Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников

Глава 7

I

Сейчас я попробую дать краткое описание трудностей, характерных для прогресса в анализе. Требуется длительная и болезненная работа для того, чтобы пациент стал способен встретиться со своей завистью и ненавистью. Хотя чувства соперничества и зависти знакомы большинству людей, их наиболее глубокие и ранние проявления, переживаемые в ситуации переноса, очень болезненны, и поэтому пациенту очень трудно признать их. То сопротивление, которое мы находим как в мужских так и в женских случаях при анализе Эдиповой ревности или враждебности, хотя и бывает очень сильным, но не достигает той интенсивности, с которой мы сталкиваемся при анализе зависти и ненависти к груди. Помощь пациенту в прохождении через эти глубокие конфликты и страдания - это наиболее эффективное средство повышения его стабильности и интеграции, поскольку она позволяет ему с помощью переноса более прочно установить свой хороший объект, укрепить любовь к нему и приобрести уверенность в себе.

Нет нужды говорить, что анализ этих самых ранних отношений включает в себя исследование и более поздних и позволяет аналитику более полно понять взрослую личность пациента.

В ходе анализа мы должны быть готовы встретиться с колебаниями между улучшениями и откатами назад. Это может проявляться по-разному. Например, пациент испытывает благодарность и высоко оценивает мастерство аналитика. Это мастерство, предмет восхищения, скоро становится поводом к зависти; зависть может уравновешиваться гордостью за обладание хорошим аналитиком. Если гордость пробуждает чувство собственника, то может произойти оживление инфантильной жадности, которую можно описать следующими словами: у меня есть все, чего я хочу; моя хорошая мать целиком принадлежит мне. Такая жадная и контролирующая установка приводит к порче отношений с хорошим объектом и порождает вину, которая вскоре может привести к другой защите: например, я не хочу повредить матери-аналитику, я лучше воздержусь от принятия ее даров. В этой ситуации оживает ранняя вина за отвержение молока и любви, даваемых матерью, поскольку помощь аналитика не принимается. Пациент также переживает вину, поскольку он лишает себя самого (хорошую часть себя) улучшения и помощи и упрекает себя за то, что он взвалил на аналитика слишком тяжелое бремя, недостаточно сотрудничая с ним; так что он чувствует, что эксплуатирует аналитика. Такое отношение пациента может перемежаться с персекуторной тревогой, что у него будут украдены его защиты и эмоции, все его мысли и идеалы. При состояниях сильной тревоги в мыслях пациента, кажется, не существует другой альтернативы кроме как украсть или быть обокраденным.

Защиты, как я предполагаю, продолжают действовать, даже когда приходит большее понимание. Каждый шаг, приближающий к интеграции, и пробуждаемая этим тревога могут вести к еще более сильному проявлению ранних защит и даже к появлению новых защит. Мы должны также ожидать, что первичная зависть будет возникать снова и снова, и мы будем сталкиваться с повторяющимися колебаниями эмоционального состояния. Например, если пациент чувствует себя презираемым и потому униженным в своих отношениях с аналитиком, которому он в тот момент приписывает доброту и терпение, то очень скоро зависть к аналитику может проявиться вновь. Несчастность, боль и конфликты пациента, через которые тот проходит, противопоставляются тому, что он воспринимает как душевный покой аналитика - его действительную психическую нормальность, - и это становится особой причиной для зависти.

Неспособность пациента с благодарностью принимать интерпретации, которые одной частью своей души он признает полезными, образует один из аспектов негативной терапевтической реакции. К той же области относятся и другие трудности, которые я сейчас упомяну. Мы должны быть готовы к тому, что всякий раз, как у пациента произойдет продвижение к интеграции, т. е. когда завидующие, ненавидящие и ненавидимые части его личности сблизятся с другими частями его Я, на авансцену Выступят мощные тревоги, которые усилят недоверие пациента к своим любовным импульсам. Удушение любви, которое я описала как маниакальную защиту при депрессивной позиции, уходит своими корнями в опасность, которой угрожают деструктивные импульсы и персекуторная активность. У взрослых зависимость от любимого человека оживляет беспомощность младенца и ощущается как унижение. Но это нечто большее, чем инфантильная беспомощность: ребенок может быть чрезмерно зависим от матери, если его тревога настолько велика, что его деструктивные импульсы превращают мать в преследующий или поврежденный объект; и эта сверхзависимость может оживать в ситуации переноса. Тревога из-за того, как бы жадность, если будет открыт путь любви, не разрушила любимый объект, является еще одной причиной для удушения любовных импульсов. Может также появиться страх, что любовь приведет к слишком большой ответственности, и объект будет требовать слишком многого. Бессознательное знание пациентом того, что у пего есть ненависть и деструктивные импульсы, приводит к тому, что он искренне не принимает свою любовь к другим людям и любовь других к себе.

Поскольку любая тревога приводит к тому, что Эго начинает использовать какие-либо из своих защит, важную роль в противодействии переживаниям персекуторной и депрессивной тревог играют процессы расщепления. Когда мы интерпретируем эти процессы расщепления, пациент начинает лучше осознавать ту часть себя, которой он боится, т. к. чувствует, что она олицетворяет собой деструктивные импульсы. У пациентов, у которых ранние процессы расщепления (всегда связанные с шизоидными и параноидными чертами) преобладают в меньшей степени, сильнее развито вытеснение импульсов, что приводит к иной клинической картине. Т. е. мы имеем тогда дело с пациентом более невротического типа, который до определенной степени преуспел в преодолении раннего расщепления и у которого вытеснение стало главной защитой от эмоциональных расстройств.

Другой трудностью, на протяжении длительных периодов препятствующей анализу, является цепкость, с которой пациент держится за сильный позитивный перенос, что до определенной степени обманчиво, т. к. основано на идеализации и прикрывает отщепленные ненависть и зависть. Характерно, что оральные тревоги при этом часто игнорируются и на поверхность выходят генитальные элементы.

Я много раз пыталась показать, что деструктивные импульсы - проявления инстинкта смерти - видимо, в первую очередь, направлены против Эго. Сталкиваясь с ними, даже если это происходит постепенно, пациент чувствует, что в процессе принятия этих импульсов как аспектов себя и их интеграции он подвергается разрушению. Т. е. пациент в результате интеграции в определенные моменты сталкивается с некоторыми серьезными опасностями: его Эго может быть переполнено; он может чувствовать потерю идеальной части себя, но при этом ощущать, что существует отщепленная, деструктивная и ненавидимая часть его личности; аналитик может казаться ему враждебным и мстить за деструктивные импульсы пациента, которые больше не вытесняются, став, таким образом, опасной фигурой, олицетворяющей Супер-Эго;

наконец, аналитик, в той мере, в которой он замещает хороший объект, оказывается под угрозой разрушения. Нам станет понятно, почему угроза аналитику вносит свой вклад в сильное сопротивление, с которым мы сталкиваемся, пытаясь преодолеть расщепление и пойти по пути интеграции, если мы вспомним, что младенец ощущает свой первичный объект как источник блага и жизни и поэтому считает его незаменимым. Его тревога о том, как бы не разрушить его, является причиной сильных эмоциональных затруднений и принимает важное участие в конфликтах, возникающих на почве депрессивной позиции. Чувство вины, возникающее в результате осознания деструктивной зависти, может вести к временному подавлению способностей пациента.

Мы встречаемся с совершенно другой ситуацией, если в качестве защиты от интеграции у пациента возникают фантазии всемогущества или даже мегаломания. Это может быть критической стадией, потому что пациент может искать убежища в подкреплении своих враждебных установок и проекций. Так, он думает о своем превосходстве над аналитиком, которого обвиняет в недооценке себя, и благодаря этому находит некоторое оправдание для ненависти к нему. Он предъявляет счет за все до сих пор достигнутое в анализе. Если обратиться к ранней ситуации, то у пациента, когда он был младенцем, могли быть фантазии о том, что он более могуществен, чем его родители, и даже что это он создал свою мать или родил ее и обладал материнской грудью. Соответственно, это мать украла у него грудь, а не пациент у нее. Проекция, всемогущество и преследование достигают своей кульминации. Некоторые из этих фантазий действуют всякий раз, когда возникают вопросы приоритета в научной или другой работе. Существуют также и другие факторы, которые могут пробудить жажду первенства, такие как исходящие из разных источников амбиции, и особенно чувство вины, в основе своей связанное с завистью и разрушением первичного объекта или его последующих заменителей. Это обусловлено тем, что чувство вины по поводу обкрадывания первичного объекта приводит к отрицанию, принимающему форму претензии на полную оригинальность, и потому исключает возможность брать или принимать что-то от объекта.

В предыдущем разделе я подчеркнула трудности, возникающие в определенные моменты анализа у пациентов, у которых зависть конституционально сильна. Однако анализ этих глубоких и серьезных нарушений является во многих случаях защитой от потенциальной опасности психоза, исходящей из завистливой и всемогущей установки. Но очень важно не торопить эти шаги по интеграции, поскольку если осознание разделенное личности придет внезапно, то пациенту будет очень трудно справиться с ним. Чем сильнее отщеплены завистливые и деструктивные импульсы, тем более опасными их ощущает пациент, когда начинает их осознавать. В анализе мы должны прокладывать путь к болезненному пониманию пациентом своей разделенное медленно и постепенно. Это означает, что деструктивные стороны будут вновь и вновь отщепляться и присоединяться, пока не возникнет большая интеграция. В результате сильнее станет чувство ответственности, более полно будут переживаться вина и депрессия. Когда это произойдет, усилится Эго, уменьшится ощущение всесилия деструктивных импульсов и зависти и освободится замороженная процессом расщепления способность к любви и благодарности. Вследствие этого отщепленные аспекты Я станут более приемлемыми, и пациент будет все более способен вытеснять деструктивные импульсы по отношению к любимым объектам, вместо того чтобы расщеплять свое Я. Это подразумевает, что уменьшатся проекции на аналитика, которые прежде превращали его в опасную и мстительную фигуру, и аналитику, в свою очередь, станет проще помочь пациенту в дальнейшей интеграции. Таким образом, негативная терапевтическая реакция потеряет свою силу.

Анализ процессов расщепления и лежащих за ними ненависти и зависти как в позитивном, так и в негативном переносе предъявляет большие требования как к аналитику, так и к пациенту. Одним из последствий возникающих при этом затруднений является тенденция некоторых аналитиков подкреплять позитивный перенос и избегать негативного, и пытаться усилить чувства любви, принимая на себя роль хорошего объекта, который в прошлом у пациента не был устойчиво установлен. Эта процедура по своей сути отличается от той техники, которая, помогая пациенту достигнуть лучшей интеграции себя, направлена на смягчение ненависти любовью. Мои наблюдения показывают, что техники, основанные на успокаивании, редко бывают успешными; в частности, их результаты недолговечны. Конечно же, у каждого существует глубоко укоренившаяся потребность в том, чтобы быть успокоенным, уходящая корнями в ранние отношения с матерью. Младенец ожидает от нее не только внимания ко всем своим потребностям, но также жаждет получить от нее знаки любви каждый раз, когда он переживает тревогу. Эта потребность быть успокоенным является жизненно важным фактором в аналитической ситуации, и мы не должны недооценивать ее важность для наших пациентов, как для взрослых, так и для детей. Мы обнаруживаем, что, хотя их сознательной и часто бессознательной целью является анализ, у пациентов есть сильное желание получить доказательства любви и признания от аналитика и быть таким образом успокоенными, и это желание никогда полностью не проходит. Даже сотрудничество пациента, которое позволяет анализировать очень глубокие слон психики - деструктивные импульсы, персекуторную тревогу - может до определенной степени находиться под влиянием потребности доставить удовольствие аналитику и быть любимым им. Аналитик, который это осознает, будет анализировать инфантильные корни этих желаний;

в противном случае, при идентификации с пациентом ранняя потребность в успокоении может сильно повлиять на его контрперенос и, следовательно, на его технику. Эта идентификация может также легко вызвать у аналитика искушение занять место матери и немедленно откликаться на зов, чтобы облегчить тревоги ребенка (пациента).

Одна из трудностей при осуществлении шагов по интеграции возникает, когда пациент говорит: «Я могу понять, что вы говорите мне, но я не чувствую этого». Мы сознаем, что мы обращаемся к той части личности, которая, несмотря на все намерения и цели, недостаточно доступна в данный момент как пациенту, так и аналитику. Наши попытки помочь пациенту в интеграции будут убедительны, лишь если мы сможем на материале прошлого и настоящего показать ему, как и почему он снова и снова отщепляет части себя. Такие доказательства часто предоставляются сновидениями, предшествующими сеансам, и их можно также извлечь из всего контекста аналитической ситуации. Если интерпретация расщепления достаточно обоснована в том смысле, о котором я говорю выше, она может подтвердиться на следующем сеансе тем, что пациент расскажет фрагмент сна или предоставит какой-то другой материал. Кумулятивный эффект таких интерпретаций постепенно позволит пациенту добиться некоторого прогресса в интеграции и понимании себя.

Тревога, препятствующая интеграции, должна быть до конца понята и проинтерпретирована в ситуации переноса. Ранее я уже указывала на чувство угрозы как для себя самого, так и для аналитика, возникающее у пациента, когда его отщепленные части возвращаются к нему в анализе. Работая с этой тревогой, не следует недооценивать любовные импульсы, если только их можно обнаружить в материале, поскольку именно они, в конце концов, позволяют пациенту смягчить свою ненависть и зависть.

Как бы сильно ни ощущал пациент в данный момент, что интерпретация бьет мимо цели, часто это может быть выражением сопротивления. Если мы с начала анализа уделяли достаточно внимания отщепленным деструктивным частям личности, в частности ненависти и зависти, мы в действительности, по крайней мере в большинстве случаев, позволяли пациенту делать какие-то шаги по направлению к интеграции. Только благодаря кропотливой, тщательной и упорной работе аналитика можно ожидать более стабильной интеграции со стороны пациента.

Сейчас я постараюсь проиллюстрировать эту фазу анализа двумя сновидениями.

Второй пациент-мужчина, на которого я ссылалась, на поздней стадии своего

анализа, когда были достигнуты значительная интеграция и улучшение в различных областях, рассказал следующий сон, указывающий на колебания в процессе интеграции, вызванные болью от депрессивных чувств. Он находится в квартире на втором этаже, и «X», друг его друга, звонит ему с улицы, предлагая погулять вместе. Пациент не может присоединиться к «Х», т. к. тогда черная собака, тоже находящаяся в квартире, выйдет наружу и попадет под машину. Он гладит собаку. Когда он выглядывает в окно, то обнаруживает, что «X» «ретировался».

Некоторые из ассоциаций связывают квартиру с моей, а черную собаку с моей черной кошкой, которую он называет «она». Пациент никогда не любил «Х», который был его однокашником в студенческие годы. Он описывает его как вкрадчивого и неискреннего человека;

«X» также часто одалживал деньги (хотя затем возвращал их) и делал это так, как будто у него было полное право просить о таких одолжениях. «X», однако, как оказалось, стал очень хорошим специалистом в своей области.

Пациент понял, что «друг его друга» был одним из аспектов его самого. Суть моих интерпретаций заключалась в том, что он близко подошел к осознанию неприятных и пугающих частей своей личности;

и поэтому для собаки-кошки-аналитика появилась опасность попасть под машину, т. е. быть раненной «X». Когда «X» спрашивает его, пойдет ли он с ним на прогулку, это символизирует шаг по направлению к интеграции. На этой стадии в сновидение входит элемент надежды через ассоциацию, что «X», несмотря паевой недостатки, оказался хорошим специалистом. Признаком прогресса является также то, что одна из сторон его личности, к которой он ближе подошел в этом сне, оказалась не столь деструктивной и завистливой, как в предыдущем материале.

Озабоченность пациента безопасностью собаки-кошки выражает желание защитить аналитика от присущих пациенту враждебных и жадных наклонностей, представленных «X», и ведет к временному увеличению расщепления, которое уже отчасти было залечено. Однако когда «X», отвергаемая часть себя, «ретируется», это показывает, что она не ушла насовсем и что процесс интеграции нарушен только временно. Настроение пациента в этот момент характеризовалось депрессией; вина перед аналитиком и желание защитить ее имели для него важное значение. В этом контексте страх интеграции был вызван чувством пациента, что ему необходимо защитить аналитика от своих жадных и опасных вытесненных импульсов. У меня не было сомнений, что он по-прежнему отщеплял часть своей личности, но вытеснение жадных и деструктивных импульсов стало более заметным. Интерпретация поэтому должна была указывать как на расщепление, так и на вытеснение.

Первый пациент-мужчина на поздней стадии анализа также сообщил сои, продемонстрировавший более продвинутые этапы интеграции. Ему снилось, что у него есть брат-правонарушитель, совершивший серьезное преступление. Он поселился в доме, убил его обитателей и ограбил их. Пациент очень расстроен этим, но чувствует, что он должен быть верен своему брату и должен его спасти. Они бегут вместе и оказываются в лодке. Тут у пациента возникает ассоциация с «Отверженными» Виктора Гюго, и он говорит о Жавере, который преследовал невинного человека всю свою жизнь и даже последовал за ним в парижскую канализацию, где тот прятался. Но Жавер покончил с собой, потому что осознал, что потратил всю свою жизнь неправильно.

Затем пациент продолжает рассказ о сне. Он и его брат арестованы полицейским, который смотрит на него доброжелательно, так что пациент надеется, что его в конце концов не накажут; кажется, он предоставляет брата его судьбе.

Пациент сразу же понимает, что брат-правонарушитель - это часть его самого. Он недавно использовал выражение «правонарушитель», говоря об очень незначительных моментах в своем поведении. Мы можем здесь также вспомнить, что в предыдущем сне он видел мальчика-правонарушителя, с которым не мог справиться.

Тот шаг в интеграции, о котором я говорю, выражается в том, что пациент принимает ответственность за брата-правонарушителя, садясь с ним «в одну лодку». Я проинтерпретировала убийство и ограбление людей, поселивших его у себя, как фантазии о нападении на аналитика, и обратилась к часто выражаемой им тревоге, что его жадное желание получить от меня как можно больше может повредить мне. Я связала это с чувством вины в ранних отношениях с матерью. Добрый полицейский заменяет аналитика, который не судит его строго и поможет ему избавиться от плохой части себя. Более того, я указала ему, что в процессе интеграции использование расщепления как себя, так и объекта проявилось вновь. Это выразилось в том, что аналитик фигурировал в двоякой роли: как добрый полицейский и как преследователь Жавер, который в конце концов лишил себя жизни и на которого спроецировалась «плохость» пациента. Хотя пациент понял свою ответственность за «правонарушающую» часть своей личности, он по-прежнему расщеплял себя. Это выражалось в том, что он выглядел «невиновным», в то время как канализация, в которой он скрывался, означала глубины его анальной и оральной деструктивности.

Повторное появление расщепления было вызвано не только персекуторной, но и депрессивной тревогами, поскольку пациент чувствовал, что он не может столкнуть аналитика (когда та предстает в доброй роли) с плохой частью себя без риска нанести аналитику вред. Это было одной из причин, почему он объединился с полицейским против плохой части себя, которую он в тот момент хотел уничтожить.

II

Фрейд довольно скоро пришел к признанию того, что некоторые индивидуальные особенности в развитии вызваны конституциональными факторами: например, он выразил в «Характере и анальной эротике» (1908) мнение, что сильная анальная эротика является у многих людей копституциопалыюй. Абрахам обнаружил врожденный элемент, определяющий силу оральных импульсов, который он связывал с этиологией маниакально-депрессивных расстройств. Он говорил, что «...преувеличенное значение оральной эротики в действительности является конституциональным и наследственным, так же как в некоторых семьях преобладающим фактором с самого начала является анальная эротика».

Я уже ранее высказывала предположение, что жадность, ненависть и персекуторная тревога по отношению к первичному объекту, материнской груди, имеют врожденную основу. В этой книге я добавила, что зависть как мощное выражение орально- и анально-садистских импульсов также является конституциональной. Вариации в интенсивности этих конституциональных факторов, с моей точки зрения, связаны с преобладанием одного или другого инстинкта в сплаве инстинктов жизни и смерти, который постулировал Фрейд. Я считаю, что существует связь между этим преобладанием одного или другого инстинкта и силой или слабостью Эго. Я часто ссылалась на силу Эго в связи с тревогами, с которыми как с конституциональным фактором оно должно справляться. Трудности в перенесении тревоги, напряжения и фрустрации являются проявлением слабости Эго, которое с начала постнатальной жизни недостаточно сильно по сравнению с интенсивными деструктивными импульсами и персекуторными тревогами, которые оно переживает. Эти сильные тревоги, воздействующие на слабое Эго, ведут к чрезмерному использованию защит, таких как отрицание, расщепление и всемогущество, которые до определенной степени характеризуют раннее развитие любого человека. Соответственно я могу добавить, что конституционально-сильное Эго не станет легкой добычей зависти и будет более способно поддерживать расщепление между хорошим и плохим, которое, как я полагаю, является предварительным условием для установления хорошего объекта. Поэтому сильное Эго менее подвержено процессам расщепления, которые ведут к фрагментации и являются частью выраженных параноидно-шизоидных черт.

Другим фактором, который с самого начала влияет на развитие, является разнообразный внешний опыт, через который проходит младенец. Это до определенной степени объясняет возникновение у него первых тревог, которые будут особенно сильны у младенца, пережившего тяжелое рождение и неудовлетворительное кормление. Накопленные мной наблюдения, однако, убедили меня, что воздействие этого внешнего опыта находится в соответствии с конституциональной силой врожденных деструктивных импульсов и порождаемых ими параноидных тревог. Многие младенцы не испытывают особенно неблагоприятных переживаний и все же страдают от серьезных трудностей при кормлении и засыпании, и мы можем видеть у них все признаки большой тревоги, за которую внешние обстоятельства не несут решающей ответственности.

Также хорошо известно, что некоторые младенцы подвергаются значительным депривациям и переживают неблагоприятные обстоятельства, и все же у них не возникает чрезмерных тревог, что позволяет предположить, что их параноидные и завистливые черты не являются преобладающими; это часто подтверждается и их дальнейшей жизнью.

В моей аналитической работе у меня было много возможностей проследить истоки формирования характера вплоть до вариаций врожденных факторов. Есть еще очень много неизученного в пренатальных воздействиях; но даже большее знание о них не должно отвлекать внимания от важности врожденных элементов силы Эго и инстинктивных влечений.

Существование врожденных факторов указывает на ограничения психоаналитической терапии. Хотя я полностью осознаю это, мой опыт учит меня, что, несмотря на это, мы способны в ряде случаев добиваться фундаментальных положительных изменений даже там, где конституциональная основа является неблагоприятной.

Зависть и благодарность

Мелани Кляйн (1882—1960) является одной из наиболее известных и ярких фигур психоаналитического движения XX века. Настоящий том собрания сочинений Мелани Кляйн составили работы, написанные автором в последние годы жизни и опубликованные в 1955-1963 годы. Включенные в данный том работы раскрывают концептуальные вклады М. Кляйн в психоанализ, такие как «Зависть и благодарность», «О развитии психического функционирования», «О психическом здоровье», «О чувстве одиночества» и др.