Новый взгляд на психоаналитическую терапию

Эго на задворках

Как известно, попытки Фрейда в полной мере оценить значение, которое имеет структурная модель для клинической практики, были с самого начала сопряжены с определенными трудностями, которые до сих пор сказываются на нашем восприятии приемов психоаналитической терапии. Этот вопрос подробно разбирается в статьях Грея (Gray, 1982, 1994) и в моих собственных работах (Busch, 1992, 1993, 1994). Но примечательно то, что эту тему ни разу не затрагивали в своих работах Эрлоу и Бреннер, которые считаются в последние тридцать лет ведущими специалистами по структурной теории. На мой взгляд, не разобравшись в этой проблеме, мы не сможем понять, почему Эго оказалось на задворках клинической методологии психоанализа. В известном смысле анализ незначительных неувязок в работах Эрлоу и Бреннера может показаться пристрастным, если принять во внимание тот весомый вклад, который оба исследователя внесли в изучение структурной теории и, в особенности, эго-психологии. Однако мою пристрастность оправдывает то обстоятельство, что именно эти противоречия наложили глубокий отпечаток на психоаналитические методы понимания и толкования в клинической ситуации, поэтому они заслуживают внимания. До тех пор пока эти противоречия не выявлены, существенные различия в представлениях теоретиков о методах работы с клиническим материалом могут по недоразумению казаться нюансами.

Казалось бы, ни один психоаналитик за последние тридцать лет не сделал для обеспечения жизнеспособности структурной модели больше, чем Эрлоу и Бреннер. Начиная с 1964 года, когда они опубликовали первую монографию на эту тему, дали в ней исчерпывающий ответ на вопрос о том, какие клинические феномены заставили Фрейда заменить топографическую модель структурной, и показали, какие изменения произошли в психоаналитической теории после того, как структурная модель стала применяться для осмысления сновидений и психозов, они на протяжении многих лет выпускали работы на тему применения структурной модели, которые затрагивали широчайший спектр проблем, имеющих большое значение для клинической практики. Речь идет об универсальном характере компромиссных психических систем, о сигнальных аффектах, о влиянии бессознательных фантазий на все сферы психики, а также о специфических приемах психологической защиты. По существу, в наши дни трудно отыскать практикующего психоаналитика, не знакомого с современной структурной теорией в изложении Эрлоу и Бреннера. Достаточно ознакомиться с обзором их работ, чтобы оценить масштаб и степень важности их трудов (Kramer, 1988; Richards, 1986). Авторитет, которым Эрлоу и Бреннер пользуются среди психоаналитиков, объясняется прежде всего тем, что им удалось в особой манере, сочетающей в себе точность и доступность, описать все нюансы крайне сложного метода изучения психоаналитических данных. В своей практике я сам зачастую руководствуюсь их клинической теорией, но придерживаюсь иного мнения о применении метода понимания в клинической ситуации.

Мало кто обращает внимание на то, что Эрлоу и Бреннер отказались от многих важных положений ранней теории эго-психологии, выдвинутых в пятидесятые годы. Прежде всего это касается клинической методологии. Характерное для эго-психологии представление о том, что Эго является основным объектом воздействия в процессе использования приемов психоаналитической терапии (об этом пойдет речь в четвертой главе), было отвергнуто на основании того, что в работах по эго-психологии, по мнению Эрлоу и Бреннера, были слишком резко разграничены конфликтные и бесконфликтные сферы функционирования Эго. Кроме того, они полагали, что клинический психоанализ не должен способствовать обособлению Эго от Ид (Richards, 1992). Еще в 1986 году Ричардс, со свойственной ему проницательностью отметил: «Очевидно, что Бреннер описал модель психики в момент конфликта, в рамках которой элементы конфликта рассматриваются под таким углом зрения, что традиционные представления об Эго, Ид и Супер-эго становятся излишними» (Richards, 1986). Такой же подход избрал и Эрлоу (Richards, 1992). Словом, Эрлоу и Бреннер отвергли представление о том, что обособленное структурированное Эго имеет практическое значение для терапии. Что же касается эго-психологии пятидесятых годов, то с этой точки зрения обособленные структурные компоненты Эго следует рассматривать как ключевой фактор психоаналитического процесса толкования и изменений. В отличие от Эрлоу и Бреннера, сторонники этого подхода считали, что изучение основополагающих функций, связанных со структурой Эго, может принести ощутимую пользу клиницисту.

Для того чтобы выявить расхождения в приемах лечения, основанных на двух этих теориях, следует ответить на несколько вопросов.

1. Можно ли вести речь об особых свойствах Эго, которые имеют определенное значение для психической структуры и требуют применения специфических приемов интерпретации?

2. Какое значение могут иметь эти свойства Эго для наших представлений о психоаналитическом процессе изменений?

3. Наталкивается ли аналитик на сопротивление со стороны пациента при использовании метода свободных ассоциаций, и можно ли интерпретировать это сопротивление, не выявляя лежащие в его основе переживания?

4. Можно ли извлечь пользу из толкования сопротивления, в ходе которого не выявляются лежащие в его основе переживания?

5. Какие изменения претерпевает подход психоаналитика к использованию метода свободных ассоциаций, когда основным объектом воздействия становится Эго?

Все эти вопросы мы подробно разберем в дальнейшем, а пока следует лишь отметить, что сам я, в отличие от Эрлоу и Бреннера, даю на них утвердительный ответ. По существу, мы даем разные ответы на вопросы о том, способно ли Эго сохранять независимость от влечений и правильно ли поступает аналитик, обособляющий сопротивление, которое проявляет пациент в процессе использования метода свободных ассоциаций. Из-за этого мы придерживаемся разных взглядов на задачи, которые выполняются с помощью психоаналитических приемов лечения.

В основе метода вмешательства, разработанного Эрлоу и Бреннером, лежит представление о необходимости нарушения баланса сил, участвующих в конфликте (Arlow, 1987; Arlow&Brenner, 1990; Brenner, 1994). По их мнению, на практике это должно выглядеть следующим образом: на психоаналитическом сеансе аналитик высказывает мысли, которые вызывают отторжение у пациента, и по реакции пациента на эти нежелательные для него соображения аналитик судит о том, как пациент реагирует на собственные мысли, вызывающие у него отторжение. Если аналитику кажется, что пациент проявляет бессознательные чувства, он обращает внимание пациента на эти чувства. При этом аналитик обращает внимание не столько на факторы, которые вызывают нарушение баланса, сколько на попытки Эго перестроить компромиссную систему таким образом, чтобы восстановить нарушенное равновесие. Таким образом, вмешательство психоаналитика уподобляется своеобразному психологическому циклотрону, поскольку, как любит повторять Бреннер, все высказывания и действия пациента продиктованы стремлением к построению компромиссной системы, а не просто к защите. По существу, эта концепция психоаналитического вмешательства разительно отличается от подхода, ориентированного на структурную модель и вторую теорию тревоги Фрейда (Freud, 1923, 1926). Основное различие между ними обусловлено тем, что Эрлоу и Бреннер не считают нужным уделять внимание Эго до психоаналитического вмешательства и не рассматривают Эго как фактор, определяющий момент и характер взаимодействия.

Допуская, что аналитик может вмешаться в конфликт, затронув любую тему, а не только ту, которую пациент осознает в данный момент лучше иных, мы забываем о том, что главное назначение Эго заключается в отборе переживаний и представлений, пригодных для осознания. По большому счету, Эрлоу и Бреннер переворачивают метод эго-психологии с ног на голову. По их мнению, угроза для Эго возникает после того, как аналитик подвергает интерпретации компромиссную систему. Согласно основным постулатам эго-психологии, аналитик должен принимать во внимание то, что пациент проявляет сопротивление еще до того, как производится интерпретация. Эго неусыпно следит за аналитическим процессом, определяя степень исходящей от аналитика угрозы. Пациент способен извлечь пользу лишь из того, что в данный момент представляется ему не слишком опасным. Поэтому аналитику следует обращать внимание на те факторы, которые позволяют по мере сил контролировать чувство страха, владеющее пациентом. О том, что пациент испытывает чувство страха, можно судить по высказываниям и действиям самого пациента, а также по результатам анализа с применением метода свободных ассоциаций. Пациент легче переносит психоанализ и охотнее принимает участие в аналитической работе, если чувство страха и лежащие в его основе переживания были осмыслены до того, как началось основательное изучение компромиссной системы. Вот что пишет по этому поводу Шафер.

«В ходе психоанализа аналитику довольно часто кажется, что пациент явно пытается скрыть от него свои чувства. Вот в такие моменты аналитику и хочется спросить у пациента: "Вы сердитесь? Вы взволнованы? Вы стесняетесь?" Но если это так очевидно, почему же тогда анализант не сказал об этом сам или не проявил свои чувства иным способом? Пациент не может решиться на это, поскольку ему что-то мешает, что-то вызывает у него сопротивление» (Shafer, 1983).

Эрлоу и Бреннер никогда не признавали, что функции Эго могут быть автономными. Даже в своей классической статье о различиях между структурной и топографической моделями, рассуждая о работах Гартмана (Hartmann, 1939), который выдвинул постулат о наличии автономных функций Эго, они отводят Эго роль простого «исполнителя» (Arlow&Brenner, 1964). Аналогичная мысль высказана и в одной из последних работ Бреннера.

«В психике нет особого рационального отдела, который отвечает только за реалистическое восприятие внешнего мира и деятельность которого не обусловлена либидозными и агрессивными желаниями, берущими начало в детстве, а также чувством неудовольствия, связанным с этими желаниями. Нет никакого развитого, целостного и непричастного к конфликту элемента, наличие которого постулирует структурная теория» (Brenner, 1994).

Поскольку выводы, сделанные Эрлоу и Бреннером, повлияли на их представление о приемах лечения, этот подход не мог не сказаться и на предложенном ими методе психоаналитического вмешательства, который существенно отличается от методов эго-психологии, требующих от психоаналитика соразмерять каждый свой шаг с состоянием автономных функций Эго.

Поскольку Эрлоу и Бреннер отводят Эго роль «исполнителя» воли влечений, у них не вызывают особого восторга и теории Гартмана и Рапапорта, когда речь заходит об автономных функциях Эго. В настоящее время мы располагаем множеством данных, подтверждающих справедливость гипотезы о существовании автономных функций Эго. Об этом свидетельствуют, в частности, результаты исследований, в ходе которых было доказано, что у младенца спустя всего несколько часов после рождения проявляются зачатки функций Эго, а также данные о том, что механизм развития таких познавательных функций, как речь, перцепция и мышление, изначально заложен в психику и стадии их развития неизменны вне зависимости от культурной и этнической среды. В действительности, психоаналитик может наблюдать в аналитической ситуации только существенные колебания степени влияния конфликта и травмы на Эго пациента. Порой Эго пациента целиком попадает под их влияние, порой их влияние вообще не ощутимо. По существу, аналитик исходит из того, что именно Эго, в какой-то степени непричастное к конфликту, позволяет пациенту слушать, понимать и принимать его интерпретации. Если уж на то пошло, мы все полагаемся на автономные функции Эго пациента, когда надеемся на то, что даже пациент, постепенно осознающий, что он смертельно ненавидит аналитика, не устроит жуткую бойню на автостраде, возвращаясь домой. Так что представление об Эго, подвергающемся разнообразному влиянию со стороны влечений, имеет решающее значение для методики психоаналитической терапии.

На примере последних статей Эрлоу (Arlow, 1995) и Бреннера (Brenner, 1994) я постараюсь показать, что их методика терапевтического вмешательства подразумевает игнорирование функций Эго, между тем как, на мой взгляд, у нас нет для этого никаких оснований. Эрлоу уподобляет психоанализ обычному разговору, добавляя, что в том случае, если аналитик не комментирует высказывания пациента с такой же периодичностью, с какой человек высказывается во время беседы с другом, он играет роль «подчеркнуто внимательного слушателя». Иными словами, Эрлоу считает ситуацию, в которой аналитик просто слушает пациента, неестественной и надуманной.

«Как известно, одежда и манера поведения являются важными факторами общения. Во время обычного разговора человек, по меньшей мере, обращает внимание на необычное поведение своего собеседника и довольно часто сразу высказывается по этому поводу. Если психоаналитик на терапевтическом сеансе воздерживается от замечаний или ждет, когда пациент доведет до конца цепь своих ассоциаций, не высказываясь по поводу его жестов и телодвижений, он просто разыгрывает из себя подчеркнуто внимательного слушателя» (Arlow, 1991).

Как я уже отмечал в своих работах (Busch, 1989, 1995 b), с точки зрения Эго вышеописанная ситуация выглядит несколько иначе. Когда пациент выражает некоторые свои чувства, связанные с конфликтом, посредством действий, такое поведение зачастую является результатом регрессивной защиты Эго, которая носит бессознательный характер. Утверждать, что психоаналитик что-то изображает, когда воздерживается от непосредственной реакции на жесты пациента, значит игнорировать фактор бессознательного Эго. В действительности, речь идет о том, что аналитик не обращает внимание на бессознательную защиту Эго. Например, если пациент приходит на сеанс с расстегнутой ширинкой, реакция психоаналитика зависит от многих факторов. Не исключено, что психоаналитик вообще никак не истолкует это обстоятельство, если он предполагает, что у пациента это вышло бессознательно и ненамеренно. В подобных случаях молчание особенно уместно на раннем этапе психоаналитической терапии, когда пациент еще не осознает свои бессознательные эксгибиционистские желания и отчаянно сопротивляется, если ему об этом говорят. То, как пациент одевается, смотрит на аналитика, входит в кабинет и располагается на кушетке, может отражать характер сложных компромиссных конструкций, сохраняющихся на уровне поведения отчасти ради психологической защиты. По этим действиям аналитик может судить о пациенте, но это не значит, что сам пациент хочет таким образом что-то сообщить аналитику. Анализ этих действий производится на таком уровне, что иной пациент просто не поймет, о чем идет речь. Вот почему психоаналитик всегда застает пациента врасплох, когда высказывается по поводу его манеры поведения. Таким образом аналитику удается обойти сопротивление пациента, но из-за этого в центре внимания оказываются действия, а в такой обстановке анализанту трудно заниматься рефлексией.

Важно не то, что пациент хочет выставить себя на показ, а то, что он по какой-то причине не осознает свои эксгибиционистские желания и выражает их в такой форме, которая вызывает у него смущение, когда ему на это указывают. Если аналитик не принимает в расчет эти факторы до того, как начинает расспрашивать пациента о его поведении, он действительно рискует уподобиться актеру, разыгрывающему сценку с пациентом. Когда речь идет о центральном конфликте, этот конфликт должен принимать форму, позволяющую пациенту извлечь из этого максимальную пользу, в частности выражаться в виде свободных ассоциаций, в процессе которых пациент может, к примеру, вволю покичиться своими достоинствами и успокоиться. При таком подходе к конфликту гораздо выше вероятность того, что аналитик сможет уловить сведения, которые пациент намеренно старается ему передать. К тому же в данном случае пациенты пользуются именно тем методом свободных ассоциаций, который мы им настоятельно рекомендуем. Словом, мы используем проверенный метод, изучаем материал, который очевиден для обоих участников аналитического процесса, и выявляем конфликт именно там, где он сразу бросается в глаза, то есть в сфере сопротивления, вызванного потребностью выразить эксгибиционистские желания.

В литературе по психоанализу редко уделяют внимание тому обстоятельству, что аналитик работает практически «по соседству» с пациентом (Busch, 1993). Отношение аналитика к этому обстоятельству в значительной степени определяет его взгляды на намерения, с которыми производится терапевтическое вмешательство, на цели лечения и на участие пациента в психоаналитическом процессе. Грей подыскал для выражения этой мысли следующую формулу: «Стойкость результатов психоаналитической терапии напрямую зависит от того, до какой степени в процессе анализа функции Эго пациента, которым уделялось достаточно внимания, сознательно, а со временем и вполне целенаправленно использовались для сотрудничества с аналитиком» (Gray, 1982). Насколько я могу судить по своему опыту, в том случае, если аналитик объясняет пациенту, почему он не пускается в расспросы с такой периодичностью, с какой рекомендует это делать Эрлоу, у пациента не складывается впечатление, что аналитик разыгрывает из себя подчеркнуто внимательного слушателя. Например, если аналитик поясняет, что иной раз он не сразу отвечает на вопросы, поскольку порой ему в интересах самого пациента необходимо выслушать все вопросы, поставленные пациентом в процессе свободных ассоциаций, пациенты в большинстве своем понимают, что аналитик внимательно слушает все, что они говорят.

Едва ли можно согласиться и с тем, что аналитик должен вести себя во время аналитического сеанса, как собеседник во время обычного разговора (Arlow, 1995). Например, рассуждая о том, как реагирует аналитик на опоздание пациента, Эрлоу утверждает: «Во время обычного разговора один собеседник непременно поинтересуется у другого, почему тот опоздал, а затем спросит: "А что вы думали о том, каково мне было вас дожидаться?"» (Arlow, 1995).

С точки зрения эго-психологии, в подобной ситуации аналитику нужно наблюдать за тем, как сам пациент будет вести себя после опоздания. Как он поступит: умолчит об этом, постарается оправдаться, сославшись на непредвиденные обстоятельства, или выстроит ряд ассоциаций, имеющих отношение к опозданию? До тех пор пока у пациента не появятся ассоциации, я просто не могу быть уверенным в том, что мне известно, каким образом он готов в данный момент взяться за решение этого вопроса. Когда аналитик спрашивает пациента: «А что вы думали о том, каково мне было вас дожидаться?», он намекает на то, что пациент опоздал прежде всего для того, чтобы задеть аналитика. Кроме того, он предполагает, что в данный момент пациент способен осознать, что подтолкнуло его к такому обращению с аналитиком. Как можно с порога отметать мысль о том, что пациент руководствовался бессознательным мазохистским желанием, например, хотел, чтобы аналитик проявил к нему агрессию?

Многим пациентам кажется, что их нарочно травят и изводят, поэтому аналитику не следует сразу поднимать вопрос о постоянных, но незначительных опозданиях. Для того чтобы докопаться до истинных причин опоздания и выдвинуть интерпретацию, которой пациент сможет воспользоваться, нужно дождаться того момента, когда у него возникнут соответствующие ассоциации. Как правило, пациенты воспринимают молчание аналитика как свидетельство того, что тот внимательно слушает все, что они говорят. В основе такого подхода лежит метод свободных ассоциаций, в соответствии с которым аналитик «должен уделять равное внимание всем высказываниям пациента, отмечая прежде всего его текущие переживания и избегая предположений о том, что чувствовал пациент в другое время и в другом месте» (Gray, 1992). Иначе говоря, мы не должны упускать из виду то обстоятельство, что Эго пациента тоже принимает участие в психоаналитическом процессе. Временами аналитику необходимо игнорировать Эго пациента, но подобное пренебрежение не может быть принципом психоаналитической терапии.

Утверждая, что аналитик «может открыто проявлять любопытство, если что-то показалось ему интересным, необычным или примечательным», Эрлоу (Arlow, 1995) оставляет без внимания многие вопросы, возникающие в подобной ситуации. Например, если аналитик интересуется каким-то высказыванием пациента, к которому сам пациент не проявляет любопытства, не означает ли это, что пациент сдерживает свое любопытство? Следует ли аналитику проявлять интерес к высказыванию пациента, не обращая внимания на это обстоятельство? Разве не стоит проследить за тем, куда заведут пациента его собственные ассоциации?

С точки зрения Эго, ситуация выглядит следующим образом: аналитик оставляет за пациентом право не проявлять интереса к собственным высказываниям, если это позволяет пациенту защитить себя и освоиться в аналитической обстановке на начальном этапе терапии. Психоаналитик, потворствовующий своему любопытству в том случае, когда пациент подавляет свой интерес, попросту не замечает, что в отношениях наметился дисбаланс. Разумеется, никто не мешает аналитику отмечать, что определенные высказывания пациента вызывают у него интерес, но говорить об этом пациенту, вырывая высказывания из общего контекста ассоциаций, значит проявлять недальновидность. Как ни странно, порой Эрлоу дает понять, что он не доверяет методу свободных ассоциаций. Например, он описывает такой случай: супервизор проводит курс анализа, в ходе которого его подопечный все отчетливее осознает, что после рождения брата он стал чувствовать себя лишним и был крайне раздосадован. В начале сеанса подопечный подробно рассказывает о том, как по пути к супервизору он поносил в душе своего более удачливого коллегу и соперника. Затем он замечает, что он не решается посмотреть на супервизора, когда проходит мимо него. Эрлоу указывает на то, что супервизор никак не комментировал эти высказывания подопечного на протяжении всего сеанса (Arlow, 1995), хотя эти замечания достаточно необычны и во время обычного разговора собеседник непременно обратил бы на них внимание. На том же сеансе подопечный говорит, обращаясь к аналитику: «Я убираю вас в коробку, чтобы хранить отдельно от других своих мыслей» (Arlow, 1995). И опять Эрлоу отмечает, что аналитик снова воздержался от комментария, хотя во время обычного разговора эта реплика обязательно вызвала бы реакцию со стороны собеседника. В другой раз пациент говорит аналитику: «Иногда мне кажется, что я прохожу курс анализа ради того, чтобы угодить вам» (Arlow, 1995). Эта фраза кажется Эрлоу столь необычной, иррациональной и необъяснимой, что аналитик, по его мнению, должен был бы расспросить пациента об этом подробно. Но что мог сказать обо всем этом аналитик, проводивший супервизию? Он мог бы обратить внимание пациента на очевидную связь между его отношением к коллеге и неспособностью взглянуть на супервизора. Он мог бы пуститься в расспросы. Но он поступил более разумно, поскольку решил проследить за тем, как сам пациент, без наводящих вопросов, растолкует свои иррациональные, необъяснимые и нелогичные заявления. Разве не в этом заключается смысл ассоциативного процесса? Аналитик подмечает, как пациент обращается со своими собственными представлениями, и на основании своих наблюдений судит о том, готов ли пациент перейти к анализу невротического конфликта. Если пациент делает иррациональные, необоснованные или нелогичные заявления, мы можем утверждать, что пациент и аналитик столкнулись с чем-то важным. И в этой ситуации аналитику лучше набраться терпения и дождаться того момента, когда пациент сам заметит связь между своим враждебным отношением к коллеге и неспособностью взглянуть на супервизора. У пациента может возникнуть ассоциация, благодаря которой предполагаемая связь между отношением к коллеге, мыслями об аналитике и чувством, которое было вызвано рождением брата, станет очевидной. Но если ассоциации пациента свидетельствуют о том, что он не видит или не желает видеть связь между своим отношением к коллеге и представлениями о супервизоре, аналитик может прийти к заключению, что эта мысль внушает пациенту опасения. В этой ситуации комментировать высказывания пациента, не помогая ему понять, что его собственные слова свидетельствуют о том, что он испытывает страх, значит еще сильнее сжимать тиски тревоги, в которых он уже оказался.

Различия в подходе к психологическому сопротивлению имеют решающее значение для понимания того, что Эго пациента выполняет ключевую роль в ассоциативном процессе. Только на примере этих различий можно понять, чем продиктованы представления Эрлоу и Бреннера. На мой взгляд, бессознательное сопротивление можно усмотреть во всех проявлениях, связанных с тем, как пациент использует метод свободных ассоциаций, между тем как Эрлоу и Бреннер полагают, что только интерпретации могут вызвать сопротивление со стороны пациента.

Бреннер считает, что аналитик может не принимать во внимание Эго, поскольку, по его мнению, структурная теория гласит, что Эго отвечает только за восприятие внешнего мира и, в отличие от Ид, действует «логично, последовательно и согласованно» (Brenner, 1994). Он полагает, что структурная теория не соответствует реальности, поскольку исходит из того, что перцепция всегда является результатом компромисса. Однако представление о том, что Эго отвечает только за восприятие реальности, никогда не имело отношения к структурной модели. В действительности, структурная теория всегда строилась на том, что Эго, по существу, напоминает двуликого Януса. Достаточно взглянуть на знаменитую диаграмму, приведенную во фрейдовской работе «Я и Оно», и вспомнить такие слова Фрейда: «Между Я и Оно нет четкой границы; в нижней части Я сливается с Оно» (Freud, 1923). В 1933 году Фрейд внес коррективы в свою схему, значительно увеличив ту часть Эго, которая погружена в бессознательное, и добавил: «Разделяя, мы должны принимать во внимание то, что разделяется для того, чтобы снова слиться воедино» (Freud, 1933). Так что трудно понять, почему Бреннер решил, что, согласно структурной модели, Эго отвечает только за восприятие реальности и функционирует исключительно по принципу вторичных мыслительных процессов. Исходя из того, что Эго подвержено конфликту в большей степени, чем можно было предположить, основываясь на его собственной трактовке структурной теории, Бреннер делает вывод, что Эго можно рассматривать как компромиссную систему (Brenner, 1994). По его мнению, любые проявления сознательной психики представляют собой результат компромисса, а так называемое Эго «в динамическом отношении ничем не отличается от невротического симптома» (Brenner, 1994).

Как уже отмечалось, он считает, что «в психике нет особого рационального отдела, который отвечает только за реалистическое восприятие внешнего мира и деятельность которого не обусловлена либидозными и агрессивными желаниями, берущими начало в детстве, а также чувством неудовольствия, связанным с этими желаниями» (Brenner, 1994). Словом, он предполагает, что, согласно структурной теории, залогом нормальной психической деятельности является способность мощного Эго контролировать Ид, а поскольку, по его мнению, производные Ид постоянно оказывают ощутимое влияние на Эго, структурная теория кажется ему сомнительной.

Я полагаю, что, согласно структурной теории, Эго представляет собой довольно гибкую структуру, способную интегрировать производные влечений, а не подчинять их себе. Поскольку речь идет о структурной теории в изложении Бреннера, я обращаю особое внимание на производные влечений, хотя то же самое можно сказать о сознательной самости и объектных отношениях. Это представление вполне согласуется с концепцией нейтрализации, выдвинутой Фрейдом в 1923 году (Freud, 1923), и с теорией сублимации Гартмана (Hartmann, 1955). Если либидозные или агрессивные желания оказывают какое-то влияние на функции Эго, это еще не значит, что его деятельность становится от этого менее эффективной. Дело в том, что степень эффективности деятельности Эго зависит не от наличия или отсутствия производных влечений, а от его способности интегрировать их производные в интересах выполнения своих функций. Кроме того, представление о том, что Эго в большей или меньшей степени подвержено воздействию конфликта, нисколько не противоречит тому, что Эго выполняет ключевую роль в клинической ситуации. Напротив, это представление может служить еще одним доводом в пользу такого подхода. Именно благодаря этой концепции мы можем понять, что представляет собой рабочая поверхность терапии. Например, пациент, постоянно применяющий психологическую защиту, сотрудничает с аналитиком не так, как пациент, который, то делает вид, что он защищается, то переходит в контратаку. Аналитик должен признавать право пациента на защиту, поскольку сотрудничать с пациентом можно только в том случае, если аналитик дает ему понять, что он знает, какое значение имеет защита для пациента. Как мне кажется, в подобной ситуации аналитик должен обратить внимание пациента на некое явление, на основании наблюдений за которым пациент может понять, что происходит. Приведу в пример случай из практики.

После довольно динамичного сеанса, на котором пациент благодаря, казалось бы, разрозненным воспоминаниям о матери сумел понять, почему его так страшили серьезные отношения с женщинами, этот молодой человек на следующем сеансе поделился с аналитиком соображениями о себе, напоминающими характерные размышления персонажей фильмов Вуди Аллена. Сами по себе его замечания были остроумными, проницательными и порой грустными, однако, по всей видимости, они оставляли его равнодушным. Например, начиная рассказ о том, как ему показалось, что его обсчитали в бакалейной лавке, он с легким сердцем произнес: «Уверяю вас, паранойя может быть забавной штукой». Между тем именно кратковременные параноидальные реакции мешали ему наладить отношения с людьми, которыми он дорожил. В этой ситуации я счел необходимым обратить внимание пациента на конкретные проявления психологической защиты, чтобы он мог использовать эти сведения в той мере, в какой он был готов принимать участие в психоаналитическом процессе. Я напомнил ему о том, что буквально на днях он с интересом обсуждал переживания, которые сегодня уже кажутся ему незначительными. В результате пациент высказал ряд конструктивных соображений по поводу психологической защиты. Примечательно, что без участия Эго пациента я не смог бы использовать сведения, которые получил от него. Принимая в расчет Эго пациента, подверженное разнообразному воздействию со стороны конфликта, аналитик может определить, когда ему следует совершить терапевтическое вмешательство и как его следует преподнести пациенту, чтобы привлечь его к сотрудничеству. Если аналитик полагает, что таким образом он лишь способствует формированию компромиссной системы, он упускает из виду преимущества этого подхода, благодаря которому можно свободно ориентироваться в клинической ситуации.

При ближайшем рассмотрении выясняется, что игнорирование Эго на уровне теории иногда накладывает глубокий отпечаток на клинический подход. Приведу в пример случай из практики, описанный Бреннером в 1976 году (Brenner, 1976). Бреннер не уделяет должное внимание степени восприимчивости Эго анализанта и не считает мысли самого пациента ключевым звеном интерпретативного процесса. Бреннер описывает пациентку, которая продолжила курс анализа, вернувшись из отпуска, и на первом же сеансе завела разговор о том, что она вновь сошлась с прежним приятелем; он был старше нее и к тому времени уже поддерживал отношения с другой женщиной. По словам пациентки, она была очень довольна тем, что снова стала с ним встречаться. Однажды она сообщила аналитику, что ее приятель после занятия сексом оставался с ней наедине дольше обычного, и «это было замечательно» (Brenner, 1976). По этому поводу Бреннер замечает: «Поскольку "дольше обычного" в ее случае означает — больше десяти минут, я сказал ей на следующий день, что она, по всей видимости, не хочет признаваться себе в том, что она страдает, испытывает ревность, чувствует себя одинокой и злится на своего приятеля Ф. за то, что он так с ней обращается» (Brenner, 1976). Однако пациентка на днях говорила аналитику, что относится к этому совершенно иначе. Из уважения к аналитику она, конечно, признала, что ошибалась.

Если аналитик понимает, что психологическая защита никогда не бывает беспочвенной, он вряд ли согласится с тем, что, игнорируя защиту, можно убедить пациента в том, что он ее проявляет. Аналитик должен не перечить пациенту, а выявлять защиту таким образом, чтобы это принесло пользу пациенту и способствовало развитию всего терапевтического процесса. В случае, описанном Бреннером, пациентка, разумеется, не приняла интерпретацию аналитика. Спустя неделю на сеансе разыгралась похожая сцена. На этот раз пациентка проплакала всю ночь накануне сеанса из-за своих «отношений с Ф.» (Brenner, 1976). Но на сеансе заявила, что ее не слишком сильно расстроило его поведение и она больше не собирается плакать из-за того, что он не может с ней встретиться. Аналитик начал было повторять то, что он уже говорил по этому поводу на прошлой неделе, но пациентка резко осадила его и ушла, хлопнув дверью. Бреннер решил, что ее поведение только подтверждает справедливость его предположения о том, что она «действительно» была раздражена. На мой взгляд, Бреннер просто столкнулся с долговременной защитой. Реакция пациентки кажется вполне оправданной, если предположить, что аналитик обратил ее внимание на переживания, о которых она не хотела слышать, поскольку они внушали ей страх. С точки зрения пациентки, аналитик пытался ввергнуть ее в опасное положение, и ей не оставалось ничего иного, как покинуть его кабинет. Если аналитик не учитывает степень восприимчивости Эго пациента к той или иной интерпретации, он выдвигает интерпретацию, руководствуясь тем, что он сам понимает, а не тем, что в данный момент способен осознать пациент.

Проблемы, с которыми столкнулся Бреннер, отчасти объясняются тем, что он анализирует не саму защиту, а то, от чего защищается пациент. Он исходит из того, что Эго является производным влечений, а значит, защита как таковая не имеет особого значения для аналитического процесса. В соответствии с этим подходом анализ психологической защиты представляет собой толкование того, что не хочет признавать пациент, поэтому аналитик вправе в любой момент вторгнуться в пределы компромиссной системы.

Расхождения между этим подходом и принципами структурной теории очевидны. После того как Фрейд выдвинул вторую теорию тревоги, сопротивление рассматривается как реакция Эго на чувство опасности. Клинический опыт свидетельствует о том, что аналитику следует первым делом определить, испытывает ли пациент страх, а затем выяснить, что именно его пугает. Только после этого имеет смысл анализировать то, от чего пациент пытается себя защитить.

В случае пациента, который считал аналитика своим соперником, следовало бы прежде всего доказать пациенту, что он испытывает страх. Затем нужно было донести до него мысль о том, что он боится возмездия со стороны аналитика. Только после этого пациент мог бы признать, что он стремится уничтожить аналитика и тем самым устранить опасного соперника. Я не утверждаю, что в целом интерпретация Бреннера была ошибочной. По большому счету, сопротивление всегда обусловлено производными влечений, но это не означает, что толкование сопротивления и анализ его связей с влечениями нужно производить одновременно.

Анализируя сопротивление поступательно, можно добиться большего успеха. В случае пациентки, описанной Бреннером, аналитику удалось бы выдвинуть убедительное толкование, если бы первым делом он обратил внимание пациентки на то, что она жаловалась на Ф. (из-за которого она проплакала весь вечер накануне сеанса), а затем сама опровергала свои слова, утверждая, что это ее нисколько не беспокоит. На мой взгляд, это равносильно признанию в том, что ей было страшно предположить, что именно Ф. может быть причиной ее страданий. Прежде всего, я попытался бы выяснить, замечает ли сама пациентка, что она пытается отделаться от этих мыслей, и если бы она ответила утвердительно, поинтересовался бы у нее, что она могла бы сказать о чувствах, подталкивающих ее к защите. Речь идет об особом методе работы с пациентом, при котором внимание психоаналитика сосредоточено не на бессознательных переживаниях пациента, а на ощущении опасности, возникающем у него из-за этих чувств. Ведь именно от этого он пытается защититься. Пациент пытается уберечь себя от угрозы, которая исходит от чувства раздражения, а не от самого раздражения. Когда пациент начинает понимать, чем вызвано его сопротивление, ему легче осознать мысли и чувства, которые внушают ему ощущение опасности. Кроме того, я полагаю, что по-настоящему разобраться в своих переживаниях пациент может прежде всего посредством свободных ассоциаций, а не на основе особых знаний аналитика, которые могут противоречить наблюдениям пациента. Аналитику следует выявлять предполагаемое значение ассоциаций, возникающих у пациента, сосредоточив внимание на защите. Например, он может обратить внимание на то, что пациентка говорит, что она расстроена «не по этой причине» и «это ее больше не беспокоит».

Бреннер действует так, словно никаких особых механизмов защиты нет, а значит, нет и нужды в особом анализе защиты. Это вполне закономерно, коль скоро он убежден в том, что Эго не препятствует проявлению влечений, а скорее представляет собой один из элементов удовлетворения влечений. Стало быть, аналитику не остается ничего иного, как искать скрытые мотивы поведения пациента. Выходит, если пациент явно пытается от чего-то защититься, значит, он реагирует на что-то иное — на то, что происходит в клинической ситуации.

Хотя сам Бреннер прямо об этом не говорит, можно вообразить, что, пытаясь защититься от неприятных чувств, связанных с приятелем, его пациентка не замечает, что в дело вмешался перенос, под влиянием которого отношения с аналитиком превратились в садомазохистскую распрю. Но меня интересует другое. Важно понять, с какой стороны следует подступиться к конфликту, чтобы разговор о нем оказался максимально приемлемым для пациентки и полезным для продолжения анализа. Если бессознательно пациентка желает спровоцировать аналитика на проявление садизма, заводить с ней разговор о том, что она злится на приятеля, в тот момент, когда она настаивает на том, что между Ней и приятелем не происходит ничего особенного, значит переходить к открытой конфронтации, которая, скорее всего, примет форму отыгрывания бессознательных желаний пациентки. Когда аналитик замечает, что пациент пытается спровоцировать его на какие-то действия, следует прежде всего обращать внимание на бессознательный характер этого стремления. Выполнить эту задачу можно с помощью метода свободных ассоциаций.

В 1994 году Грей (Gray, 1994) отметил, что сознательная готовность пациента принять участие в процессе лечения зависит от того, способен ли аналитик соразмерять активность своего вмешательства с силой сопротивления. Когда аналитик первым делом разбирает фантазии и переживания, пугающие пациента, границы Эго расширяются и количество разнообразных производных влечений, которые оказываются в пределах Эго, значительно возрастает. Если аналитик понимает, какое значение имеет для психики механизм психологической защиты, он вряд ли станет обращать внимание пациента на производные влечений в тот момент, когда тот сильнее всего от них защищается. Психоаналитик, который проводит анализ защиты по примеру Бреннера ( Brenner , 1976), то есть постоянно возвращается к разговору о том, что вызывает защитную реакцию со стороны пациента, не отдает себе отчет в том, как сильны чувства, заставившие пациента защищаться. Разумеется, любое высказывание или действие пациента во время сеанса может быть истолковано по-разному, но приемы лечения выбираются в расчете на то, чтобы докопаться до сути конфликта, а этого проще всего добиться в том случае, когда пациент чувствует себя в безопасности, то есть может свободно высказывать свои мысли и понимает, откуда берется ощущение опасности, мешающее ему осознавать некоторые переживания.

Примечательно, что, по мнению Бреннера, психологическая защита не претерпевает изменений и не утрачивает патологические черты в ходе аналитического процесса (Brenner, 1976, 1982). Он полагает, что в процессе успешной терапии устраняются деформации, которым подверглись влечения. Однако один случай из практики, который я подробно разберу в следующей главе, доказывает обратное, а я склонен считать этот случай образцовым примером успешной терапии. Пациентка, о которой идет речь, на начальном этапе лечения, то и дело поглядывая на аналитика, сокрушалась из-за того, что она явно его расстраивает. В такой момент пускаться в расспросы по этому поводу все равно что спрашивать пациентку, почему человек двухметрового роста кажется ей великаном. Она просто уверена в том, что так оно и есть. В дальнейшем, даже если само это впечатление останется неизменным, пациентка может усомниться в том, что она правильно оценивает ситуацию. А если она действительно расстраивала аналитика, то она может задуматься над тем, почему ее внимание привлекло именно это обстоятельство. Важнее всего то, что переживания, которые прежде были недоступны для сознательного восприятия, постепенно осознаются. Словом, чувства, которые прежде угрожали Эго, начинают казаться менее опасными. Страх мало-помалу исчезает. Так происходит расширение пределов Эго. Производные влечение теряют власть над чувствами пациента благодаря изменениям, которые переживает Эго.

По всей видимости, Бреннер отрекается от структурной теории еще и потому, что, по его мнению, Фрейд полагал, что успешная защита приводит к вытеснению, а это исключает возможность осознания. Однако в 1926 году Фрейд указал на различие между защитным обособлением и истерической амнезией. Бреннер не обратил внимания на то, что, согласно Фрейду, производное влечения, принимающее форму представления, — это одно, а доступность такого представления для сознательного восприятия — это другое. Фрейд прекрасно понимал, что человек, испытывающий враждебные чувства, не обязательно осознает враждебность своих чувств. Довольно часто на психоаналитическом сеансе пациент делает замечания, которые кажутся ему смешными или добродушными, тогда как аналитика они задевают или унижают.

По мнению Бреннера, в ходе аналитического процесса изменения претерпевает компромиссная система, а не защита (Brenner, 1982, 1994). Он сбрасывает со счетов структурную теорию еще и по этой причине. Впрочем, с таким же успехом можно утверждать, что смог рассеивается не из-за снижения уровня содержания углеводородистых соединений в воздухе, а из-за роста уровня содержания иных соединений. Очевидно, что компромиссная система изменяется в том числе из-за того, что меняется форма защиты. Производные влечений становятся более доступными для сознательного восприятия, поскольку они кажутся менее пугающими. Вот что лежит в основе анализа сопротивления. Если Бреннер полагает, что в ходе психоаналитического процесса изменяется компромиссная система, а значит, концепция Эго не может быть полезной для анализа, то делает он это потому, что, по его мнению, структурная теория предполагает возможность полного устранения конфликта. Бреннер пишет: «Проще говоря, целью терапии является устранение конфликта. Считается, что Эго по мере развития крепнет, а конфликт полностью устраняется» (Brenner, 1994).

Как уже отмечалось, все, что происходит в процессе успешного анализа, указывает на то, что Эго пациента крепнет, однако усиление Эго не является синонимом устранения конфликта (Busch, 1995 a). Перестает быть неизбежным лишь проявление конфликта, а не сам конфликт. Так что сложно согласиться с Бреннером, когда он, утверждая, что симптомы могут сохраняться после завершения аналитического курса, критикует на этом основании структурную теорию. Дело в том, что после успешного аналитического курса пациент относится к развивающимся симптомам совсем не так, как относился к ним до анализа, а это лишний раз убеждает нас в том, что Эго играет ключевую роль в аналитическом процессе.

В доказательство того, что защитная реакция пациента не претерпевает изменений за время анализа, Бреннер приводит случай одной пациентки (Brenner, 1982), которая до курса психоанализа занималась сексом исключительно с женщинами, а затем решилась на интимные отношения с мужчинами. Пока аналитик был в отпуске, у пациентки завязался очередной роман с женщиной. Когда курс психоанализа возобновился, пациентка сама завела разговор об этих отношениях и «попыталась спровоцировать» аналитика (Brenner, 1982). На одном сеансе она принялась рассуждать о том, почему ей следует расстаться с новой подругой. Она часто умолкала и «явно ожидала какой-то реакции от аналитика» (Brenner, 1982). Аналитик выдвинул интерпретацию, заявив, что она ждет, когда он что-нибудь скажет, чтобы выразить свое возмущение по этому поводу, как она много раз поступала в разговоре с родителями. Поскольку аналитик уже не раз выдвигал эту интерпретацию, пациентка знала, что он имеет в виду. Он намекал на то, что в действительности она испытывает раздражение из-за того, что у нее нет пениса, и поэтому родители и аналитик не любят ее так, как могли бы любить, если бы она была мужчиной. По словам Бреннера, это вмешательство заметно сказалось на ее состоянии, поскольку было произведено вовремя. Тем не менее, Бреннер сделал и другие наблюдения.

«Защитная идентификация с мужчинами сохранилась у нее и после интерпретации. До интерпретации это оказывало решающее влияние на ее сексуальное поведение. Она поддерживала сексуальные отношения с женщиной, причем играла в этих отношениях роль мужчины. После интерпретации она по-прежнему старалась говорить мужским голосом. Она решила стать ученицей одного специалиста-мужчины, которым она восхищалась. Надо отметить, что профессиональные навыки, которыми она хотела овладеть, носили ярко выраженный фаллический характер» ( Brenner , 1982).

Из этого Бреннер делает следующий вывод.

«Она по-прежнему индентифицировала себя с мужчинами. Профессиональные навыки, которыми владел ее учитель, явно символизировали фаллос; на бессознательном уровне овладение этими навыками ассоциировалось у нее с обретением пениса. Вряд ли после интерпретации в ее манере использовать идентификацию стали менее заметны инфантильные черты, хотя компромиссная система, частью которой была эта идентификация, приобрела более зрелый и нормальный характер» (Brenner, 1982).

По всей видимости, мы с Бреннером по-разному трактуем понятия зрелости и нормальности. Едва ли целесообразно использовать для оценки поведения такие критерии, как символическое значение или скрытый смысл. С этой точки зрения любой поступок может показаться патологическим. Аналитик замечает прежде всего существенные изменения в отношении пациента к собственным переживаниям. По этим изменениям и следует судить о том, как преобразуется защита, а на психоаналитическом сеансе порой происходят заметные изменения. Если пациент с меньшим напряжением осознает собственные мысли и анализирует свои наблюдения, значит, защита претерпела изменения ( Busch , 1994). Символическое значение поступков пациента не меняется в процессе анализа. Благодаря психоанализу пациент обретает свободу суждений, которая благотворно сказывается и на его поведении в обыденной жизни.

Бреннер (Brenner, 1976), как и Эрлоу, является апологетом терапевтического вмешательства. По его мнению, аналитик призван указать пациенту путь, ведущий прямиком к источнику конфликта, а не помочь пациенту разобраться в том, что мешает ему самостоятельно отыскать этот источник. Сам Бреннер формулирует эту мысль следующим образом.

«Вместо того чтобы выявлять элементы психического конфликта, ответственного за возникновение симптома, а также чувства страха и вины, аналитик может увязать страх (или чувство вины) с симптомом, а не с конфликтом, который лежит в его основе» (Brenner, 1976).

Спору нет, активное вмешательство порой может принести ощутимую пользу пациенту, но утверждение, из которого явствует, что вмешательство составляет сущность работы психоаналитика, противоречит нашему представлению о том, что оптимальная степень терапевтического воздействия, позволяющая сохранить ощущение безопасности, выбирается прежде всего с учетом состояния Эго. Если пациент заводит разговор о симптоме и высказывает мысль о том, что в возникновении симптома повинны внешние обстоятельства, аналитику не следует указывать пациенту на предполагаемые внутренние факторы его развития. Используя метод свободных ассоциаций, аналитик должен выяснить, что именно мешает пациенту осознать внутренний конфликт и почему он настаивает на том, что симптом возник у него под влиянием внешних обстоятельств. Хотя Бреннер пытается определить значение поведения, складывается впечатление, что он анализирует скорее симптомы и поступки, чем переживания пациента на сеансе. Зачастую мы забываем о том, что бессознательное сопротивление обусловлено бессознательным страхом. Приведу в пример случай из собственной практики. Пациент в разгар эдипова конфликта с аналитиком боится, что аналитик в буквальном смысле кастрирует его в наказание за строптивость. В результате регрессии Эго пациента возвращается в состояние, характерное для пятилетнего возраста, когда мысли почти равносильны поступкам, а способность их анализировать появляется лишь временами (Busch, 1995 b). Если в такой ситуации аналитик обратит внимание пациента на его бессознательное желание взять верх над аналитиком, со стороны пациента, разумеется, последует бурная реакция. Но это будет реакция испуганного, загнанного в угол человека, который вряд ли готов усмотреть в словах аналитика нечто иное, нежели реальную угрозу. На мой взгляд, именно по этой причине на аналитическом сеансе часто возникает атмосфера враждебности, насколько я могу судить по аналитической литературе. Когда аналитик обращает внимание пациента на мысли и чувства, которые его пугают, не помогая ему понять, чем вызван этот страх, пациенту кажется, что аналитик действительно угрожает ему. Поэтому пациент поступает так, как поступил бы на его месте любой человек, если бы ему угрожала опасность.

Приведу характерную выдержку из работы Клебана (Kleban, 1994). Речь идет о результатах анализа одной пациентки.

«В процессе переноса в компромиссной системе снова произошел сдвиг. Когда мы завершили анализ защиты, скрытые импульсы, обращенные к аналитику, внушали пациентке еще больший страх и более сильное чувство вины, чем прежде. Она была напугана, чувствовала себя беспомощной и пыталась опять уклониться от осознания. Вместе с тем в рамках переноса она стала открыто проявлять враждебность к аналитику, упрекая его в том, что он ее никак не поощряет» ( Kleban , 1994).

Клебан описывает типичную реакцию пациента, которого заставили отказаться от защиты в тот момент, когда он еще не понял, почему он пытался себя защитить. По этому поводу Рафлинг замечает: «Интерпретация, рассчитанная на то, чтобы сообщить пациенту о догадке аналитика, неизбежно нарушает или, угрожает нарушить его психическое равновесие» (Raphling, 1992). Когда аналитик занимается интерпретацией защиты и, пытаясь выяснить, почему пациент избрал именно этот способ защиты, принимает во внимание чувство опасности, владеющее пациентом, в процессе анализа защиты не нагнетается атмосфера страха и враждебности. Если аналитику удается обратить внимание пациента на владеющее им чувство опасности с таким расчетом, чтобы осознание этого чувства способствовало развитию функций Эго, пациент может воспринимать свои переживания достаточно отстраненно и благодаря этому обретает способность одновременно испытывать чувства и размышлять над ними.

Нельзя упускать из виду то обстоятельство, что в момент конфликта Эго пациента переживает регрессию. По этой причине аналитик должен найти способ, позволяющий задействовать в аналитическом процессе более зрелые функции Эго. Так что, бережное отношение к этим функциям Эго является залогом успешной психоаналитической терапии. Следует отметить, что регрессия, которую переживает Эго, накладывает определенные рамки и на манеру интерпретации. В самый разгар конфликта мышление пациента приобретает конкретный характер (Busch, 1995 b), и аналитику приходится сообразовывать способ интерпретации с такой манерой мышления ( Busch , 1995 b, 1996, 1997). Аналитик должен учитывать, что его пояснения обращены к незрелому Эго, и до тех пор, пока он не подыщет такую форму выражения своих мыслей, которая будет доступна для понимания с точки зрения незрелого Эго, он не сможет добиться желаемого результата.

Спектр реакций на опасность, сопряженную с осознанием бессознательных переживаний, необыкновенно широк. Пациент может усомниться в справедливости слов аналитика, уклониться от обсуждения этих переживаний, отвергнуть доводы аналитика, отказаться от своих слов, сосредоточить внимание на настоящем, а не на прошлом, и т. д. То, что Эрлоу и Бреннер называют сопротивлением, по существу представляет собой реакцию пациента на действия аналитика, который определенным образом нарушает хрупкое равновесие в пределах компромиссной системы. Словом, применяя методы Бреннера и Эрлоу, мы добиваемся от пациента бурной реакции на межличностные отношения, а не интрапсихической реакции на собственные переживания.

Подведем итог. За последние тридцать лет сложился особый терапевтический метод, принципы которого наиболее последовательно изложены в работах Эрлоу и Бреннера. В соответствии с этим подходом основу психических функций составляет компромиссная система, а развитие Эго продиктовано тем, что оно является исполнителем воли Ид. Считается, что основная задача аналитика заключается в том, чтобы вычленить ключевые элементы компромиссной системы и довести это до сведения пассивного Эго. Это вызывает разнообразные бурные реакции со стороны пациента, характер которых зависит от того, что именно представляется пациенту опасным. Я предлагаю использовать иной подход, основанный на другой трактовке второй фрейдовской теории тревоги. На мой взгляд, аналитик должен уделять внимание сопротивлению до вмешательства, а не после него. Залогом эффективности этого метода является готовность Эго пациента содействовать терапевтическому вмешательству аналитика.

Новый взгляд на психоаналитическую терапию

Книга Ф. Буша — аналитика, — посвящена современным представлениям о приемах терапии, в значительной степени основанных на принципах Эго-психологии, а также новому методу анализа сопротивления, позволяющему создавать на сеансе атмосферу защищенности, благодаря которой пациент обретает способность к осознанию и рефлексии, имеющую решающее значение для терапевтического процесса. Современный Эго-психологический метод, описанный в книге, заключается в том, что психоаналитик, вне зависимости от его теоретических предпочтений, должен сообразовываться с текущей ситуацией и индивидуальными особенностями пациента и стараться донести до него свои знания таким образом, чтобы терапия была успешной.