Мифы для жизни

Глава 2. На заре человечества (1966)

Мифология, несомненно, является ровесницей человечества. В самом далеком прошлом - насколько мы смогли проследить по фрагментарным и разрозненным ранним свидетельствам возникновения нашего вида - были обнаружены признаки, указывающие, что уже тогда творчество и быт Homo sapiens формировались целями и соображениями, основанными на мифе. Подобные подтверждения говорят нам нечто важное о единстве нашего вида, поскольку основные темы мифологической мысли остались неизменными и всеобщими не только на протяжении всей истории человечества, но и на всем земном пространстве, где живут люди. Обычно, обсуждая эволюцию человека, ученые концентрируются на физических признаках, анатомических особенностях, которые отличают нас: вертикальное положение тела, большой мозг, число и расположение зубов, противостоящий большой палец, позволяющий нашим рукам управляться с орудиями труда. Профессор Луис Лики, чьим открытиям в Восточной Африке мы обязаны большей частью того, что знаем о самых ранних гоминидах, назвал самую человекоподобную из своих первых находок - около 1,8 млн лет до нашей эры - homo habilis, Человеком умелым. Это название прекрасно подошло малому, который, возможно, был первым мастером по изготовлению примитивных орудий труда. Однако когда вместо физических мы рассматриваем психологические признаки нашего вида, самое очевидное отличие - организация жизни в соответствии, прежде всего, с целями и законами, диктуемыми мифом, и только во вторую очередь - с обусловленными экономически. Да, еда и питье, размножение и постройка жилища играют в жизни человека роль не менее важную, чем у шимпанзе. Но что насчет экономической целесообразности египетских пирамид и средневековых соборов, умирающих с голоду индусов, вокруг которых бродят пригодные в пищу коровы, наконец, истории Израиля со времен Саула до наших дней? Если надо назвать главное отличие психологии человека от психологии животных, это, несомненно, подчинение мифологическому даже хозяйственной сферы деятельности. Вопрос: почему же, каким образом нематериальный порыв подмял под себя требования физической жизни? Ответ прост: в удивительном человеческом мозгу однажды забрезжило понимание, неведомое остальным приматам. Это было осмысление себя как личности и осознание, что и ты сам, и те, кто важен для тебя, однажды умрут.

Признание своей смертности и потребность ее преодолеть являются первым большим толчком к формированию мифологии. Есть и еще один факт, осознание которого влияет на ее развитие: а именно то, что сообщество, в котором человек рождается, которое кормит и защищает его и которое он сам помогает кормить и защищать большую часть своей жизни, существовало задолго до его собственного рождения и останется после его ухода. Иначе говоря, отдельный представитель нашего вида не только осознает себя самого и угрозу смерти, но также сталкивается с необходимостью приспособиться к любым правилам жизни, принятым в обществе, где он родился, к порядку, довлеющему над его личными желаниями, к сверхорганизму, в который он должен быть принят, через сопричастность которому он придет к жизни, побеждающей смерть. В каждой мифологической системе из тех, что от начала времен, включая доисторическую эпоху, распространились по разным областям и территориям Земли, эти две основные идеи - неизбежности личной смерти и долговечности общественного порядка - были символически объединены и составляли стержень, на котором держались ритуалы, а следовательно, и само общество.

Однако взрослеющий в первобытном обществе охотников мальчик должен был приспосабливаться к социуму, полностью отличному от того, к которому нужно адаптироваться подросткам в промышленной стране вроде нашей. Между этими двумя крайностями - неисчислимое множество общественных укладов. Следовательно, двойственная идея, о которой я только что говорил, определяет не только единство нашего вида, но также и его разнообразие. Хотя каждого ожидает смерть, народы мира относятся к ней весьма по-разному. Соответственно, межкультурное исследование мифологий человечества должно обратить внимание не только на общие сюжеты, но и на их трансформацию в частностях.

Третий фактор, мощно влияющий на формирование мифологий, еще одна сфера опыта сугубо человеческого, который взрослеющая личность неизбежно получает по мере развития способности мыслить и наблюдать, - театр Вселенной, мир природы, в котором оказывается человек. Загадочна связь между существованием человека и этим миром, загадочны его величие, вечная переменчивость и вечное возвращение на круги своя. Представление человека о Вселенной сильно поменялось на протяжении тысячелетий, особенно - совсем недавно, после усовершенствования наших исследовательских инструментов. Но большие сдвиги были и в прошлом: например, во времена расцвета ранних шумерских городов-государств, с появлением жрецов, наблюдающих за небесными траекториями, или во времена физиков и астрономов Александрии с их концепцией земного шара внутри семи вращающихся небесных сфер.

По этой причине при анализе мифов, легенд и соответствующих обрядов, помимо определенных постоянных сюжетов и принципов, нужно распознавать и частности, обусловленные не только разнообразием общественных систем, но и природными особенностями, которые в течение тысячелетий формировали и меняли представление человека об окружающем мире.

Более того, в свете археологических находок становится очевидным, что в течение первобытных эпох происходило общее центробежное расселение народов во все стороны, различные популяции все дальше и дальше обособлялись друг от друга, и каждая вырабатывала свои собственные способы применения разделяемых всеми общих идей и соответствующие их трактовки. Теперь же мировые транспорт и средства связи снова объединяют человечество, и различия стираются. Прежние расхождения, отделяющие одну систему от другой, становятся сейчас все менее и менее значимыми, все менее заметными. Наоборот, становится важно научиться увидеть за различиями общие внутренние сюжеты, которые возникли, когда пращуры человека впервые поднялись над уровнем развития животных, и по-прежнему пребывают с нами.

Еще одно соображение, прежде чем перейти к следующему вопросу: в наши дни - по крайней мере, в ведущих современных центрах культурного творчества - люди начали воспринимать наличие обеспечивающего их жизнь общественного порядка как само собой разумеющееся. Вместо того чтобы стремиться защищать и укреплять общество, они стали концентрироваться на развитии и защите индивидуума - не как части государства, а как отдельной сущности и конечной меры всех вещей. Такая ситуация характеризует собой исключительно важный, беспрецедентный сдвиг точки зрения, последствия которого для будущего мифологии мы еще обсудим.

Давайте, однако, сначала рассмотрим некоторые значимые различия в традиционных взглядах, давшие начало противоречивым трактовкам общих мифов в различных частях мира.

Что касается первых книг и глав Библии, то и для иудеев, и для христиан было общей нормой понимать повествования о происхождении вселенной и подлинных доисторических событиях буквально, как достоверные свидетельства. Считали и учили, что мир был сотворен за семь дней неким Богом, известным только иудеям, что где-то на этой просторной новой земле находился эдемский сад со змеем, умеющим говорить, что первая женщина Ева была создана из ребра первого человека и что злой змей рассказал ей о чудесных свойствах плодов, которые Бог запретил паре есть. Вследствие того, что первые люди съели плод, случилось грехопадение всего человечества, смерть вошла в мир, а пару изгнали из сада. Ибо в саду было и второе дерево, плоды которого могли даровать вечную жизнь; Создатель, боясь, как бы люди теперь не поели еще и от него, став такими же знающими и бессмертными, как он сам, проклял их и изгнал, а у ворот сада поставил херувима с пламенным мечом, охраняющего все подступы к древу жизни.

Сегодня кажется невероятным, но люди еще верили во все это едва ли не полвека назад: священники, философы, государственные чиновники и прочие. Сегодня мы знаем - и знаем точно, - что ничего подобного не было: на земле нет никакого эдемского сада, змеи никогда не могли говорить, никогда не происходило ни доисторического грехопадения, ни изгнания из сада, ни Всемирного потопа, не существовало и Ноева ковчега. История, на которой были основаны ведущие западные религии, является сборником вымыслов. Но что удивительно, такие выдумки были широко распространены и стали базовыми преданиями многих других религий. Их двойники обнаруживаются повсюду - и тем не менее, не было никогда таких сада, змеи, дерева и потопа.

Как объяснить эти странности? Кто придумывает эти невероятные истории? Откуда берутся эти образы? И почему - несмотря на явную абсурдность - им так благоговейно верят повсюду?

Предположу, что, сравнивая разные мифологические традиции разных частей света, можно прийти к пониманию их силы, источника и возможного смысла. Они не историчны. Это совершенно ясно. Следовательно, они говорят не о событиях внешнего мира, а о сущностях воображения. И поскольку они обнаруживают действительно всеобщие признаки, то в каком-то смысле должны отражать особенности воображения, присущие человеческой расе, неизменные свойства души человека или, как мы говорим сегодня, психики. Мифы говорят о фундаментальных темах, вечных базовых принципах, которые стоило бы познать. В сущности, их необходимо исследовать, чтобы сохранить связь разума с тайными побуждениями и глубинами психики. Короче говоря, священные сказания с их образами являются посланиями разуму из уголков души, неизвестных бодрствующему сознанию. Если толковать их как хронику событий, имевших место в определенном пространстве и времени - будущем, настоящем или прошлом, - они неизбежно будут поняты превратно, воздействие их исказится, а функции символа примет на себя какой-либо второстепенный предмет: священный жезл, камень или животное, человек, событие, город или социальная группа.

Давайте чуть более пристально рассмотрим библейский образ сада.

Его название, Эдем, на иврите означает «наслаждение, место наслаждения». Английское Paradise происходит от персидского пайри, «вокруг», и дайза, «стена», по сути означая «огороженное стеной место». Очевидно, что Эдем - окруженный стеной сад наслаждения, в центре которого стоит огромное дерево -точнее, два: древо познания добра и зла и древо вечной жизни. Кроме того, из сада - как из неиссякаемого источника - в четырех направлениях текут четыре реки, питающие мир. А когда наши прародители, съевшие плоды, были высланы прочь, у восточных ворот сада поставили херувимов, чтобы (как мы уже слышали) преградить путь к возвращению.

Этот образ Эдема - описывающий не какое-то географическое место, а панораму души - внутри нас. Однако наш разум не в состоянии войти в него и насладиться вкусом вечной жизни, поскольку мы уже вкусили знание добра и зла. По сути, именно знание выгнало нас из сада, изгнало из собственной сердцевины. В итоге мы судим обо всем в категориях знания и переживаем только добро и зло вместо вечной жизни, которая, поскольку огороженный сад заключен внутри нас, уже должна быть нашей, хотя даже не осознанна. Таким представляется смысл мифа, если трактовать его не как рассказ о доисторической эпохе, а как описание внутреннего, духовного состояния человека.

Теперь от этого библейского предания, пленившего Запад, перейдем к покорившему весь Восток индийскому сказанию о Будде, в котором тоже есть мифический образ древа вечной жизни, охраняемого вселяющими ужас стражниками. Именно под этим деревом сидел Сиддхартха, обратившись лицом на восток, когда пробудился к истинному пониманию своей собственной вечности, после чего стал известен как Будда, «Пробудившийся». В буддийской легенде есть и змея, но вместо отождествления со злом ее считают символом вечной энергии, наполняющей все живое на земле. Для змеи сбросить кожу - то же самое, что заново родиться, на Востоке ее уподобляют духу перевоплощения, который обретает новое тело и избавляется от старого, как человек надевает и снимает одежду. В индийской мифологии рассказывается об огромной кобре, удерживающей на своей голове плоскую, как стол, Землю: голова змеи, конечно же, находится по центру Земли, прямо под мировым древом. Согласно легенде о Будде, когда «Благословенный», достигнув всеведения, несколько дней продолжал сидеть, погрузившись в состояние полной медитации, он оказался в опасности из-за большой бури, разразившейся в мире вокруг него. Тогда эта громадная змея, поднявшаяся из недр, обвилась вокруг Будды, защищая, а голову его прикрыла своим капюшоном.

Таким образом, в одной из этих двух легенд о дереве помощь змеи отвергнута и само животное проклято, а в другой - принята. В обоих случаях змея как-то связана с деревом и явно насладилась его плодами, поскольку может сбросить кожу и жить по новой, но в библейском предании наших прародителей выгнали из сада с древом, а в буддистском - мы все еще желанные гости. Таким образом, дерево, под которым сидел Будда, соотносится со вторым древом Эдема, как уже было сказано, не географического, а психологического. В таком случае что мешает нам вернуться и усесться под деревом, подобно Будде? Кто такие или что такое те два херувима? Есть ли у буддистов представление о подобной паре?

Один из самых крупных буддистских центров в мире сегодня - священный город Нара, Япония, где в огромном храме хранится удивительная бронзовая статуя. Шестнадцатиметровый Будда сидит со скрещенными ногами на гигантском лотосе, подняв правую руку в жесте, говорящем: «Не бойся». Каждый приближающийся к территории этого храма проходит через ворота, которые охраняются, слева и справа, двумя гигантскими потрясающе грозными фигурами воинов, размахивающих мечами. Это буддистские двойники херувимов, поставленных Яхве у ворот сада. Однако тут нас не собираются запугивать и сдерживать. Страх смерти и желание жить, которые вызывают в нас эти грозящие стражники, следует оставить позади, проходя между ними.

Иначе говоря, в представлении буддистов снаружи сада нас удерживает не подозрительность или гнев какого-то бога, а собственная инстинктивная привязанность к тому, что мы принимаем за настоящую жизнь. Наши чувства, направленные наружу, в мир пространства и времени, привязали нас к этому миру и бренным оболочкам. Мы не желаем бросать то, что считаем благами и удовольствиями материальной жизни, и привязанность к ним - важное обстоятельство, значимое условие или препятствие, удерживающее нас вне сада. Она и только она мешает нам увидеть внутри себя то бессмертное вселенское сознание, для которого наши физические ощущения, обращенные наружу, являются всего лишь проводниками.

Согласно этой доктрине, не нужен никакой херувим со сверкающим мечом, чтобы не дать нам войти в собственный внутренний сад. Мы сами не пускаем себя туда из-за жадного интереса к преходящим внешним аспектам как своей личности, так и всего окружающего. Таким образом, проход через охраняемые ворота символизирует наш отказ и от такого знакомого мира, и от привычного образа себя: от данных нам лишь в ощущениях вещей, на наших глазах зарождающихся и погибающих, определяемых как добро или зло и, следовательно, рассматриваемых с желанием и страхом. У одного из двух больших буддистских херувимов рот открыт, у другого закрыт - как мне сказали, в знак того, что в этом бренном мире мы всегда познаем все в категориях пары противоположностей. Проходя между ними, мы должны оставить такое мышление.

Но разве, в конце концов, не в этом же урок библейской истории? Ева и затем Адам съели плод познания добра и зла, иначе говоря, пары противоположностей, тут же осознали себя отличающимися друг от друга и устыдились. Поэтому Бог не более чем подтвердил уже свершившееся, когда выгнал их из сада познать муки смерти, рождения и тяжелого труда ради пропитания в этом мире. Более того, теперь они узнали самого Бога как совершенно «другого», гневного и угрожающего, а херувимы у ворот стали метафорами нового опыта - теперь их собственного - познания и Бога и самих себя. Но, как нам говорит то же библейское предание, на самом деле бессмертие все еще было доступно Адаму: «И теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». Христианский образ распятого Спасителя в точности определяет, что нам надлежит делать. Учат, что Христос вернул человеку бессмертие. На всем протяжении Средних веков его крест приравнивался к дереву вечной жизни, и плодом этого древа был сам распятый Спаситель, предложивший, чтобы его плоть и кровь стали нам «истинно пищей» и «истинно питием». Он сам, так сказать, смело шагнул прямо сквозь охраняемые ворота без страха перед херувимом и вращающимся пламенным мечом. Как Будда пятью столетиями раньше оставил позади все эгоистичные желания и страхи, чтобы прийти к познанию себя как чистой вечной Пустоты, так и западный Спаситель оставил свое тело пригвожденным к дереву и чистым духом отправился на искупление -воссоединение - с Отцом, чтобы мы могли последовать за ним.

Таким образом, символические образы этих двух религий формально равнозначны, даже при том, что позиции религий будет трудно согласовать. В Ветхом и Новом Заветах Бог и человек - не единое целое, а противоположности, и причина изгнания человека из сада - в том, что он ослушался своего Создателя. Соответственно, жертва на кресте была по своей природе не столько реализацией воссоединения, сколько покаянным искуплением. С точки зрения буддистов, разъединение человека с источником его бытия следует скорее определять в терминах психологии - как результат того, что разум сбился с пути, не ведает о своем месте и происхождении и объясняет итоговую реальность лишь данными в ощущениях явлениями. Уровень наставлений, представленных в библейской истории, больше похож на сказку о непослушании и наказании за него, которую детям рассказывают перед сном, прививая подчинение, боязнь и почтительную преданность, - что, возможно, подходит для ребенка и его отношения к родителям. Буддистское же учение, напротив, предназначено для отвечающих за себя взрослых. Несмотря на это, используемый обеими религиями образный ряд гораздо старше любой из них, древнее, чем Ветхий Завет, значительно древнее буддизма, древнее даже самой Индии. Символику змеи, дерева и сада бессмертия можно найти уже в самых ранних клинописных текстах, на старых шумерских цилиндрических печатях и даже в первобытных изображениях и обрядах по всему миру.

С точки зрения сравнительного изучения символических форм не имеет значения, действительно ли Христос или Будда когда-то жили и совершали чудеса, ассоциируемые с их учениями. В мировой религиозной литературе полно аналогий этих двух великих жизнеописаний. В конечном счете, из каждого можно вынести, что спаситель, герой, избавитель - это тот, кто научился преодолевать защитную стену страхов, которые, как правило, наяву и даже в ночных сновидениях отгораживают нас от собственного опыта и божественной основы мира. Мифологизированные биографии таких спасителей, несущих послание о выходящей за пределы познаваемого мира мудрости, оперируют трансцендентальными символами, которые по иронии судьбы обычно переводятся обратно в такие же вербализованные запреты, из которых построены исходные внутренние стены. Бывало, я с сожалением слушал, как добродетельные христианские священники во время венчания наставляют молодую пару жить в браке так, чтобы в мире грядущем их ожидала жизнь вечная. Более уместным для мифа был бы совет так построить совместное будущее, чтобы уже на этом свете испытать жизнь вечную.

Ибо бессмертие действительно существует - это вопрос базовых человеческих ценностей, определяющих каждый поступок в жизни человека, присущих как приобретению опыта, так и его реализации, всему тому, с чем люди в любые времена живут и умирают. Мы все неосознанно воплощаем их, просто великими становятся те, кто пробудился и осознал это, - как намекают слова, приписываемые Христу, в гностическом Евангелии от Фомы: «Но царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его».

В свете этого мифологии можно определить, как поэтические выражения трансцендентального видения. Если позволительно использовать в качестве свидетельства древность известных базовых мифических фигур - бога в змеином обличье, например, или священного дерева, - основы того, что мы сегодня считаем мистическими откровениями, были известны с самого начала, хотя бы некоторым еще первобытным учителям человечества.

Каковы же тогда первые проявления мифологического мышления?

Как уже отмечалось, среди самых ранних свидетельств существования человекообразных существ сегодня мы можем упомянуть останки, недавно раскопанные в ущелье Олдувай в Восточной Африке доктором Луисом Лики: явно гуманоидные челюсти и черепа, обнаруженные в слоях пород, имеющих возраст около 1,8 млн лет. Это очень далекое прошлое. С той поры и до возникновения на Ближнем Востоке земледелия и одомашнивания скота пропитание человека полностью зависело от собирательства, охоты и рыбалки. В первые тысячелетия люди обитали и кочевали небольшими группами, составляя на земле меньшинство. Это сегодня мы доминируем над остальными живыми существами, и даже враги, с которыми мы сталкиваемся, - наши собственные соплеменники. В те времена первенство оставалось за зверями, которые к тому же являлись «старожилами» земли, обладали отточенными и проверенными приемами борьбы за существование, находились в родной обстановке, и многие из них были крайне опасны. Исключительно редко выходило так, что одна община людей сталкивалась и имела дело с другой. Обычно вступать в схватки - безнадежные и наоборот - приходилось с животными. И как в наши дни мы по-разному относимся к соседям: с опаской, уважением, отвращением, симпатией или безразличием, так на протяжении всех этих тысяч веков аналогичные чувства люди испытывали к живущим рядом с ними животным. И как сегодня мы достигаем понимания с соседями - или как минимум считаем, что находим, - так и первые обезьяноподобные люди, должно быть, полагали, что между ними и миром животных есть определенное взаимопонимание.

Наши первые ощутимые свидетельства мифологического мышления относятся к периоду неандертальцев, длившемуся где-то с 250 до 50 тысячелетие до нашей эры. Они включают в себя, во-первых, захоронения с запасами еды, погребальным инвентарем, орудиями труда, принесенными в жертву животными и т. п., а во-вторых - ряд «молелен» в высокогорных пещерах, где сохранились ритуально упорядоченные в символической выкладке черепа пещерных медведей. Захоронения предполагают идею если не бессмертия, то как минимум какого-то типа грядущей жизни. Почти недоступные святилища медвежьих черепов высоко в горах, конечно, означают культ этого громадного, умеющего, подобно человеку, вставать на задние лапы мохнатого персонажа. Медведю все еще поклоняются живущие охотой и рыболовством северные народы - и в Европе, и в Сибири, а также племена североамериканских индейцев: по нашим данным, среди них принято сохранять головы и черепа почитаемых зверей, как и у далеких пещерных неандертальцев.

Особенно поучительным и хорошо описанным является пример культа медведя у айнов - европеоидной расы, которая пришла на территорию Японии и обосновалась там на несколько веков ранее монголоидных японцев, а сегодня заселяет только северные острова, Хоккайдо и Сахалин (последний, конечно, теперь принадлежит России). Эти любознательные люди придерживаются здравого убеждения, что наш мир гораздо привлекательнее потустороннего, и потому божественные существа, живущие в том, другом, любят наносить нам визиты. Они приходят в облике животных, но, однажды надев звериные шкуры, уже не способны снять их. Поэтому боги не могут вернуться домой без содействия человека. Айны оказывают им помощь - убивая их, снимая и поедая звериные оболочки и ритуально желая визитерам счастливого пути.

У нас есть целый ряд подробных отчетов о таких ритуалах, и даже в наше время исследователю может повезти оказаться свидетелем подобного. Пойманные еще детенышами медведи растут любимцами в семье охотника, нежно выкармливаемые женщинами, им позволяют кувыркаться с детьми. Когда они вырастают и становятся слишком опасными, их держат в клетке. Наконец, маленький гость достигает четырех лет, и для него приходит время отправиться домой. Глава дома, в котором живет медвежонок, готовит его к будущему событию, поясняя, что хотя он может посчитать торжества слегка грубоватыми, они, без сомнения, производятся со всем почтением и были такими задуманы. «Маленькое божество, - обращаются к сидящему в клетке медвежонку, - мы собираемся отправить тебя домой. Если ты никогда раньше не участвовал в подобной церемонии, знай, что она проводится именно так. Мы хотим, чтобы ты пошел домой и рассказал своим родителям, как хорошо здесь, на земле, с тобой обходились. Если ты получил удовольствие, живя среди нас, и хотел бы доверить нам честь снова принять тебя в гости, мы в свою очередь обещаем предоставить тебе честь участия в еще одной такой церемонии». С медвежонком быстро и умело расправляются. С него снимают шкуру вместе с головой и лапами и закрепляют ее на каркасе так, будто это живой зверь. Затем готовится пиршество, основным блюдом которого является тушенка из порубленного кусками мяса этого самого медведя, полную миску которой ставят под его мордой, чтобы он в последний раз отужинал на земле, после чего, как предполагается, потустороннее существо, с кучей прощальных подарков и по уши довольное, отправляется домой.

Главным, к чему я хотел бы привлечь внимание, является предложение медведю вновь вернуться на землю. Это подразумевает, что, по мнению айнов, такого понятия, как смерть, не существует. Подтверждением этому мы считаем последние наставления усопшим во время погребальных ритуалов айнов. Мертвые не возвращаются назад призраками или вселяясь в одержимых духами - только естественным путем, снова превращаясь в младенцев. Более того, поскольку сама по себе смерть не может служить наказанием для айнов, самым суровым приговором за тяжкие преступления у них считается гибель под пытками.

Вторая важная идея состоит в представлении медведя божественным гостем, чье животное тело должно быть «разломано» (как они говорят), чтобы освободить гостя для возвращения к себе, в потусторонний мир. Многие съедобные растения, как и звери, на которых охотятся айны, считаются посетителями подобного рода, так что айны, убивая и съедая их, на самом деле не причиняют им вред, а оказывают услугу. Здесь прослеживается очевидная психологическая защита первобытного народа охотников и рыболовов, чье существование целиком зависит от непрерывной череды беспощадных убийств, от чувства вины и страха мести. Убитые звери и съеденные растения считаются добровольными жертвами, так что их освобожденные души должны откликнуться благодарностью, а не злостью за «разламывание и поедание» временных физических оболочек.

У айнов округа Кусиро (на юго-восточном побережье Хоккайдо) существует легенда, чье предназначение - объяснить, почему к медведю относятся с большим почитанием. В ней говорится о молодой женщине, которая каждый день ходила со своим малюткой в горы в поисках корешков лилии и других съедобных растений. Когда она набирала достаточно и шла к ручью промыть коренья, то снимала ребенка со спины и оставляла на берегу завернутым в ее одежду, а сама обнаженная входила в воду. В один из таких дней, зайдя в ручей, она запела красивую песню, а выбравшись на берег, не только не замолчала, но еще и затанцевала под собственное пение. Всецело поглощенная танцем и песней, она не замечала ничего вокруг, пока внезапно не услышала зловещий шум и, повернувшись, не увидела направляющегося к ней бога-медведя. В ужасе она убежала в чем была. Когда бог-медведь заметил брошенного у ручья малыша, он подумал: «Я подошел, плененный прекрасной песней, ступая тихо, чтобы не быть замеченным. Но увы! Ее музыка была так чудесна, что привела меня в восторг, и я нечаянно помешал».

Младенец начал кричать, и бог-медведь сунул свой язык ему в рот, чтобы покормить и успокоить, и еще несколько дней умудрялся поддерживать в нем жизнь, нежно нянча и не оставляя одного. Когда подошла группа охотников из деревни, медведь удалился, а крестьяне, наткнувшись на брошенного живого ребенка, догадались, что медведь заботился о нем, и с восхищением сказали друг другу: «Он заботился об этом потерянном малыше. Медведь хороший. Он - достойное божество и, конечно, заслуживает нашего поклонения». Так что они последовали за медведем и убили его, а затем принесли в деревню, устроили медвежье празднество и, поднеся вкусной еды и вина его душе, а также осыпав ее амулетами, отправили домой в богатстве и радости.

Поскольку медведь, главная фигура пантеона айнов, считается богом гор, ряд ученых предполагают, что это может объяснить выбор высокогорных пещер в качестве ритуальных помещений древнего медвежьего культа неандертальцев. Айны тоже собирают черепа медведей, которых приносят в жертву. Кроме того, в горных «молельнях» неандертальцев были замечены признаки кострищ; в ходе ритуала айнов богиню огня Фудзи приглашают разделить с принесенным в жертву медведем трапезу его мясом. Предполагается, что эти два божества, богиня огня и бог гор, беседуют друг с другом, пока хозяева и хозяйки пиршества, айны, ночь напролет развлекают их песнями и угощают едой и питьем. Мы не можем быть уверены наверняка, что у далеких неандертальцев двести тысяч лет назад были какие-то похожие представления. Некоторые авторитетные ученые сильно сомневаются в правомерности интерпретации доисторических находок в привязке к обычаям современных примитивных народов. И все же в данном случае параллели действительно поражают.

Отмечалось даже, что и тогда, и сейчас у отрубленных черепов обычно оставлено по два шейных позвонка. В любом случае мы можем с уверенностью, без тени сомнений утверждать, что у обоих народов медведь является почитаемым животным, чьи силы превозмогают смерть и сохраняются в отрубленном черепе, что ритуалы призваны увязать его силы с целями и жизнью человеческого сообщества и что сила огня каким-то способом связана с обрядами.

Самые ранние известные свидетельства добывания и поддержания огня восходят к периоду, столь же далекому от эпохи неандертальца, как его непримечательный день далек от наших дней, а именно - к временам питекантропа примерно пятьсот тысяч лет назад, к логовам вечно голодного низколобого каннибала, известного как пекинский человек, который, в частности, видимо, обожал мозги а-ля натюрель и пожирал их сырыми из только что вскрытых черепов. Он не использовал костры для приготовления еды. Как и неандертальцы. Тогда для чего? Чтобы согреться? Возможно! Как возможно и то, что питекантроп поддерживал огонь в очаге, словно на алтаре, завороженный магией пламени. Такая догадка кажется еще вероятнее, если учесть, что позднее усмиренный огонь появится не только в высокогорных медвежьих храмах неандертальцев, но и на медвежьих пиршествах айнов, где недвусмысленно признается олицетворением богини. Вполне возможно, что огонь был первым божеством доисторического человека. У огня есть свойство не уменьшаться при разделении на части, а увеличиваться. Огонь, единственный на земле, сияет, подобно солнцу и молнии. Еще он живой: в теплоте человеческого тела заключена сама жизнь, которая уходит из него, когда тело остывает Он чудовищен при извержении вулканов и, как мы знаем из преданий многих примитивных народов, часто отождествляется с вулканическим дьяволом, властвующим над загробным миром, где мертвые веселятся в вечной пляске среди мистически танцующих языков подземного пламени.

Суровые будни и жестокие нравы неандертальцев ушли в прошлое и даже стерлись из памяти с завершением ледниковых эпох, приблизительно сорок тысяч лет назад; затем появилась - довольно внезапно - бесспорно, более развитая человеческая раса, в буквальном смысле человек разумный, Homo sapiens, от которого напрямую происходим мы. Именно с людьми этого периода связывают удивительные наскальные рисунки в Пиренейских горах, возле реки Дордонь во Франции и в Кантабрийских холмах в Испании. Им же приписывают маленькие женские фигурки из камня и кости мамонта или слона, которые забавно прозваны палеолитическими Венерами и которые, по-видимому, являются первыми произведениями человеческого искусства. Череп пещерного медведя, которому поклоняются, - не акт искусства в том смысле, в каком я здесь использую этот термин, как и погребальные предметы или каменные орудия труда. Статуэтки были сделаны без ступней, поскольку задумывались, чтобы втыкать их в землю, устанавливая в маленьких домашних святилищах.

Мне кажется важным отметить, что мужские фигуры, встречающиеся в наскальных рисунках того периода, всегда во что-то одеты, женщины неизменно изображены полностью обнаженными и безо всяких украшений. Это кое-что сообщает о психологических и, следовательно, мифических значениях соответственно мужского и женского начал. Женщина мистична сама по себе и воспринимается именно так: не только как несущая и дарующая жизнь, но и очаровывающая одним прикосновением, даже присутствием. Соответствие ее циклов смене лунных фаз добавляет таинственности. В то же время одетый мужчина - тот, кто обрел полномочия, кто выполняет конкретную, определенную социальную роль или функцию. В младенчестве - как отмечали и Фрейд, и Юнг - мать воспринимается как сила природы, а отец - как власть общества. Мать, родившая ребенка из чрева, обеспечивает его питанием и в детском воображении может также представляться (как ведьма из сказки про Гензеля и Гретель) матерью пожирающей, угрожающей поглотить обратно свое порождение. Отец же - тот, кто осуществляет инициацию, не только знакомя сына с его социальной ролью, но и служа для дочери основой самых первых впечатлений о мужском характере, так сказать, пробуждая дочь к ее социальной роли женщины рядом с мужчиной. Палеолитических Венер всегда находили поблизости от домашних очагов, в то время как изображения мужчин в нарядах обнаруживаются в дальних темных углах покрытых изображениями пещерных храмов, среди множества старательно прорисованных животных. Одеяниями и позами эти фигуры напоминают шаманов более поздних примитивных племен и, несомненно, были связаны с ритуалами охоты и посвящения.

Позвольте мне теперь разобрать легенду североамериканского индейского племени черноногих, которую я уже изложил в первом томе «Масок Бога» («Первобытная мифология). Она лучше, чем какая-либо из известных мне легенд, объясняет, как художники-охотники палеолита должны были интерпретировать ритуалы в своих таинственно разрисованных пещерных храмах. Легенда черноногих рассказывает о времени, когда индейцы на подходе зимы не смогли собрать достаточных запасов бизоньего мяса, поскольку животных не удавалось направить к обрыву и заставить спрыгнуть. Загнанные бизоны у самого края ухитрялись свернуть в сторону и убегали прочь.

И вот однажды ранним утром девушка из голодающей деревни, расположенной у подножия большого крутого холма, отправилась за водой. Подняв глаза, она заметила стадо, пасущееся вверху на равнине, и крикнула, что, если только бизоны собьются в загон, она выйдет замуж за одного из них. Вдруг сразу после этих слов животные начали сбегаться к обрыву, срываясь вниз и разбиваясь насмерть. Она, конечно, удивилась и обрадовалась, но потом, когда большой бык одним скачком перемахнул через ограду загона и понесся в ее сторону, перепугалась. «Пошли!» - сказал он. «Ох, нет!» - ответила она, отступая. Но он, напомнив о ее обещании, увел девушку на холм и прочь, в прерию.

Этот бык был воплощением духа стада, фигурой скорее мифической, чем принадлежащей реальному миру. В легендах примитивных охотников мы повсюду находим его двойников: полузверь-получеловек, шаманские образы (как змея в Эдеме), в которых трудно разделить звериное и человеческое, хотя в рамках сюжета мы легко воспринимаем проявления отдельных сторон.

Когда довольные жители деревни кончили забивать «упавшую с неба» добычу, они поняли, что девушка исчезла. Ее отец, обнаружив следы дочери и заметив промеж них бизоньи, сходил за луком и стрелами, а затем отправился по следам вверх по холму и на равнину. Проделав немалый путь, он вышел к озерцу с бизоньими грязевыми ваннами и неподалеку разглядел стадо. Уставший охотник присел, раздумывая, что делать дальше, и увидел летящую сороку, которая опустилась поблизости и стала что-то поклевывать.

«Ух ты! - воскликнул человек. - Прекрасная птица, ты же летаешь повсюду. Если увидишь мою дочь, скажи ей, пожалуйста, что здесь, у озерца, ее дожидается отец!»

Прекрасная черно-белая птица с длинным изящным хвостом упорхнула прочь прямиком к стаду и, отыскав там девушку, опустилась поблизости на землю. Она опять стала поклевывать землю, вертя головой туда-сюда, пока не оказалась очень близко к девушке, и только тогда прошептала: «Твой отец ждет тебя возле озерца».

Девушка испугано осмотрелась вокруг. Бык, ее муж, расположившийся совсем рядом, спал. «Ш-ш-ш! Лети назад, - прошептала она, - и скажи моему отцу, пусть ждет».

Птица вернулась с посланием к отцу девушки, а тем временем большой бык проснулся.

«Сходи, принеси мне воды», - сказал он. Девушка, поднявшись, сняла рог с головы мужа и направилась к озерцу, где отец тут же схватил ее за руку. «Нет, нет! - предостерегла она. - Бизоны погонятся следом и убьют нас обоих. Нам надо подождать, пока большой бык снова заснет, тогда я приду и мы ускользнем».

Она наполнила рог и вернулась назад к мужу, который сделал большой глоток и потянул носом воздух. «Где-то рядом человек», - сказал он. Хлебнул еще и принюхался снова, затем встал и заревел. Какой ужасный рев!

Подскочили все быки. Они подняли свои короткие хвосты и затрясли ими, вскинули могучие головы и замычали, затем, разбрасывая копытами грязь, помчались на все четыре стороны. Наконец, достигнув озерца, они затоптали до смерти бедного индейца, пришедшего на поиски дочери: поднимали его на рога и снова топтали копытами, пока от тела не осталось и следа. Дочь кричала: «О отец, о мой отец!» И по лицу ее катились слезы.

«Ага! - жестко сказал бык. - Так ты рыдаешь по своему отцу! Теперь, возможно, ты поймешь, что происходит и всегда происходило с нами. Мы видели, как твой народ убивал и резал наших матерей, отцов, всех наших родных. Но я пожалею тебя и дам лишь один шанс. Если ты сможешь вернуть своего отца к жизни, позволю тебе и ему возвратиться к своим».

Несчастная девушка, повернувшись к сороке, упросила ее поискать в растоптанной грязи какую-нибудь частицу тела ее отца, чем птица и занялась. Она копалась возле озерца, пока ее длинный клюв не извлек кусок человеческого позвонка. Девушка осторожно положила его на землю и, накрыв своим платьем, запела некую песнь. Совсем скоро стало заметно, что под одеждой лежит человек. Она приподняла уголок. Это был ее отец, пока бездыханный. Девушка опустила ткань и продолжила песню, а когда снова подняла платье, отец был жив. Он встал, и изумленная сорока запорхала вокруг него с цоканьем удивления. Бизоны были поражены.

«Сегодня мы видели странные вещи, - сказал большой бык своим сородичам. - Человек, которого мы затоптали насмерть, снова жив. Сила людей велика».

Затем он повернулся к девушке и сказал: «Прежде чем вы с отцом уйдете, мы обучим вас нашим танцу и песне, никогда их не забывайте». Танец с песней были магическими средствами, с помощью которых можно вернуть к жизни убитого людьми бизона точно так же, как был оживлен человек, убитый бизонами.

Все быки пустились в пляс, - как и подобало таким крупным зверям, их песня была неторопливой и торжественной, а поступь - тяжелой и размеренной. Когда танец окончился, большой бык сказал: «Теперь идите к себе домой и не забывайте, что видели. Научите этим танцу и песне свой народ. Головы быков и бизоньи шкуры будут служить священными предметами обряда - все, кто изображает в танце быков, должны надевать их на себя».

Поразительно, как много нарисованных фигурок в больших палеолитических пещерах начинают выглядеть иначе, когда рассматриваешь их в контексте таких вот легенд современных племен, живущих охотой. Конечно, нельзя быть до конца уверенными, что предполагаемые связи полностью точны. Однако почти наверняка основные идеи были сходными. Мы можем перечислить некоторые из них: убитые животные являются добровольными жертвами, обряды взывания к их духам представляют собой мистическое соглашение между животным миром и человеком, а песня и танец служат средством проявления волшебной силы таких обрядов. Более того, концепция отношения к каждому виду животных как к эдакой множественной особи, происходящей от полузверя-получеловека, Звериного Господина, обладающего магической силой, связана с идеей о том, что смерти как таковой не существует. Материальные тела являются просто одеждой для невидимых сущностей, которые могут проходить туда-сюда сквозь неосязаемую стену между незримым потусторонним миром и этим. В древности, согласно легендам, между человеческими существами и зверями происходили контакты и переговоры, заключались браки и другие соглашения; из представлений об этих соглашениях произошли народные обряды и обычаи. Люди были убеждены в магической силе этих обрядов и в том, что для сохранения своей силы ритуалы должны проводиться в исходной, первоначальной форме, - даже малейшее отклонение разрушает их чары.

Вот таким он был, мифический мир первобытных охотников. Обитая в основном на просторных пастбищах, где природа - это широко раскинувшаяся равнина, накрытая лазурным куполом, смыкающимся с землей у далекого горизонта, а преобладающая форма жизни - группы животных, перемещающихся по этому гигантскому пространству, кочевые племена, живущие убийствами, обычно и нрав имели воинственный. Поскольку людей кормили и защищали охотничьи навыки и боевая отвага мужчин, в племенах доминировали мужская психология, ориентированная на мужчин мифология и значимость личного мужества.

В тропических джунглях, с другой стороны, преобладает совершенно другой природный порядок, соответственно отличаются их психология и мифология. Основные события разворачиваются среди буйной растительности, где происходящее чаще скрыто, чем видимо глазу. Над головой - покрытый листвой верхний мир, населенный снующими кричащими птицами; под ногами - плотный покров из листьев, под которым притаились змеи, скорпионы и разные другие угрожающие смертью твари. Нигде не найти чистого горизонта, во всех направлениях -бесконечное переплетение стволов и листвы, куда опасно лезть в одиночку. Жизнь поселения относительно стабильна, привязана к земле, люди питаются растительной пищей, собираемой или выращиваемой в основном женщинами, и потому мужская психология не в цене. Даже первоначальная для юноши психологическая задача достижения независимости от матери с трудом выполнима в мире, где вся важная работа, за что ни возьмись, выполняется исключительно знающими свое дело женщинами.

Поэтому именно среди тропических племен возникла поразительная практика мужских тайных обществ, куда не допускали женщин, где можно было погрузиться в тешащие мужское влечение к подвигам символические игры для любознательных и сделать это в безопасности и втайне, вдали от контролирующего взора матери. В этих регионах привычное зрелище гниющей растительности, дающей начало новым зеленым побегам, по-видимому, зародило мысли о символическом значении смерти как дарительницы жизни, из которых родилась ужасная идея о том, что путь к приумножению жизни проходит через приумножение смерти. Итогом стало охватившее на многие тысячелетия весь тропический пояс нашей планеты повальное увлечение жертвоприношениями. Оно в корне отличалось от сравнительно ребяческих обрядов поклонения животным и умиротворения их духов, бытовавших среди охотников великих равнин: безжалостное принесение в жертву людей, как и животных, весьма символичное в каждой своей детали, жертвование урожая, первенцев, вдов на могилах их мужей и даже всех придворных вместе с их королями. Мифическая идея добровольной жертвы стала связываться здесь с образом изначального существа, которое когда-то в древности выразило готовность быть убитым, расчлененным и похороненным, чтобы из его погребенных частей выросли съедобные растения, благодаря которым люди смогли бы выжить.

На полинезийских островах Кука существует занятный местный вариант этого общепринятого мифа в форме легенды о девушке по имени Хина (Луна), которая любила купаться в некоем озере. Однажды громадный угорь проплывал мимо и прикоснулся к ней. Это повторялось день за днем, пока как-то раз угорь не сбросил свою кожу и перед девушкой не предстал красивый юноша, Те Туна (Угорь), который и стал ее возлюбленным. С той поры он мог навещать ее в человеческом облике и снова становился угрем, когда уплывал, пока однажды не объявил, что пришло ему время покинуть Хину навсегда. Он нанесет ей еще один визит в виде угря, во время большого прилива, а она должна будет отрезать ему голову и зарыть ее. Так и случилось, и Хина сделала все точно, как ей было сказано. Потом она каждый день приходила на место, где закопала голову, пока не появился зеленый росток, который вырос в красивое дерево, со временем принесшее плоды. Так появились первые кокосы, и на любом орехе, когда его почистишь, по-прежнему видны глаза и лицо возлюбленного Хины.

Мифы для жизни

Что такое мифы и какова их функция в обществе? Как мы можем использовать мифы, чтобы облегчить наши сегодняшние страдания и тревоги? Как мифы могут нам помочь в воспитании детей? В книге Джозеф Кэмпбелл исследует потенциал и мощь мифов и их ежедневное влияние на нашу современную жизнь даже там, где мы этого не предполагаем. Он показывает, что для мифов не существует границ, они обращены к универсальным базовым архетипам, которые являются общими для всех времен и народов. Книга будет интересна психологам, педагогам, философам, социологам, культурологам, историкам.