно, но она является одной из необходимых составляющих.

Какой когнитивный процесс действует в проекции? В каждой проекции действует искажение реальности. Но это особая форма искажения реальности. Так, проекция не означает полного отрицания реальности или ее частичной замены внутренними конструктами; она не означает амнезии, потери памяти или смутной романтизации реальности; внутренние конструкции не "намазаны" поверх реальности; если в процесс не включены шизофренические элементы, не будет и галлюцинаций. Конечно, все это искажения реальности, но они фундаментально отличаются от того, что мы называем проекцией.

Проекция, в отличие от других видов искажения реальности, не включает в себя поломку познания и отвлечение внимания от внешнего мира. Наоборот, проекция существует в процессе познания и при максимально остром внимании к внешнему миру. Обычно проекция соответствует явной реальности и не включает в себя искажение восприятия. Именно поэтому проекция обычно имеет дело не с явными и очевидными вещами, а с тайными и скрытыми, например с намерениями других людей, их мотивами, мыслями и чувствами. Проекция всегда содержит предвзятую интерпретацию реальных событий. Эта когнитивная форма (хотя и не только она) отличает проекцию от других форм искажения реальности, например от искажения восприятия и галлюцинаций. Можно сказать, что проективный процесс завершен и проекция существует, когда параноик с напряжением и предвзятым ожиданием находится vis-a-vis с внешним миром, обращает внимание на объект и хватается за ключ, который кажется ему подтверждением какого-то мотива или намерения, и тогда его предвзятое ожидание кристаллизуется в предвзятую форму.

"Он меня не одобряет", "Он думает, что я странный", - даже такие простые и, казалось бы, очевидные проекции состоят из основанной на предубеждениях квазиэмпатической интерпретации взгляда, выражения лица, двусмысленной фразы или другого незначительного элемента поведения.

В более сложных проекциях такие искаженные интерпретации могут быть переплетены, чтобы поддерживать основную искаженную интерпретацию. Например, крайне параноидный бизнесмен считал, что его партнеры строят планы, как с ним разделаться, и бежал из своей страны. Все признаки говорили ему о том, что партнеры хотят отлучить его от дела: они без него совещались, обменивались странными взглядами и т. п. Его проективные идеи состояли из фантастических, но собранных вместе квазиэмпатических интерпретаций.

Общеизвестно, что параноик принимает реальность "наполовину" и его проекции - "компромисс с реальностью". Это наблюдение выражает тот факт, что проекция является когнитивным действием, пусть искаженным и основанным на предубеждении. Таким образом, это наблюдение интересно, только если сравнивать проекцию с галлюцинацией; но оно теряет свой смысл, если проекцию рассматривать как познание, поскольку принимать реальность наполовину - последнее, что можно ожидать от познания. Исходя из этой точки зрения, можно заметить, что такой способ познания позволяет (некоторым людям позволяет регулярно) предубежденно интерпретировать и искажать пропорции, принимать лишь половину реальности, а часто, как мы знаем, даже меньше половины.

Таким образом, можно заметить, что человек способен смотреть на объект во внешнем мире, смотреть на него, а не куда-то еще, смотреть очень внимательно и сконцентрировано и, тем не менее, видеть нечто совершенно нереальное. Именно так проецирует параноидный человек. Свидетельство о наличии его внимания присутствует не только в поведении, но и в самой проекции. Его когнитивное внимание направлено не только на то, что реально существует, но и на то, что отсутствует, - а это требует объяснений.

Как такое возможно? Когда он смотрит на объект, его внимание ригидно, узко сфокусировано на определенном свойстве или аспекте, который дает ему ключ, и его мышление сосредоточивается на значении этого ключа. С самого начала, благодаря предубеждению (подозрению или ожиданию), его интерес и внимание направлены на поиски этого ключа, и, как только ключ найден, он интерпретируется соответственно тому же предубеждению. Предубеждение может быть бессознательным, но оно определяет сознательный интерес к тому, что окажется важным, а что нет, и каково будет субъективное значение найденного ключа.

Например, скрытный человек, совершивший в работе небольшую ошибку, будет вглядываться в лицо босса с определенными ожиданиями. Он будет искать признаки неприязни или неодобрения, возможно сам этого не осознавая. Найдя необходимый признак, он завершает проективное, квазиэмпатическое познание, и неоформившееся предубеждение или ожидание превращается в заключение: "Я ему не нравлюсь".

Таким образом, когда параноидный человек смотрит на внешний объект, он видит только ключ и его значение, и совершенно не важно, сколько раз и насколько пристально он смотрит. Разумеется, иногда таким способом можно обнаружить реальную черту внешнего объекта, совпавшую с проективным ожиданием. Если верно такое понимание когнитивной формы проекции, тогда становится ясно, что оно упростит общую когнитивную модель параноидного человека. Поскольку любая когнитивная модель является интерпретативной и человек ищет то, что считает важным, отворачиваясь от того, что важным не считает, то предубеждение (в том числе проективное) становится возможным и даже неизбежным. Однако нормальное познание обычно обладает достаточной гибкостью, чтобы корректировать предубеждение. Но ригидное и узко направленное параноидное познание, недоступное коррекции, способно игнорировать очевидное и искать знаки, подтверждающие предубеждение; познание, приносящее потерю ощущения пропорции и очевидной ценности вещей, - такое познание способно произвести самые крайние формы искаженной интерпретации, то есть проекционное искажение.

В проекции внутреннее напряжение трансформируется в напряжение vis- a-vis с внешним миром, а затем - в предвзятое отношение к внешнему миру и, наконец, в умозаключение о внешнем мире. Рассмотренные нами моменты объясняют лишь небольшую часть этого процесса, а именно шаг от предвзятого отношения к умозаключению. Это когнитивный аспект. Но большая часть процесса, трансформация внутреннего напряжения во внешнее и создание предубеждения, не относится к процессу когнитивному. Трансформация напряжения неотделима от характерного параноидного субъективного состояния и общего стиля деятельности.

Проблема автономии в параноидном стиле

Параноидные люди живут в постоянной готовности. Они почти всегда находятся в состоянии полной мобилизации. Напряжение, проявляющееся в этой готовности, а также в интенсивном, ищущем внимании, отражается и на их мускулатуре. Стоит только легко прикоснуться к плечу параноидного человека, и вы тут же почувствуете сокращение мышцы, слишком быстрое, чтобы сам человек мог его осознать. У этого состояния мобилизации есть множество клинических форм. Иногда эта мобилизация принимает более агрессивные формы, например готовность к контратаке; иногда - форму крайней осторожности и напряженного контроля; а иногда превращается в постоянную бдительность.

Мы привыкли думать, что мобилизация Параноидного человека вместе с его особой когнитивной готовностью служат субъективной цели - необходимости противостоять (спроецированной) внешней угрозе. Но, помимо субъективной цели, у мобилизации есть форма; способ функционирования, включающий в себя и субъективную цель. В некотором роде при формальном изучении не следует быть слишком эмпатичным. Мы собираемся рассматривать не поведение с точки зрения параноика, а понять общий способ функционирования, включив в него, если это возможно, и параноидную точку зрения.

Как, исходя из формальных взглядов, более адекватно описать состояние параноидной мобилизации? Сначала я попытаюсь описать его в общих терминах. Это состояние крайне ригидной и напряженной направленности характера, отмеченное интенсификацией качеств, обычно возникающих по желанию: внимания, мышечного контроля и, на другом уровне, целеустремленности. Это психологическое состояние можно назвать "гипернамеренностью", и оно сопровождается хроническим гипертонусом мускулатуры. Одним из аспектов этого состояния является сверхнастороженная, подозрительная модель познания.

Рассмотрим некоторые области параноидного поведения. Я имею в виду поведение, которое обычно называют экспрессивным: жесты, выражение лица, тон голоса, манеру сидеть и тому подобное. Легко можно заметить, что, хотя параноик входит в комнату с приветствием и (возможно) с улыбкой, небрежно садится и даже начинает фамильярно разговаривать, все же это походит на имитацию. И становится ясно, что поведение, которое выглядит экспрессивным, таковым не является. Его поведение не дружелюбно; оно лишь должно выглядеть дружелюбным.

Иногда, когда такое поведение гладкое или хотя бы механически ровное (как у многих относительно стабильных параноидных характеров), может возникнуть впечатление, что все, вплоть до силы рукопожатия, совершенно нормально. Такие люди готовы лишь с намеком на колебание действовать случайно, с энтузиазмом, серьезно или так, как, по их мнению, требует ситуация. Мы знаем, что целью такого поведения является защита, но рассмотрим и его форму. Те области поведения, которые обычно являются экспрессивными или спонтанными, автоматическими и неосознанными последствиями ощущения или импульса, у параноиков являются целенаправленными, намеренными и подчиненными сознательному контролю. Даже механически ровное поведение отражает не гибкость, а только экстенсивность и эффективность волевого контроля.

Это говорит не только о том, что параноику не хватает спонтанного поведения или что он себя обуздывает, чтобы не раскрыться. Все это, конечно, верно и особенно очевидно на примере одеревеневших и закрытых параноиков, - одного такого пациента долго звали в семье "Палкой", - которые тщательно избегают любых проявлений. Шафер связал такой внутренний контроль и сопровождающее его подавление с "состоянием внутренней полиции". Но здесь действует и нечто более общее. Когда сужается одна область функционирования (экспрессивность или спонтанность поведения), другая область расширяется (намеренное или сознательное направление поведения). Параноик не просто наблюдает и обуздывает свое поведение, он его контролирует и направляет; он контролирует свое тело, выражение лица и жесты, как генерал контролирует войска.

Итак, направленность параноидного поведения присутствует и в надменных и презрительных позах высокомерных параноиков, и у более сдержанных лиц. Она наиболее очевидна у параноидных людей, механически принимающих спонтанную, безразличную или самоуверенную манеру.

Один такой пациент всегда приветствовал терапевта улыбкой, полной искусственного энтузиазма. Секретарша регулярно наблюдала, как он начинает улыбаться в пустой прихожей, еще не дойдя до двери.

Не только специфическое физическое поведение, такое как жесты, выражение лица, телодвижения и т. п., является направленным и намеренным. Направленность этого поведения - лишь часть общей направленности действий. Я имею в виду, что у всего, что делает параноик, есть цель. Он не говорит что-то просто потому, что он так подумал или почувствовал. Он никогда ничего не делает по прихоти, импульсивно, просто так. То, что он говорит обдуманно, он говорит с намерением и целью. (Интересно отметить, будто он считает, что и другие люди говорят точно так же.) Это становится ясным, когда мы замечаем уклончивость параноидных людей, когда мы замечаем, что, казалось бы, обычный разговор является для них тактической операцией. Мотивом такого поведения может быть самоутверждение или защита, но, в любом случае, это поведение продуманное. Параноики стоят позади своего поведения, позади своего тела и лица, никогда не отказываясь от управления.

Таким образом, экспрессивные и спонтанные функции у параноидного человека низводятся до уровня инструментов. Тут нельзя избежать определенных субъективных последствий. Экспрессивные поведенческие функции (улыбка, разговор, действие), которые для обычного человека являются частью "его самого", для параноидного человека не являются частью "его самого", а находятся под его контролем. Обычный человек считает, что его тело - это "он сам", а параноидный человек считает тело своим инструментом. Это предполагает еще один результат параноидной мобилизации. Когда управление поведенческими функциями занимает место спонтанности и экспрессивности, восприятие самого себя сводится к жесткому и компактному административному центру.

Спонтанность и экспрессивность поведения - не единственная область свободы, страдающая от ригидной параноидной мобилизации или "состояния внутренней полиции". Само субъективное восприятие, особенно аффективное, зажато в особые рамки и заужено, а определенные аффекты просто сведены на нет. Например, параноики редко смеются. Они могут изображать смех, но они не смеются от всей души, им невесело.

Потерю аффективного восприятия нельзя считать результатом намеренного подавления. Параноик может дотошно управлять своим поведением, но не может заставить исчезнуть чувство. Потеря аффективного восприятия является не результатом намерения и управления, а результатом состояния ригидной направленности и населенности. Когда мобилизуют население, большая часть нормальной жизни теряется не по приказу. Она теряется, потому что интерес к нормальной жизнедеятельности несовместим с настроением, энергией и вниманием, которые требуются для мобилизации. Сходный процесс происходит и в психологии параноика. Он следит за собой, ригидно направляя каждый жест и выражение, а при такой мобилизации невозможно развлекаться. А если на секунду это станет возможно, подобное чувство будет воспринято как разрушительное. Например, когда такие люди немного расслабляются во время психотерапии и смеются от всего сердца, то сразу чувствуют себя не в своей тарелке и изо всех сил стараются перестать, потому что так смеяться "взрослому человеку не пристало".

Как правило, в сознательном восприятии параноиков отсутствуют пассивные или мягкие аффекты (например, нежность или сентиментальные чувства), и это относится как к скрытным и зажатым людям, так и к высокомерным, с манией величия. Другими словами, нежность и сентиментальные чувства несовместимы как с ригидно-жесткой формой ума, так и с надменной и воинствующей. Едва только появятся нежные или сентиментальные чувства, на них смотрят как на слабость. Подобных чувств у себя пациент стыдится, у других - презирает. У этих людей снижается не только уровень аффекта, но и уровень интересов. Обычно у них отсутствует интерес к развлечениям. Параноидные люди, как правило, не интересуются искусством и эстетикой. Согласно их убеждениям - это тоже слабость. Сюда можно добавить еще одну область, хотя это всего лишь впечатление, которое трудно подтвердить. Мне думается, что при общем параноидном режиме ригидной мобилизации сокращается также телесное, чувственное восприятие; например, сексуальность становиться механическим процессом, и чувственное удовольствие уменьшается. Рассматривая это общее сужение интересов, интересно отметить, что параноики часто глубоко интересуются механическими вещами, приборами, электронной аппаратурой и тому подобным. Не говоря уже о том, как часто такие приборы появляются в параноидных галлюцинациях. И они не просто интересуются подобными вещами. Параноики часто питают особое, возможно чрезмерное, уважение к компьютерам, автоматическим схемам и тому подобным механическим устройствам. Их уважение к механическим и электронным приборам находится в контрасте с презрением к людям, особенно к тем, кого они считают слабыми или дефектными, например к больным, слабым и женщинам. Может легко создаться впечатление, что они предпочли полностью механизированный мир, где не нашлось бы места для сентиментальной слабости. И тут становится ясно, что мобилизация параноидного человека, ригидная, механическая направленность поведения - это не что-либо чуждое и неприятное, а, наоборот, способ деятельности, переплетенный с поддерживающими системами; и, если бы к власти пришли параноидные люди, эта система продолжала бы совершенствоваться.

Нет необходимости развивать описание этого аспекта параноидного стиля. Параноидная мобилизация требует радикального сжатия и сужения бессознательных областей нормальной жизни и подчинения поведения ригидному направлению. Это было описание формы деятельности, а каково ее значение? Я попытаюсь показать, что эта форма представляет собой более серьезную форму патологии, чем та, которая существует при обсессивно-компульсивном стиле, и последствиями ее являются не только ригидность, но и избыточный самоконтроль. Я бы хотел выделить еще несколько моментов: во-первых, наиболее характерная тревожность параноидного человека (как со множеством проекций, так и без них) - это вариации тревожности об автономии; и, во-вторых, защитное и антагонистическое отношение к внешнему миру (или, по крайней мере, некоторые его черты) свойственны этому стилю даже до проекции.

У параноидного человека (даже в большей степени, чем у обсессивно-компульсивного) каждый аспект и компонент нормальной автономной деятельности принимает ригидную, искаженную и, как правило, гипертрофированную форму. Так, обычный человек способен управлять вниманием, концентрируясь на определенных мыслях, но он способен и на пассивное внимание, например когда его впечатляет нечто неожиданное; но внимание параноидного человека целеустремленно и узко направлено на ригидное и фиксированное предубеждение. Обычный человек способен гладко и сознательно контролировать тело, но он в состоянии расслабиться и получать телесное, чувственное удовольствие. Параноик не просто напряжен, он командует своим телом, как генерал командует войсками. Обычный человек способен к целенаправленным, намеренным действиям, но он может от них и отказаться. Зато параноик полностью мобилизован; все действия имеют свою цель (например, защититься), и интенсивность этих действий такая, какая обычно бывает при крайней необходимости. Он ничего не делает для развлечения, по прихоти, просто так, и ничего не бросает. Такой способ деятельности, пронизанный напряжением, конечно же, менее автономен, чем у обычного человека. Наоборот, это очень хрупкая автономия, которую удается сохранить только в крайне ригидной форме. Если в этом отношении есть какие-то сомнения, то следует сравнить не только объективные, но и субъективные последствия достижения автономии обычным человеком и параноиком. Я объясню, что имеется в виду.

Воля или намерение требуют развития соответствующих инструментов (например, мускулатуры) и способности их применять. Действительно, можно сказать, что, по крайней мере сначала, сознательное поведение (возможность быть хозяином самому себе) - это вопрос способности, например мышечной способности напрячься или расслабиться по собственной воле. Но автономная деятельность состоит не только из этого. Быть хозяином самому себе - значит быть и чувствовать себя свободным делать то, что хочешь, а также быть способным сделать то, что хочешь. Однако способность всегда является аспектом автономии, и, возможно, новые способности предшествуют новым уровням сознательной деятельности. В любом случае, среди результатов развития намерения и волевых способностей (если оно было успешным в течение долгого времени) присутствует ощущение компетентности, гордость от достигнутого и основа самоуважения. Но это обычный субъективный продукт автономии, а каким же он будет в параноидном случае? Обычному человеку автономия приносит ощущение компетентности, гордость и самоуважение, а параноидному человеку - либо высокомерие и псевдокомпетентность, либо зажатость и стыд, либо, чаще всего, и то и другое.

Фактически для параноиков более характерно чувство стыда, чем, например, чувство вины. Так, они стыдятся, иногда с болезненной навязчивостью, запаха пота, слабых мышц, формы носа, размера гениталий, недостатка "мужественности", неуклюжести и так далее. Хотя это чувство привязано к какой-то внешней черте, можно быть уверенным в том, что оно весьма глубоко и отражает общий недостаток самоуважения. Так, один параноидный пациент особенно стыдился своих "детских рук", но вместе с тем он стыдился и своей общей "слабости": того, что его ранит мнение других людей и даже, по его словам, своего "отсутствия воли".

Есть и еще одно субъективное отражение нестабильной автономии параноика. Оно известно больше всего. Обычный человек чувствует, что не только способен подчинять свою волю, но и свободен это делать, свободен управлять своей жизнью и быть хозяином самому себе, тогда как параноика постоянно беспокоят мысли о внешней угрозе и он боится, что кто-то подчинит его себе или нарушит его волю.

Развитие намерения или воли имеет двойное значение для деятельности каждого человека. Кроме внутреннего значения, которое я описал, есть еще и важнейшее значение положения человека vis-a-vis с окружающими его людьми. Намерение и воля, которые появляются у ребенка, включают в себя и новый интерес к самоопределению, то есть к свободе от внешнего принуждения в его отношениях с внешним миром. Любой родитель легко подтвердит этот факт. Как только ребенок понимает, что может делать что-либо по своей воле, он немедленно хочет сделать это именно так. С появлением намерения и воли (а вернее, их молодых побегов) появляется также интерес к сравнению сил, к подчинению и покорности, к принуждению и свободе. Они обретают смысл, которого прежде не имели. Радикальные перемены в отношениях с внешними авторитетными фигурами легко могут стать самыми заметными объективными проявлениями этой внутренней перемены. Например, ребенок становится упрямым или "капризным", то есть не желающим отбросить свои намерения при наличии внешнего давления или наказания; как только он ощущает внешнее давление, он автоматически ему сопротивляется. Такое проявление упрямства основано не только на развитии инстинктов, но и на свежих ростках намерения, воли и компетенции ребенка. Это детское упрямство мы по праву называем "своеволием"; соперничество с различными внешними персонажами действительно является волевым соперничеством и, со стороны ребенка, основывается на новом ощущении воли и компетенции.

Этот двойной аспект всегда сохраняется в личной автономии. С одной стороны, появляется способность и интерес к волевому управлению собой, своими мышцами например, по контрасту с беспомощностью и пассивностью; с другой стороны, появляется способность управлять собой по собственной воле, независимо от внешних сил и авторитетов. Поскольку и те, и другие интересы и способности основываются на одинаковых психологических состояниях, они могут присутствовать одновременно.

Таким образом, если автономия, намерение или воля стабильны, то они расслабляются в двух смыслах этого слова. Обычный человек ослабляет волю не только при спонтанных проявлениях или чтобы что-либо отвергнуть; он ослабляет волю и для того, чтобы (при подходящих условиях) прислушаться к мнению окружающих и даже подчиниться их воле. Иными словами, обычный человек может "сдаться". Он может "сдаться" себе, не чувствуя беспокойства, и может "сдаться" другим, не чувствуя себя униженным.

Но когда необходимо поддерживать ригидную самонаправленность, то недопустимо "сдаваться" ни себе, ни внешнему давлению. Более того, когда ригидная самонаправленность достигается лишь ценой огромного напряжения и не очень стабильна, то можно ожидать не только сопротивления внешним силам или авторитетам, но и острой чувствительности к ним. Можно сказать, что особой чертой нестабильной автономии является то, что угроза "сдаться" внешнему подчинению и угроза "сдаться" внутреннему давлению (в форме влечений и аффектов) составляют субъективное равновесие, поскольку и то, и другое угрожает одним и тем же психологическим функциям. В любом случае, именно такое, полное предубеждений, защитное и крайне антагонистическое восприятие внешних авторитетов и сил фактически пронизывает всю субъективную жизнь параноика. Противостояние постоянной ригидной самонаправленности параноика и внешнего мира - это постоянная навязчивая озабоченность защитой своей автономии от внешнего нападения.

Проективные страхи параноиков, психотиков и людей, находящихся в состоянии, близком к психотическому, регулярно касаются не просто угрозы внешней агрессии, а более специфической внешней угрозы агрессивного уничтожения или подчинения своей воли или намерения.

Как правило, параноики-психотики галлюцинируют, что их контролируют особые сверхъестественные приборы, машины или силы, которыми владеют враги. Например, одна такая пациентка внезапно пришла к убеждению, что ее компаньон пытается ее загипнотизировать, начала звонить, чтобы позвать на помощь, но ее тут же сковал гипнотический (по ее восприятию) паралич, и она не смогла поднять трубку. Как хорошо известно, другие пациенты считают, что даже их мысли контролируются некими приборами.

Иногда проекция включает в себя не только прямое нападение на автономию и подчинение воли силой, но и внутреннюю коррупцию и ослабление воли, например с помощью особых лекарств. Один пациент считал, что его воля ослабла из-за "вольной жизни" и людей, которые вели такую жизнь у него в университете. Иногда галлюцинирование об ослаблении автономии не включает в себя никаких внешних источников, как в случае с параноидно-шизофреническим пациентом, считавшим, что постепенно теряет контроль над мышцами сфинктера и "выпускает" неприятные запахи. Возможно, в этом случае идея о внешнем источнике была разработана позже.

В сущности, можно найти навязчивые идеи на ту же тему и в менее серьезных случаях. Горькая обида человека на то, что он вынужден подчиняться авторитету или власти босса, учителя или офицера; страх быть подчиненным с помощью обмана, например подписав контракт; боязнь того, что правила и порядки "принудят" отказаться от свободы действий, - эти черты хорошо известны всем, кто знаком с параноиками. Те же тревоги присутствуют и в повседневных склонностях и в форме ума параноиков. Как правило, эти люди крайне остро ощущают власть и положение, позицию в обществе, высших и низших, кто тут начальник, а кто должен подчиняться, или кто кого может унижать. Многие параноики более или менее постоянно вовлечены с целью защиты (хотя бы субъективно, в воображении) в антагонистические отношения с той или иной авторитетной фигурой.

Иногда они будут вести себя с авторитетными людьми высокомерно, а иногда будут испытывать стыд и замыкаться в себе. Но в любом случае в присутствии авторитета они постараются защититься. Неуверенный в себе человек, с шатким самоуважением, со своей, субъективной точки зрения, будет относиться к таким авторитетным фигурам с чрезмерным уважением. Этот факт не меняется от того, что под ригидной самонаправленностью скрывается неуверенность в автономии, или же от того, что недостаток самоуважения маскируется псевдокомпетентностью и высокомерием. Это лишь гарантирует, что уважение таких людей к положению и авторитету не будет дружелюбным уважением, а примет защитную и антагонистическую форму; но все же оно останется уважением. Нетрудно заметить, что и высокомерный параноик, кричащий о тупости босса и пытающийся его принизить, и тот, кто чувствует стыд и зажимается, - оба уважают босса больше, чем себя.

Именно потому даже самые мирные параноики не только осторожно ведут себя перед высшими авторитетами, но и очень тревожатся о том, что о них подумают, и постоянно готовы к отпору. Если кто-либо из высокопоставленных лиц просто обратит на параноика внимание, тот немедленно может ощутить острый стыд или унижение, - и все это от общего отсутствия самоуважения. Социальный дискомфорт и самоконтроль множества тихих параноиков, по-видимому, базируется именно на этом - они боятся раскрыться не только перед внешней силой, но и перед высшими авторитетами.

Пытаясь показать, что нестабильная, ригидная автономия всегда, так или иначе, вступает в защитные и антагонистические отношения с внешними силами и персонажами, я нарисовал не вполне завершенную картину. В этой картине не хватает проекции, без которой нельзя полностью понять параноидную мобилизацию. Но я хотел продемонстрировать, что определенные аспекты параноидной деятельности имеют психологические источники, не зависимые от проекции. Они не являются следствием проекции и могут даже составлять основу проекции, хотя зависимость между ними обоюдная.

Прежде чем завершить этот раздел, я хотел бы упомянуть еще об одном аспекте, отсутствие которого, возможно, уже отметили некоторые читатели. Это обнаруженное Фрейдом (и общепринятое теперь) значение в параноидной деятельности бессознательных пассивно-гомосексуальных влечений. Честно говоря, здесь мы обсуждаем другую область параноидной деятельности. Связь между паранойей и гомосексуальностью является динамической, паранойя - это защита от гомосексуальности; мы же пытаемся понять общие формы параноидного функционирования. Однако следует рассмотреть, не пересекаются ли эти точки зрения. Пока что, описывая параноидный стиль, я разобрал искажение нормальной автономии, искажение, подразумевающее ее слабость. Можно ли считать, что источником слабости автономии является требовательный, бессознательный, пассивно-гомосексуальный импульс?

Соблазнительно просто ответить "да", и тем самым немедленно связать наши исследования с клиническими наблюдениями и теорией. И фактически этот ответ будет нетрудно обосновать. Нужно лишь вообразить, что все, что мы с формальной точки зрения называем слабостью или нестабильностью автономии, с мотивационной точки зрения является искушением пассивного подчинения. В описанных мной случаях нет недостатка в искушениях, скрытых под защитными тревогами и навязчивыми идеями - таков, например, страх быть парализованным, замученным и так далее. Однако возможно, что искушение или импульс пассивного подчинения включает в себя (а у мужчин, скорее всего, это всегда так) пассивно-гомосексуальные импульсы.

Я считаю, что все эти идеи имеют под собой некоторую основу, но здесь проблема гораздо сложнее. Она включает в себя не только слабость автономии и искушение пассивно сдаться, подразумевающее пассивно-гомосексуальные импульсы, но и многое другое. Параноик страшится пассивно сдаться не только пассивно-гомосексуальный импульсам, но и любому импульсу и потерять свою направленность и намерение. Иначе говоря, параноик страшится не только гомосексуальных влечений, но и вообще любых влечений, ведущих к подчинению. Если импульс или даже аффект подразумевает, что нужно отказаться от направленности и намерения, то параноик начинает бояться их. Так, часто можно заметить, что параноикам легче говорить о своей гомосексуальности, чем рассмеяться от всей души, потому что смех всегда подразумевает некоторую долю отказа от направленности, а разговор - не обязательно. Нетрудно себе представить психологическую ситуацию, когда гомосексуальная активность субъективно не воспринимается как отказ от направленности или намерения или представляет меньшую угрозу направленности, чем, скажем, агрессивные импульсы. Фактически хорошо известно, что некоторые параноики имеют сознательные гомосексуальные интересы и даже открыто проявляют гомосексуальную активность. Сейчас я не буду углубляться в эту интересную тему, но вернусь к ней в последней главе, где речь пойдет о родстве между инстинктивными влечениями и стилем деятельности.

Проекция: некогнитивные аспекты

Психологическая деятельность - это непрерывный процесс, но, разбирая какую-то его часть, мы часто вынуждены пренебрегать этой непрерывностью. Я хотел бы задать следующий вопрос. Каковы будут результаты, какой начнется процесс, если описанная выше психологическая организация будет подчинена еще какому-то внутреннему напряжению, например интенсификации подавленного или неприятного импульса или аффекта?

В общем, ответ прост. Интенсификация внутреннего напряжения усилит существующие способы его контроля, а также другие проявления напряжения и нестабильности. Как правило, если на ригидного человека давит дополнительное внутреннее напряжение, он становится еще более ригидным. А человек, который не только ригиден, но и защищается, станет защищаться еще больше.

Я объясню этот процесс с точки зрения психологии. Характерным признаком психологии человека с ригидной и нестабильной автономией является постоянная защита им автономии на двух фронтах одновременно. Он должен защищать ее от внутренней и внешней угрозы. Результатом битвы на одном фронте является ригидность; на другом - защита. Поскольку сражение идет одновременно на двух фронтах, появление внутренней угрозы автономии обязательно усиливает и чувство беззащитности перед внешней угрозой, усиливая таким образом не только ригидность, но и защитные механизмы. Эти в общем-то малозаметные факты являются, как мне кажется, центральными в понимании параноидного функционирования в целом и проекции - в частности, поскольку они описывают, как интенсификация внутреннего напряжения сказывается на интенсификации защитного напряжения в противостоянии с внешним миром. Они описывают первый шаг в процессе трансформации внутреннего напряжения во внешнее.

Например, один ригидный и защищающийся человек периодически восхищался своим боссом, хотя в его присутствии был скованным и беспокойным. Он хотел пригласить босса к себе на обед, хотя считал это дерзостью. Едва запланировав приглашение, он ощущает усиление своих обычных защитных тревог: что думает о нем босс и как на это можно возразить. В дни, предшествующие приглашению, он более зажат, более чувствителен, его системы защиты в присутствии босса полностью включены. Внутреннее напряжение породило интенсификацию защитной чувствительности и напряжения в отношении внешней фигуры.

Однако для параноика процесс трансформации внутреннего напряжения в интенсификацию защитных механизмов и в усиление чувства беззащитности на этом не заканчивается. Усиление защитного напряжения параноика автоматически означает усиление всех механизмов мобилизации, и в частности когнитивных механизмов. Под влиянием усиленного чувства незащищенности и вновь появившегося защитного напряжения вся ригидная мобилизованная система деятельности (которая была расстроена внутренним напряжением) теперь вернулась к жизни, получила новую цель защиты и стала направлена на новый внешний объект. Теперь человек не просто чувствует себя беззащитным и чувствительным к нападению; он оказывается настороже, активно ищет врага, предчувствует и интерпретирует его действия, конструирует образ из ключей, выделенных в интересах его защиты. Короче говоря, теперь он стал подозрительным, и результатом его подозрительности оказывается проекция. Далее следует сжатое описание развития проективных идей из чувств, сходных с чувствами из вышеприведенного примера, но в форме, более адекватной ригидному и параноидальному характеру.

Очень умный тридцатитрехлетний профессор колледжа, скованный, но весьма амбициозный, а иногда даже высокомерный, всегда был весьма чувствителен к унижению своего достоинства, когда его "принуждали" что-либо сделать или обращались с ним, по его мнению, как с "ребенком". Он часто брался за новую работу и, хотя стыдился в этом признаться, желал произвести впечатление на важного профессора, чтобы стать его протеже и, возможно, в конце концов его перегнать. В любом случае этот профессор производил на него огромное впечатление, и потому он в его присутствии нервничал и беспокоился, что тот о нем подумает. Иногда он боялся, что его сочтут "слабым", а иногда, - что у него чрезмерное самомнение. Он искал признаки обеих реакций.

Интенсификацию защитного напряжения, включая многократно усиленное ощущение уязвимости и беспокойство о защите, по-прежнему можно считать следствием проекции. Но скоро станет ясно, что это защитное напряжение и усиленное чувство уязвимости постепенно развивает усиление ригидности и нарастающую антагонистическую защитную скованность. Так, тот профессор не только искал признаки недовольства, но ждал их и все больше себя накручивал. Он вспомнил, что старший профессор презрительно отзывался о подхалимах, и стал общаться с ним как с равным, с подчеркнутым достоинством.

За несколько недель, в течение которых старший профессор явно не обращал на него внимания, защитная скованность развивалась дальше. Он все пристальнее наблюдал за старшим профессором: наблюдал уже не с тревогой, а с подозрением. Он яростно схватился за двусмысленный случай, когда старший профессор проявил к нему неуважение и диктаторские наклонности. Он решил, что не станет "этого терпеть", и в отношениях со старшим профессором стал более защитно-высокомерным. Например, он отказывался от "рабских" должностей. Почувствовав ярость и подозрение, он сразу же стал наблюдать за своим коллегой так, как это делают подобные люди - словно маленький мальчик, играющий в полицейских и бандитов вокруг ничего не подозревающего отца, но только с большей интенсивностью и серьезностью, интерпретируя каждое движение в соответствии с правилами игры: "теперь он делает вид, что не замечает меня, готовится к новому выпаду" и так далее. Со своей обозленной, подозрительной, а теперь еще и высокомерно-надменной точки зрения, он обнаружил ключи, показавшие ему, что был прав; старший профессор посягал на его независимость и хотел сделать его своим подпевалой. Он заявил, что теперь решается, "чья воля сильней".

Активизация параноидной защитной мобилизации под влиянием нового дискомфорта или усиленного чувства уязвимости предполагает нечто большее, чем простая активизация подозрительного внимания. Это означает полную зажатость в интенсивную узкую направленность, на которую способны такие люди; и в этом режиме, у которого есть новая защитная цель, происходит дальнейшее сужение аффективного восприятия, а восприятие "себя" сужается до командного центра, и, таким образом, параноик все больше отстраняется от своих аффектов и импульсов. Оба аспекта защитной зажатости: интенсификация подозрительного внимания, направленная на обнаружение внешнего врага, и происходящая в то же время потеря реальности - явно работают в одном и том же направлении.

Однако скрытое осознание своих чувств и интересов создает якорь для нормального процесса эмпатического воображения. То есть постоянное ощущение своих чувств не позволяет нормальному человеку потерять себя в эмпатических представлениях о чувствах других. Без такого якоря параноик способен не только создать образ врага из ключей, найденных защитным предубеждением, но и смотреть на этот образ как бы с холодной объективностью, вовсе не узнавая в нем себя. Он похож на пассажира поезда, чье внимание зафиксировано на поезде, стоящем на соседних путях. Он не чувствует движения и не понимает, что движется именно его поезд.

Общее понимание проекции, которое я предлагаю, можно выразить с помощью следующей диаграммы:

У этого процесса существует две стадии. На первой подавленный импульс, болезненный аффект или идея угрожают сложившейся ригидной защитной организации, усиливая чувство уязвимости и защитную чувствительность, и при этом автоматически усиливают и ригидность, и защитную мобилизацию. На второй, проективной стадии параноик (чья ригидность и защитная мобилизация усилились) становится подозрительным и хватается за ключи, подходящие к его защитной цели, находит врага и создает конкретный образ внешней угрозы. Двойными стрелками в последней части диаграммы я попытался обозначить взаимозависимость и связь между состоянием параноидной защитной мобилизаций и объектом этой мобилизации, то есть образом, спроецированным на внешний объект. Проективный образ сотворен главным образом защитным напряжением и закрепощающими защитными процессами. Едва образовавшись, проективный образ продолжает фокусировать напряжение и усиливать защитную мобилизацию. Иногда этот процесс происходит постепенно, параллельно с кристаллизацией проективной идеи, как в примере, приведенном выше: сначала появляются общие наброски, а затем, как только параноик нападает на след, они заполняются деталями и логическими связями.

Едва начавшись, этот процесс самостоятельно прогрессирует, что вполне понятно. Это процесс субъективного облегчения. В конце концов он не только превращает внутреннее напряжение во внешнее, но и трансформирует напряжение, пагубное для сжатой, ригидно направленной психологической системы, в напряжение, находящее для этой системы новый объект.

Мне кажется, что эта концепция проясняет определенные клинические черты проекции. Например, в проективных идеях всегда присутствует аспект отношения к проецирующему. Я поясню, что имею в виду. Хотя иногда проекцию описывают как процесс "выбрасывания" ментального содержания, из практики мы знаем, что это описание неадекватно. На практике ментальное содержание не просто "выбрасывается" или приписывается внешнему объекту. Процесс проекции включает в себя не только направление от субъекта к внешнему объекту, но и, в субъективном восприятии, направление от объекта к субъекту, как правило в форме угрозы или антагонистической силы. У нас нет причин считать этот аспект вторичным или случайным. Иными словами, наблюдения говорят о том, что внутреннее напряжение не "выбрасывается", а трансформируется в напряженное противостояние с внешним миром. Таким образом, в динамических отношениях между субъектом и объектом - например, между преследуемым и преследователем - всегда присутствует проективное восприятие, проявляющееся в содержании проективной идеи.

Почему это так? С нашей точки зрения, ответ лежит в самой природе проекции. Тот факт, что проективные идеи имеют отношение к субъекту, просто отражает их психологическую историю и функцию. Прежде всего, он отражает то, что эти идеи базируются на превращении внутреннего напряжения в защитное. Процесс проекции обязан своим существованием первоначальной защитной чувствительности и отношениям с внешним миром, которые он продолжает и аутично развивает, растворяя в этом процессе внутреннее напряжение. Исходя из такой точки зрения, мы должны сказать, что термин "отношение к субъекту" описывает лишь одно из двух направлений защитных отношений между субъектом и внешним объектом; например, мы считаем, что даже в случае с галлюцинациями, содержанием которых является преследование, психологические корни "отношения к субъекту" находятся в ригидной, нестабильной автономии.

Мы подошли к более общей проблеме проекции и проективного содержания и, как мне кажется, к некоторым заключениям. Вот в чем состоит проблема. Есть два общепринятых определения параноидной проекции, которые используются и в психиатрии, и в психоанализе. Согласно первому определению, проекция - это приписывание внешнему объекту своих собственных объективных мотивов, аффектов или идей. Это определение базируется на идее о "выбрасывании" ментального содержания. Согласно второму определению, проекция - это замещение внутренних напряжения или угрозы внешними. Таким образом, первое определение утверждает, что проецируется содержание или идея внутреннего напряжения, тогда как второе утверждает, что проецируются угроза или напряжение и при этом происходит замещение. Используются оба определения, поскольку признано, что они эквивалентны и приводят к одинаковым выводам. Считается, что восприятие внешней угрозы следует просто из приписывания внешнему объекту содержания внутреннего напряжения. Однако на практике это не подтверждается, и оба определения не эквивалентны.

Во-первых, приписывание внешней фигуре своего ментального содержания вовсе не означает, что результатом будет замещение и восприятие внешней угрозы. Почему вообще это должно произойти? Можно представить, что приписанные внешней фигуре собственные неприглядные характеристики или мотивы: например, он гомосексуалист, он агрессивен и т. п. - будут сочтены объективными и, таким образом, вытеснены. Но мы этого не наблюдаем. Наоборот, мы наблюдаем, что при параноидной проекции внешний объект проекции становится явным источником агрессивной угрозы, активно направленной на субъекта.

И наоборот, если внешний объект наделяется качествами, благодаря которым он становится замещением первоначальной внутренней угрозы, у нас нет никаких причин утверждать a priori, что эти качества совпадут с содержанием первоначального внутреннего напряжения. Когда мы смотрим на цену какого-то товара в чужой стране, мы при этом совершенно не предполагаем, что количество песо или марок будет равно количеству долларов. Мы понимаем, что это другая система, другой денежный язык и, чтобы понять, дорогая ли это вещь, мы должны перевести цену в свою систему. Иначе мы не поймем, сколько она стоит.

С нашей точки зрения (которая, как мне кажется, основывается на фактах) в проекции всегда переносятся и экстернализуются напряжение и угроза; таким образом достигается замещение, но при этом содержание напряжения или угрозы не обязательно воспроизводится в объекте проекции. Однако, если содержание проекции, приписываемое внешнему объекту, не совпадает с содержанием первоначального внутреннего напряжения, тогда из чего же оно состоит и чем определяется? С нашей точки зрения, внутреннее напряжение принимает внешнюю форму, трансформировавшись сначала в защитное напряжение, а затем - в проективную перестройку. Следовательно, содержание проекции будет определяться содержанием защитного напряжения. Вернее, это содержание будет приписано внешнему объекту в процессе интерпретации ключей, отобранных в соответствии с защитными ожиданиями, возникающими в состоянии защитного напряжения. Верно, что в определенных случаях проективное содержание будет идентично содержанию внутреннего напряжения; но это далеко не всегда так, и нельзя считать это правилом.

Я хотел бы привести небольшую иллюстрацию. Сначала приведу пример легкой формы проекции, которая довольно распространена и содержание которой идентично содержанию породившего его напряжения.

Весьма компетентный и уважаемый человек, не убежденный, однако, в собственной компетенции и беспокоящийся о своем профессиональном уровне и статусе в фирме, допустил в своей работе ошибку. У этой ошибки не было никаких последствий, исправить ее было легко, и вряд ли ее заметил хотя бы еще кто-нибудь. Однако он в течение нескольких дней размышлял над тем, как обнаружится ошибка и какое за этим последует унижение. Когда мимо проходил босс, он "заметил" раздраженный взгляд и решил, что босс думает: "Этот человек - слабое звено в нашей организации".

Как правило, экстернализации критической самооценки (включая проекции, называемые обычно "проекциями суперэго") весьма буквально и точно воспроизводят содержание и даже язык первоначального внутреннего напряжения. На то есть своя причина, связанная с природой начального напряжения и его местом в психологической организации. В этих случаях тот факт, что содержанием напряжения является самокритика, означает, что напряжение с самого начала выступало в квазивнешней форме, и субъективное отношение к самокритике (например, к "голосу" совести) было квазизащитным еще до проекции. Вследствие этого защитная трансформация внутреннего напряжения, усиление защитного напряжения и проективное построение замещающей внешней угрозы происходят очень быстро и просто. Нужно лишь приписать внешней фигуре слова квазивнешнего "внутреннего голоса".

В следующем примере показано, как тот же процесс экстернализации напряжения и угрозы завершается лишь благодаря радикальному изменению содержания.

Несколько мужеподобная женщина двадцати с лишним лет, пациентка открытого психиатрического санатория, постоянно боялась "поддаться" власти авторитета или принуждению. Она бдительно охраняла свободу решений и свободу передвижения (в том числе, буквально, ключи от машины). Поэтому она держалась на расстоянии от всех программ санатория и от персонала, а в некоторых случаях даже находилась с ними в состоянии холодной войны.

Однако в определенных ситуациях, она явно чувствовала искушение ослабить свою настороженность, признать, что ей нравятся некоторые программы, пересмотреть свои планы покинуть это место и даже сделать что-нибудь хорошее для терапевта. За этим следовало резкое усиление защитных тревог, выражавшихся в проективном "понимании", что ее хотят "держать" в санатории, промыть ей мозги и каким-то образом заставить ее "сдаться". За идеями, в свою очередь, следовали дикие, мятежные действия. Таким образом, в данном случае подавленные пассивные искушения усиливали защитные тревоги и чувство уязвимости перед лицом внешнего принуждения и вели к проективному созданию агрессивной внешней угрозы. Спроецированная внешняя угроза уничтожения автономии, замещающая первоначальную внутреннюю угрозу поддаться искушению и ослабить строгую самонаправленность, обязательно должна иметь другое содержание.

Я думаю, что говорю согласно духу (если не букве) психоаналитической концепции проекции, утверждая, что проекция достигает внешнего замещения или психологического эквивалента внутреннему напряжению или угрозе, и не обязательно воспроизводит при этом во внешнем объекте идею или содержание угрозы. Нужно отметить, что в реальной практике прекрасно известно, что проективное содержание не обязательно дублирует содержание начального внутреннего напряжения. Можно, например, вообразить, что проективная идея о том, что тебя держат в плену, буквально отражает подавленное желание держать в плену. Психоаналитические определения проекций разных внутренних напряжений всегда принимали в расчет некую трансформацию содержания. Однако мне кажется, что из-за теоретической путаницы не принимался в расчет тот факт, что изменение содержания свойственно самому процессу проекции, присуще экстернализации напряжения и, таким образом, не требует дополнительных ментальных операций.

Последний случай иллюстрирует еще один аспект сущности проективного содержания. Я имею в виду особенно очевидную в этом примере связь между природой защитной ориентации человека и содержанием его проективных идей.

Итак, пациентка была особенно чувствительна к любому посягательству на свободу физического передвижения. Важность этого аспекта автономии подтверждалась не только тем, что она говорила, но и тем, как она ценила свою машину, с каким удовлетворением она на ней ездила. Возможно, это подтверждало и ее атлетическое, юношеское телосложение. Когда пациентка в состоянии особого напряжения создает проективную внешнюю угрозу, то ею становится угроза "оказаться в плену".

Я попробую прояснить свою мысль. Если процесс проекции зависит от усиления защитного напряжения и активизации защитных психологических процессов, то из этого следует, что специфическое содержание проекции зависит от двух аспектов: во-первых, от специфики начального внутреннего напряжения, а во-вторых, от особенностей защитных тревог, склонностей и ориентации личности. Проекция замещает внутреннюю угрозу внешней, но разные параноики по-разному конструируют внешнюю угрозу. Субъективное определение внешней угрозы, ее составляющие и ее модель зависят от природы защитных отношений, которые человек поддерживает с внешним миром. Для любого внутреннего напряжения эта природа также определяет особый вид подозрительных ожиданий, а через него - и содержание проекции. Так, в присутствии внушительной авторитетной фигуры один человек с легкой формой паранойи (всегда озабоченный тем, как он выглядит в глазах авторитетных людей) ждал унизительных замечаний; другой, более скрытный и конфликтный, сосредоточивался на себе и ждал, что его в чем-нибудь уличат; еще один, с крайне ригидным защитным достоинством, амбициозный и высокомерный, становился еще более высокомерным и готовым к схватке, проективно увидев в глазах собеседника желание поставить его на место. Каждый из них испытывает усиление чувства уязвимости и защитного напряжения, защитно сжимается перед лицом внешнего авторитета и проективно идентифицирует конкретную внешнюю угрозу с объектом, перед которым он чувствует свою уязвимость и от которого (с точки зрения его защитной ориентации) могла бы исходить такая угроза.

Я хотел бы привести еще несколько примеров.

Один параноидный пациент, довольно хрупкий молодой человек, постоянно был чрезвычайно застенчив и многие годы страдал от крайне строгого чувства стыда и самоконтроля. Он считал всех лучше себя и смотрел на всех снизу вверх, ожидая критической оценки. Исходя из этой защитной точки зрения, он, находясь в состоянии декомпенсации, галлюцинировал, что другие пациенты в санатории относятся к нему с неприязнью, считают его гомосексуалистом, что от него плохо пахнет и из-за этого люди его "сторонятся".

Другой случай. Высокомерный и своевольный молодой человек в состоянии декомпенсации также был обеспокоен гомосексуальностью и пытался относиться к другим пациентам в санатории с пренебрежительным высокомерием. Он ощущал свою уязвимость, но, будучи высокомерным, чувствовал одновременно презрение и раздражение, как лев, которого беспокоят гиены. Он холодно заметил, что несколько этих "испорченных мальчишек" явно пытались его "спровоцировать" и "лучше бы им быть поосторожнее".

В рамках этой книги невозможно в полной мере показать бесчисленные варианты защитной ориентации параноиков. Они различаются и по уровню защитных тревог (от обеспокоенности внешней критикой до беспокойства по поводу внешней силы или принуждения), и по различным видам защитной ориентации (от скрытности до высокомерия). Несомненно, можно классифицировать и другие различия. Но моя задача состояла лишь в том, чтобы изложить общий принцип: варианты защитной ориентации отражаются в соответствующих вариантах содержания проекции.

До сих пор мы рассматривали проекцию как частый и нестабильный процесс, восстанавливающий относительную стабильность ригидной защитной системы, когда она становится уязвимой и ей грозит опасность со стороны искушений, импульсов и самокритичных сомнений. Но мы с легкостью можем заключить, что специфические напряжения, выступающие в качестве источников конкретных проекций, постоянно усиливают угрозу внутреннего напряжения. Фактически у нас есть все причины полагать (например, исходя из общего содержания воображаемых производных), что ригидные, защищающиеся люди действуют под постоянным давлением немодулированных импульсов и аффектов. На фоне постоянной угрозы внутреннего напряжения чувства уязвимости и защитного напряжения усиливаются; легко понять, что более-менее постоянно возникают и проекции. Мы знаем, что на практике в параноидных состояниях, и особенно у так называемых параноидных характеров, проекция ни в коем случае не является случайным явлением, а представляет собой постоянный, продолжительный процесс.

Не подлежит сомнению, что в определенных аспектах процесс проекции кажется бессознательным. Защитное напряжение повышается, подозрительность растет, конструируется внешняя угроза, с которой легче справиться, и процесс подходит к своему естественному концу. Обычно мы видим проекцию именно в такой форме. Мы замечаем, как специфические проективные идеи возникают из состояния напряжения, а затем, если состояние не ухудшается, часто наблюдаем, как они пропадают, например когда объект проекции исчезает из поля зрения человека.

Однако мы знаем, что, во-первых, часто бывает по-другому, а во-вторых, это вовсе не конец. Случается так, что иногда особые проективные идеи становятся более или менее постоянной частью психологии личности. Некоторые из так называемых "окукливающих" галлюцинаций могут послужить тому яркими примерами. Есть и другие, менее шокирующие способы, посредством которых проективные идеи и навязчивые мысли становятся более или менее постоянными. Например, они могут внедряться в социальное сознание, в образы целых групп, классов людей или их социальных организаций. Несомненно, множество параноидных характеров можно обнаружить среди приверженцев политических и квазиполитических движений, фанатичных охотников на ведьм, занятых защитой нашей страны от тех, кто "отравляет нашу воду", загрязняет расовую чистоту, подрывает "волю народа к сопротивлению" и т. д. Кроме того, мы знаем, что, если проекция исчезает, когда меняется сцена действия, то, скорее всего, это лишь временное исчезновение и вскоре на новой работе или в новом городе начнут развиваться весьма похожие идеи. Среди параноиков очень часто встречается преемственность проекций, которые исчезают и немедленно заменяются новыми, - так же, как личности с обсессивным характером отбрасывают одно беспокойство, чтобы тут же ухватиться за другое. Некоторые люди проводят жизнь в постоянных битвах с боссами и в мелочных, подозрительных спорах с соседями, с другими пациентами больницы или с больничными служащими.

Однако такие постоянные, всеохватывающие проективные отношения характерны вовсе не для всех параноидных характеров и даже не для большинства. У большинства параноиков лишь время от времени вспыхивают проективные идеи и усиливается защитная мобилизация; но в периоды между вспышками полной демобилизации не наступает, а лишь несколько снижается уровень защитного напряжения и проекции. Как правило, такие люди характеризуются постоянной настороженностью и бдительностью. Другими словами, это состояние, скорее всего общее для всех параноидных характеров, действительно является состоянием постоянной проекции. Но у этого вида проекции есть свои специфические черты, о которых следует сказать еще несколько слов.

Когда мы говорим о том, что человек все время насторожен, то подразумеваем, что он предпринимает некие меры предосторожности, всегда готов встретиться с угрозой или постоянно осознает ее возможность. Таким образом, настороженный человек не обязательно считает, что угроза существует именно в данный момент, но он верит, что нужно всегда быть к ней готовым, даже если не видно никаких ее признаков. Это перестанет казаться странным, если мы примем в расчет предубеждение, вызванное субъективными восприятиями человека. С точки зрения человеческой уязвимости, возможность угрозы и возможность ее отсутствия не являются равными. Возможность опасности - это веская причина для тревоги, а возможность ее отсутствия - не причина для того, чтобы расслабляться. Такого человека не удовлетворяют двусмысленности и даже явная невиновность. Наоборот, приносит облегчение именно определенность угрозы, а явное ее отсутствие лишь требует постоянной к ней готовности.

Итак, настороженный человек живет в постоянном состоянии проективного осознания, но максимально интенсивная проекция при этом не обязательна. Цель настороженности не отличается (разве что по степени) от цели подозрительного или проективного внимания. Их цель - не в избегании угрозы, а в избегании уязвимости: нельзя быть пассивным перед лицом опасности, нельзя, чтобы она застала врасплох. Но если в регулярной проекции, где давление защитного напряжения более велико, этой цели неизбежно сопутствует позитивная определенность угрозы, то в настороженности ей сопутствует постоянное осознание возможности угрозы. Из этого следует, что для большинства параноидных характеров состояние настороженности представляет собой постоянную основу для защитного напряжения и проективного восприятия. На этой основе могут мгновенно подняться напряженность защитной мобилизации и явное проективное создание внешней угрозы, и как происходит при любом усилении внутреннего напряжения или при раздражающем внешнем событии, при любом намеке на реальную внешнюю угрозу. Но они не могут спуститься ниже этого основания, разве что на миг, причем немедленно появляется ощущение дискомфорта и уязвимости. Если случай не тяжелый, то возможность угрозы не обязательно находится в фокусе осознания постоянно. Но полностью эта возможность не исчезает из сознания никогда, никогда полностью не забывается, и настороженный человек никогда не может полностью расслабиться.

Если же возможность опасности покидает внимание настороженного человека (а это на краткие моменты случается даже у самых настороженных параноиков), то с поразительной быстротой возникают неприятные мысли, например мелкие сигналы уязвимости. И такие люди вовремя вспоминают, что улыбаться не стоит или что купить галстук, как у босса, значит по-детски обезьянничать, а сразу соглашаться - признак подхалимства. С помощью таких идей восстанавливается состояние настороженности и предотвращается появление ощущения уязвимости.

Соотношение между параноидным и обсессивно-компульсивным стилями

В предисловии я предположил, что изучение общих стилей деятельности может пролить свет на связь между определенными патологическими состояниями, которые достаточно различаются между собой при обычном психиатрическом описании, но эмпирически ассоциируются. Параноидное и обсессивно-компульсивное состояния являются наиболее ярким примером такой ассоциации. Например, хорошо известно, что предболезненный фон параноидной декомпенсации часто оказывается обсессивно-компульсивного и особенно часто обсессивного характера. Еще более веским подтверждением родства между этими стилями является существование пограничных психотических состояний, иногда называемое пред (параноидными) шизофреническими состояниями, в которых переплетаются черты одержимости и паранойи. Здесь трудно определить, является ли дотошная интеллектуализация (наиболее очевидная черта такого состояния) обсессивной или параноидной.

Таблица 1. Сравнение обсессивно-компулъсивного и параноидного стилей: поведение и субъективное восприятие

Таблица 2. Сравнение обсессивно-компульсивного и параноидного стилей: познание

Сами по себе диагностические ярлыки не имеют большого значения; интерес представляет сходство форм, проявляющееся в таких переходных состояниях. Это родство не отмечено в названиях, которые мы даем характерным защитным механизмам, чертам или симптомам, но, на мой взгляд, безошибочно подтверждается даже кратким изучением формальных качеств. Такое изучение подтверждает не только сходство этих стилей, но их близкое и несомненное родство, когда каждый формальный аспект одного стиля имеет соответствующий родственный аспект в другом стиле.

Для краткости и простоты я составил две таблицы. Во второй таблице сравниваются два стиля познания; в первой - более общие аспекты двух стилей.

Мне думается, совершенно ясно: я не утверждаю, что эти таблицы включают в себя все основные аспекты формального сходства. Они включают лишь те формы родства, которые мне удалось обнаружить в процессе изучения каждого стиля. С их помощью я не собираюсь ни доказывать, ни опровергать родство между этими стилями, а хочу лишь предположить его наличие и указать на его природу.

Каждый из этих двух стилей характеризуется ригидной и напряженной гипертрофией нормальных функций и субъективного восприятия автономии. Типичное проявление каждого из них включает в себя специфическую самонаправленность; каждый не поддается влиянию и отмечен специфическим своеволием и жесткой целенаправленностью; однако, вместе с тем, каждый из них живет в обществе внешнего или квазивнешнего, высшего и/или угрожающего голоса. Из этих двух стилей, параноидный является (во всех своих проявлениях) более экстремальным, менее стабильным, более напряженным и антагонистическим, более открыто занятым инстинктивным конфликтом и, короче говоря, более психологически примитивным. Таким образом, я считаю, что, с формальной точки зрения, параноидный стиль можно рассматривать как более примитивную трансформацию (в математическом смысле) обсессивно-компульсивного стиля. Очень хорошо понимая все ограничения такой характеристики, я надеюсь, что она добавит что-то к известным фактам и поможет понять, при каких условиях происходят изменения, приводящие к серьезной декомпенсации обсессивно-компульсивного человека и, вполне возможно, к паранойе.

Невротические стили

Эта книга может заинтересовать всех, кто не утратил ин­тереса к клинической психологии. Содержание включает в себя и элементы психоанализа, и определенные черты ког­нитивной психологии, и самые важные аспекты психологии личности. Сегодня в разных сферах человеческой жизни и деятель­ности па первый план выходят вопросы, связанные с адап­тацией человека к быстро меняющимся условиям окружаю­щей действительности и с предсказуемостью его поведения в ситуациях, требующих принятия быстрого и правильного решения.