Этчегоен Г. - Контрперенос

II. Контрперенос и объектные отношения

В предыдущем разделе мы рассмотрели понятие контрпереноса в его развитии, начиная с того момента, когда оно было введено Зигмундом Фрейдом в 1910 году, и заканчивая второй половиной двадцатого столетия, когда контрперенос стал рассматриваться как рабочий инструмент терапевта, а не только как препятствие в аналитической работе.

Мы обсудили концепцию Ракера, исследовавшего контрперенос в свете феномена идентификации и выделявшего две его разновидности: согласующийся и дополнительный контрперенос. Мы убедились в том, что подобная классификация создает целый ряд проблем, и указали на эти проблемы. Классификация Ракера основана на теории идентификации, которую мы и изучим более детально, используя подходы таких авторов, как Гринберг и Мани-Кёрл.

2.1. Проективная контридентификация

Принадлежащая Леону Гринбергу концепция проективной контридентификации стала значительным вкладом в общую теорию контрпереноса или, как любил говорить сам Гринберг, выходом за пределы традиционной теории контрпереноса, поскольку она затрагивает «реальные эффекты, возникающие в объекте под воздействием интенсивной проективной идентификации, используемой регрессивными личностями» ( Grinberg , 1974, р. 179).

Концепция Гринберга основывается на идеях Ракера и последовательно развивает их. Однако наиболее принципиальным моментом этой концепции является то, что Гринберг, в отличие от Ракера, принимает в расчет проективную идентификацию. Гринберг создает определенную градацию от согласующегося и затем дополнительного контрпереноса к проективной контридентификации. Он постулирует существенное различие между дополнительным контрпереносом (когда, сталкиваясь с определенной конфигурацией переноса, аналитик реагирует, идентифицируясь с объектами пациента) и ситуацией, в которой аналитик обнаруживает, что вынужден играть какую-то совершенно необычную для себя роль. Не собственные бессознательные конфликты, а насильственность проективной идентификации становится причиной того, что аналитик принимает эту навязываемую роль. Гринберг уверенно и категорично заявляет, что контрперенос аналитика в подобной ситуации не играет никакой роли. Он утверждает, что такая ситуация неизменно будет возникать даже в том случае, если подобного типа регрессивный пациент будет анализироваться несколькими различными терапевтами (например, во время супервизии).

Концепция Гринберга указывает нам на особый тип отклика аналитика, обусловленный главным образом воздействием проективной идентификации и качественно отличающийся от других ответных реакций. И хотя этот тип располагается на шкале возрастающих нарушений, локализован он именно в той точке, где количественные показатели превращаются в качественные.

Идеи Леона Гринберга основываются на легко наблюдаемых клинических фактах, которые ясно и четко зафиксированы автором. Концепция проективной контридентификации полезна и легко применима в работе. Тем не менее, соглашаясь с целесообразностью данного концепта, мы не должны полностью соглашаться с мнением Гринберга о том, что в подобных ситуациях все объясняется лишь особенностями анализируемого (а не аналитика). Я убежден, что последнее утверждение является спорным и его нетрудно опровергнуть. С клинической точки зрения, достаточно просто зафиксировать разницу между дополнительным контрпереносом и проективной контридентификацией в том случае, если имеются выраженные количественные различия. Если же мы захотим разграничить эти феномены как два различных процесса, то сделать это будет значительно сложнее. И хотя Гринберг пытался указать на индикаторы таких различий, я не могу с уверенностью сказать, что они существуют. Поскольку его метод не обеспечивает нас инструментами, позволяющими осуществлять клиническую дифференциацию, на уровне теории мы также можем оспорить идею о том, что иногда аналитик не может не уступить чрезвычайно сильной проекции пациента. Если происходит нечто подобное, могли бы мы сказать, это означает, что в аналитике присутствует нечто, не позволяющее ему понять процесс и вернуть проекции.

2.2. Развитие исследований Гринберга

Концепция проективной контридентификации важна как в теоретическом, так и в практическом планах. Она непосредственно затрагивает важнейшую тему — проблему невербальной или превербальной коммуникации. На мой взгляд, было бы очень полезно глубже разобраться в этой неоднозначной проблеме, проследив за развитием мысли самого Гринберга.

Первая его работа, посвященная данной теме, называлась «Магические аспекты переноса и контрпереноса». Впервые она была представлена на встрече Аргентинской психоаналитической ассоциации 27 марта 1956 года и вышла в свет в 1958 году. Работа была посвящена исследованию магии в свете феномена идентификации. Сами механизмы идентификации описывались Гринбергом следующим образом: «... Проективная контридентификация возникает особым образом как результат чрезмерной проективной идентификации со стороны анализируемого, бессознательно воздействующей на аналитика. Аналитик в подобной ситуации испытывает ощущение пассивного «подведения» к разыгрыванию ( to enact ) той роли, которая активно — хотя и бессознательно — «навязывается» ему анализируемым» ( Grinberg , 1958). Месяц спустя после этой презентации в апреле 1956 года Аргентинская психоаналитическая ассоциация проводила под председательством Хайнриха Ракера Симпозиум по психоаналитической технике. На этом симпозиуме Леон Гринберг представил свою новую работу, носившую название «Искажения в интерпретации, вызываемые проективной контридентификацией» ( Grinberg , 1957). Новая работа стала итогом глубокого исследования влияний, которые оказывает проективная контридентификация на интерпретацию — наиболее важную функцию психоаналитика.

До этого Гринберг уже опубликовал работу «О некоторых проблемах психоаналитической техники, обусловленных проективной идентификацией и проективной контридентификацией» ( Grinberg , 1956). Затем появилась вторая часть этой работы, вышедшая в свет под названием «Магические аспекты параноидных и депрессивных тревог» ( Grinberg , 1959), в которой Гринберг анализировал случай пациентки, сумевшей уже на первой сессии заставить аналитика ощущать, что он анализирует труп. Истоки ситуации обнаружились в произошедшем в раннем детстве самоубийстве сестры этой пациентки. Воспользовавшись упомянутым случаем, Гринберг вернулся к теме, которая уже давно занимала его внимание. Он попытался глубже разобраться в процессе пассивного и бессознательного принятия аналитиком определенной роли, которая навязывалась ему пациенткой. Именно этот процесс и послужил причиной специфического отклика аналитика. Данный случай очевидно представлял собой какой-то совершенно особый тип контрпереноса. Контрперенос обычно характеризуется тем, что аналитик вполне осознает тип своей ответной реакции и пользуется ею как рабочим инструментом. В случае проективной контридентификации аналитик реагирует так, как если бы он реально и конкретно ассимилировал те аспекты, которые пациент проецирует в него. Это выглядит так, как будто бы аналитик перестает быть самим собой и превращается в того, кем бессознательно желает его видеть пациент, не будучи способным избежать этого (Ид, Эго или другими внутренними объектами) ( Grinberg , 1957, р. 24).

В одном клиническом примере из материалов симпозиума описывался пациент, который был глубоко удивлен тем, что интерпретация, услышанная им от аналитика, смогла остановить приступ диареи. Пациент был настолько поражен этим эффектом, что начал вдруг говорить о музыке в технических терминах, тем самым спровоцировав у своего аналитика восхищение и зависть — чувства, которые сам пациент испытал после прекращения приступа.

Основываясь на подобных свидетельствах, Гринберг продолжил изучать эффекты, оказываемые проективной контридентификацией на технику и развитие аналитического процесса. В своей работе «Психопатология проективной идентификации и проективной контридентификации, и контрперенос», написанной в 1963 году, Гринберг уделил особое внимание коммуникативной ценности проективной контридентификации, придавая этому моменту центральное значение. В определенных ситуациях «... проективная идентификация очень активно участвует в передаче экстравербальных сообщений, оказывая чрезвычайно сильное влияние на рецептора, в нашем случае — на аналитика» ( Grinberg , 1963, р. 114).

В попытке выявить принципиальные различия между проективной контридентификацией и дополнительным контрпереносом по Ракеру, Гринберг выдвинул идею о том, что в последнем случае аналитик, идентифицируясь с объектом пациента, переживает его как свой собственный. Иначе говоря, в данном случае объект пациента репрезентируют собственный внутренний объект аналитика. Особенность ситуации заключается в том, что в случае дополнительного контрпереноса аналитик пассивно реагирует на проекцию пациента, однако делает он это на основе своих собственных тревог и конфликтов. В случае же проективной контридентификации «реакция аналитика оказывается в значительной мере независимой от его собственных конфликтов и соответствует, преимущественно или исключительно, интенсивности и качеству проективной идентификации со стороны анализируемого» ( ibid , p .117, курсив в оригинале).

Наиболее оригинальный (и в то же время наиболее спорный) аспект теории проективной контридентификации заключается в том, что Гринберг исключает вмешательство в подобные ситуации специфических конфликтов самого аналитика. Аналитик оказывается вынужден пассивно разыграть ту роль, которая навязывается ему пациентом. Мелани Кляйн, описывая проективную идентификацию, говорила, что она представляет собой окрашенную всемогуществом фантазию, в которой субъект вкладывает в объект части себя, с которыми затем идентифицируется ( Klein , 1946). Более поздние исследования подтвердили, что проективная идентификация действительно играет важную роль в процессе коммуникации. Таким образом идея о воздействии проективной идентификации на объект получила надежную почву. Гринберг, который откровенно симпатизировал этой идее, в 1973 году писал: «Одна из наиболее важных составляющих теории патологической проективной идентификации заключается в положении о том, что она продуцирует реальные эффекты в рецепторе и, следовательно, является чем-то большим, нежели просто всемогущей фантазией (как определяла проективную идентификацию Мелани Кляйн)» ( Grinberg , 1976, р. 277).

Бион, введя концепцию бета-экрана и убедительно доказав, что при помощи этого экрана психотик провоцирует возникновение определенных эмоций в аналитике, представил еще одно доказательство в пользу истинности идей Гринберга ( Bion , 1962, chapter 10). В одной из своих поздних работ Гринберг упоминает концепцию Биона, используя ее для того, чтобы охарактеризовать особую модальность описываемой им проективной идентификации ( Grinberg , 1974). Мы можем предположить, что согласно этой логике, возникновение описанных эмоций не зависит от контрпереноса аналитика.

Положение о том, что в случае проективной контридентификации аналитик не зависит от собственных конфликтов, а подчинен проективным процессам пациента, является одной из наиболее фундаментальных идей Гринберга.

С практической точки зрения, концепция Гринберга помогает аналитику справиться с множеством ситуаций, в которых он чувствует, что скорее захвачен аналитической ситуацией, чем участвует в ней. Что до теории аналитического процесса, то Гринберг предложил нам очень ценную и важную гипотезу, помогающую уловить совершенно новые моменты в коммуникации, происходящей между аналитиком и анализируемым. Как я уже сказал ранее, теоретическое разграничение между дополнительным контрпереносом и проективной контридентификацией провести не так-то легко. Вполне возможно утверждать, что и в последнем случае аналитик участвует в ситуации, хотя и ощущает на себе давление и принуждение со стороны проективной идентификации пациента. Как бы последняя ни была сильна и патологична, аналитик должен быть способен активно интроецировать ее и дать адекватный ответ. Следовательно, в случае, когда аналитик позволяет себе подчиниться проецируемому на него воздействию, мы не можем исключить вероятности того, что подобная ситуация обусловлена неврозом контрпереноса. Иначе говоря, пассивность аналитика может оказаться «активным» способом непонимания или выражением предпочтения подчиниться вторгающимся акциям пациента. С этой точки зрения, концепция Гринберга трудно доказуема при помощи клинических методов, которыми мы располагаем.

Когда рассматриваются конкретные клинические случаи (например супервизионный материал), в которых очень явно прослеживается влияние концепции Гринберга, то временами можно обнаружить ахиллесову пяту этого подхода, а временами — нет.

В клиническом случае, принадлежащем самому Гринбергу (и одном из первых, в которых он зафиксировал феномен проективной контридентификации), пациентка пыталась поместить в аналитика свою мертвую часть — сестру, совершившую самоубийство ( Grinberg , 1959). Первоначально, приступая к работе с этой пациенткой, Гринберг юмористически отметил для себя, что пациентка хочет «нагрузить его трупом».

Данный случай показателен тем, что здесь со стороны пациентки отмечается тотальная и чрезвычайно интенсивная проекция чего-то мертвого в аналитика, а сам аналитик реагирует на это пассивно. Контрпереносный конфликт аналитика не может быть полностью снят со счетов в этой ситуации хотя бы потому, что каждый аналитик ощущает ответственность за пациента, особенно на первых сессиях. Эта огромная ответственность, тяжелый груз на аргентинском сленге обозначается как «уход за трупом». Со своей обычной проницательностью Гринберг сразу уловил «трупную» установку пациентки, даже мысленно пошутил по этому поводу, однако вскоре понял, что ситуация значительно драматичнее, чем ему показалось вначале. Затем Гринберг проанализировал собственную фантазию, заключавшуюся в том, что он работает не с пациенткой, а с мертвым телом, и от юмористического настроя не осталось и следа. Я не думаю, что в этом превосходном примере контрпереносное участие аналитика (в прямом смысле слова) может быть отвергнуто.

2.3. Нормальный контрперенос

В 1956 году Мани-Кёрл написал посвященную контрпереносу работу, в которой предложил концепцию нормального контрпереноса, т. е. контрпереноса, закономерно и регулярно возникающего в аналитическом процессе ( Money - Kyrle , 1956). Он обозначил как нормальную ту разновидность контрпереноса, в которой аналитик принимает на себя родительскую роль, что служит адекватным дополнением к роли, которую принимает на себя пациент. Поскольку контрперенос по определению предполагает реактивацию инфантильных конфликтов, ситуация «родительства» является наиболее подходящей для его возникновения. Нормальный, согласно Мани-Кёрлу, означает «нормальный», а не является прямым указанием на то, что процесс является полностью сублимированным и свободен от конфликтов. Аналитик развивает контрпереносную установку на основе бессознательных переживаний, в которых ощущает себя матерью или отцом анализируемого. Рискну добавить от себя лично, что подобная установка помогает аналитику, защищая его от развития folie a deux (безумия на двоих). Асимметричная ситуация, предполагаемая и создаваемая сеттингом, позволяет аналитику давать адекватный ответ на перенос пациента. Однако внутренняя бессознательная реакция аналитика заключается все же в переживании воздействия переноса, в ощущении, что тебя помещают в роль родителя.

Вполне очевидно, что используемые Мани-Кёрлом критерии противоречат модели Ракера, поскольку здесь более высокий уровень эмпатии приписывается контрпереносу дополнительного типа.

Отталкиваясь от этой простой и четкой модели, Мани-Кёрл сделал следующий шаг и заявил, что контрперенос может быть использован в качестве аналитического инструмента на основе двойной идентификации — с анализируемым и с его объектами. Для того чтобы удачно справляться со своей задачей, аналитик должен уметь почувствовать себя как минимум в двух местах одновременно. Подобный двойной механизм реализуется через проективную идентификацию инфантильного Эго аналитика в пациента и через интроективную идентификацию с родительской фигурой. В нормальном контрпереносе аналитик принимает на себя проецируемую ребенком роль родителя. С другой стороны, он может понять роль ребенка не только благодаря своей родительской позиции, но и на основании проективной идентификации своего инфантильного Эго в пациента, мобилизующейся под воздействием стремления осуществить репарацию.

Теперь мы отчетливо видим, что слабым местом классификации Ракера является его способ понимания процесса идентификации. Ракер совершенно не разделяет для себя механизмы идентификации, которые могут быть как проективными, так и интроективными. Мани-Кёрл, заявляя о том, что аналитику необходимо осуществить двойную идентификацию, на мой взгляд, как и Ракер, говорит о дополнительной и согласующейся идентификациях. Если согласующаяся идентификация со страдающим инфантильным Эго пациента осуществляется без учета родительского объекта, то аналитик вероятнее всего использует проективную идентификацию не для того, чтобы понять инфантильное Эго анализируемого. В таком случае он пользуется проективной идентификацией не для эмпатии, а для того чтобы избавиться от собственных непереносимых инфантильных аспектов, которые больше не может удержать внутри себя. Мани-Кёрл особо подчеркивает, что контрпереносный конфликт аналитика происходит не только из его собственного бессознательного, но и от того, что делает с ним (или проецирует в него) пациент. Эти факторы составляют своего рода дополнительные ряды. Здесь Мани-Кёрл единодушен с Ракером, несмотря на то, что, по всей видимости, никогда не читал его работ (поскольку никогда не ссылался на них). Развивая идеи Маргарет Литтл ( Little , 1951), Мани-Кёрл указывал, что анализируемый не только ответственен (частично) за контрперенос аналитика, но также и испытывает его влияние. Единственным верным решением, которое может в подобной ситуации принять аналитик, является следующее: в первую очередь обратить внимание на собственные конфликты; затем посмотреть, что смог добавить к этим конфликтам конкретный пациент; и в конце концов отследить влияние этих конфликтов на пациента. Только тогда, когда подобный процесс самоанализа полностью завершен, аналитик обретает способность интерпретировать. Теперь уже не нужно говорить с пациентом о своем контрпереносе, и аналитик говорит главным образом о том, что происходит с пациентом (мы вернемся к этому моменту в конце следующего раздела). Шпиц и Гительсон также разделяли идею нормального контрпереноса (или «диатрофического» контрпереноса, как они его называли), который, по их мнению, соответствует начальной стадии аналитического процесса ( Spitz , 1956; Gitelson , 1952).

2.4. Клинический случай

Вышеизложенные соображения показывают: успешное разрешение проблемы, представленной нам в переносе пациента, требует от нас понимания того, что в данный момент происходит с пациентом (согласующейся идентификации), а также с его объектами (дополнительной идентификации). Мы поставили под сомнение гипотезу Ракера о том, что достижение аналитиком понимания в первую очередь связано с процессом согласующейся идентификации. На наш взгляд, в данном вопросе позиция Ракера в общем напоминает установку человека, лишь начинающего свою психоаналитическую практику и любой ценой стремящегося к достижению согласующейся идентификации. Такой новичок, подобно любому другому начинающему работнику в сфере услуг, может быть совершенно искренне убежден, что клиент всегда прав. Реальная психоаналитическая работа достаточно сильно отличается от подобного идеалистической картины. Аналитику часто приходится занимать позицию, сильно отличающуюся от точки зрения его пациентов, видеть все в совершенно иной перспективе. Он должен быть равно удален и от своего пациента, и от его объектов.

Женщина средних лет, имевшая конфликтные отношения со своей матерью, смогла работать с этой проблемой лишь на завершающем этапе анализа. На одной из сессий в этот период она заговорила о своей дочери-подростке, которая «сводила ее с ума», в то время как сын пациентки был болен и страдал от язвы в ротовой полости.

Ранее мы заключили с госпожой А. принципиальное соглашение, согласно которому курс анализа должен был завершиться в этом или следующем году. Внешне госпожа А. очень обрадовалась тому, что обозначился конечный срок ее лечения. Однако, хотя я, как мне кажется, ясно объяснил пациентке, что не имел в виду скорого завершения, с этого момента между нами возник глубокий раскол, что для пациентки означало катастрофу.

Госпожа А. никак не прореагировала на мои осторожные комментарии о том, что в ближайшие два года анализ может завершиться, не изменила глубочайшей убежденности в том, что аналитик будет вместе с ней на протяжении всей ее жизни, и пришла на упомянутую сессию с проблемой двух своих детей. Я, на основании нескольких характерных ассоциаций, истолковал произошедший между нами раскол (трещину) как повторение ситуации рождения сестры госпожи А., произошедшее в то время, когда мать еще кормила грудью первого ребенка. Я сказал, что, возможно, в той ситуации соски ее матери тоже растрескались. Такая интерпретация тронула госпожу А., и она неохотно призналась, что действительно очень рада перспективе завершения анализа, но просто не может себе представить, как кто-то другой займет ее место на моей кушетке.

Эта мысль не давала ей покоя и плохо сказывалась на самочувствии. Сразу после этого признания госпожа А. попыталась резко дистанцироваться от инфантильной ревности и вернулась к разговорам о болезни своего сына и пубертате дочери. Я интерпретировал вновь возникшую тему как выражение определенных оттенков отношения пациентки ко мне. Конфликт госпожи А. с собственной дочерью я истолковал как выражение мятежности и бунтарства, а язвы во рту ее сына — как коррелят предполагаемых трещин в материнском соске.

Возможно, продолжил я, в то время, когда мать кормила ее грудью, у самой госпожи А. во рту была какая-нибудь рана или язва. Поэтому ей так сложно понять, что именно растрескалось и причиняло боль — ее собственный рот или сосок матери. Госпожа А. согласилась с моим истолкованием и снова заговорила о (небольшой) трещине в стене моего кабинета (эта ассоциация уже возникала у нее в начале сессии, и еще тогда я расценил ее как четкий индикатор атмосферы переноса). Однако вскоре после этого пациентка пришла в себя и высокомерно заявила, что все, о чем мы говорили в течение сессии, — это психоаналитические интерпретации, относящиеся только ко мне самому. Я снова интерпретировал ее высказывание на двух уровнях: ее подросткового отношения к матери и перспективы прямого эдипова соперничества, с одной стороны, и орального отношения к исчезающей груди, с другой. Я подчеркнул, что «кусающий» тон ее замечаний способен расколоть грудь аналитика.

Затем на поверхность вышло одно очень важное покрывающее воспоминание. «Что Вы можете знать о моей матери», — довольно резко сказала мне госпожа А. Далее она заговорила о том, что я пытаюсь разобраться с проблемой, которая просто не имеет решения. «Для того чтобы Вы не питали иллюзий, — сказала она, — я расскажу Вам об одном эпизоде из моего детства. Я никогда раньше не говорила об этом, и только сейчас этот случай вспомнился мне». Госпожа А. сообщила, что в латентный период своего развития (естественно, не употребляя таких терминов в своем рассказе) во время частых ссор с матерью она привыкла бросаться на пол. В таких случаях мать госпожи А. совершенно теряла контроль над собой и начинала бить ее ногами. (Пациентка употребила значительно более грубое выражение для обозначения этого действия, придававшее всей описываемой ситуации анально-садистическую окраску.) Я не собирался, конечно же, говорить госпоже А., что в той ситуации она была права, поэтому промолчал. Некоторое время спустя я сделал две или три интерпретации «подросткового» поведения пациентки, однако тон ее ответных реплик по-прежнему был вызывающим. Справившись с растерянностью и немного ободрившись, я озвучил очередную интерпретацию, которая казалась мне верной. Я сказал, что, как мне кажется, в данный момент госпожа А. бросается на пол. Ее ротовая полость полна язв, причиняющих боль, а ее душа переполнена гневом и негодованием. Сейчас с госпожой А. невозможно говорить, ей нельзя как-то помочь. Она брыкается на полу в надежде на то, что я, как мать, смогу понять ее боль. В то же время она активно пытается лишить меня самообладания, чтобы я действительно ударил ее. Эта интерпретация достигла пациентки. Естественно, мой контрперенос был разрешен и я успокоился.

Данный пример показывает нам, что правильное понимание было связано в первую очередь с дополнительным контрпереносом. Вспомним, что все мои предыдущие интерпретации, согласующиеся с болью (язвы во рту) и бунтом пациентки (сепарация от матери и завершение анализа) были встречены с упорством и враждебностью. Я припоминаю, что, когда напряжение спало и стал очевиден глубокий эффект моей последней интерпретации, я сказал пациентке (поскольку она всегда обладала чувством юмора): «Я думаю, что Ваша мать была права, когда награждала Вас пинками за Ваши выходки!» Услышав это, госпожа А. испытала инсайт и рассказала: перед тем как отправиться ко мне на сессию, она сказала дочери будто чувствует, что «сегодня крепко надает ему [аналитику] по заду».

Мне кажется, что вышеизложенный материал интересен тем, что конфликт в нем возникает на всех уровнях: в переносе, в настоящем времени и в детстве. Я уверен, что достижение верного понимания ситуации в описанном случае было связано главным образом с осознанием и интерпретацией действий пациентки в отношении объекта, имевших своей целью лишить аналитика самообладания и способности помогать. При этом у пациентки все же сохранялась надежда (слабая, но живая) быть понятой.

Я не знаю, согласился ли бы сам Леон Гринберг назвать этот клинический случай иллюстрацией к понятию проективная контридентификация. Существует, на мой взгляд, множество оснований, позволяющих думать именно так: желание пациентки поместить в аналитика-объект образ раздражительной и нетерпеливой (чтобы не сказать — садистической) матери в этом случае было чрезвычайно интенсивным и насильственным. Стоит отметить, что феноменологически данный клинический случай очень напоминает один из случаев, опубликованных в материалах Симпозиума 1956 года. Он был представлен д-ром Аледжо Деллароза, описавшем сильнейшее напряжение, которое у него вызывал один из пациентов, постоянно (и мазохистически) провоцировавший терапевта. Рабочая ситуация постоянно казалась настолько напряженной, что аналитик готов был ударом ноги вышвырнуть пациента из консультационной комнаты ( Grinberg , 1957, р. 26-27).

Как бы то ни было, я глубоко убежден, что описанный процесс в целом был связан с контрпереносом. Любой из конфликтов в этой ситуации не был чужд моему собственному неврозу и представлял для меня возможности ощутить себя на месте бунтующей девочки-подростка, вскармливаемого грудью младенца, атакуемого и растрескавшегося соска, девочки, провоцирующей свою мать (выводя мать из равновесия и мстя ей), и, в конце концов, на месте матери, которая не знает, что делать со своей мятежной дочерью. Хотя мать и понимает, как мы увидели на последнем примере, что она права, ей не следует отвечать на провокацию дочери ударом. На основе контрпереноса произошла целая серия проективных и интроективных идентификаций. Произошло это не по осознанному решению, поскольку моя способность понимать суть происходящего с пациенткой на тот момент была сильно заторможена переживанием боли, раздражения и упадка духа.

Материал, возникший на сессии после интерпретации негативного переноса, убедительно продемонстрировал, что пациентка в переносном конфликте (как в ролевой игре) увидела мою модель поведения с бунтующей дочерью и научилась лучше справляться с собственным ребенком. После удачной интерпретации негативного переноса остались сохранными хорошее имаго матери, позитивный перенос и, смею добавить, надежный терапевтический альянс.

2.5. Невроз контрпереноса

Однако клинический случай, задачей которого было проиллюстрировать концепции Гринберга и Мани-Кёрла, снова возвращает нас к Ракеру и его идее — одновременно дерзкой и ригористичной — концепции невроза контрпереноса. Ракер был глубоко уверен, что аналитический процесс — это функция двух участников.

Фрейд в 1914 году указал на то, что переносы анализируемого кристаллизуются на протяжении всего анализа в неврозе переноса ( Freud , 1914). Ракер в 1948 году применил то же правило к аналитику, не упуская, однако, из виду различий, существующих между первым и вторым случаем: «Точно так же, как вся личность пациента, ее здоровая и невротическая части, его прошлое и настоящее, реальность и фантазия проявляют себя в отношении к аналитику, это происходит и с аналитиком (несмотря на количественные и качественные отличия) в его отношениях с пациентом» ( Racker , 1948; 1968, р. 105).

В упомянутых ранее работах, а также в более позднем сочинении «Значение и использование контрпереноса» Ракер характеризует невроз контрпереноса на основе трех параметров: согласующийся и дополнительный контрперенос; прямой ( direct ) и косвенный ( indirect ) контрперенос; контрпереносные мысли и позиции ( Racker , 1953). В предыдущих разделах мы детально рассмотрели концепцию согласующегося и дополнительного контрпереноса. В следующем мы поговорим о прямой и косвенной его формах, зависящих от того, переносит ли аналитик объект своего конфликта на пациента или же на другую фигуру, имеющую определенное значение в процессе анализа, — например, для аналитика-кандидата такой фигурой может выступать его супервизор.

Остановимся более детально на третьем выделенном Ракером параметре контрпереноса. Изредка у аналитика могут возникать контрпереносные мысли в тех случаях, когда контрпереносный конфликт отличается определенной подвижностью и текучестью. Неожиданно аналитик замечает, что размышляет о чем-то, никак рационально не согласующемся с контекстом или по-видимости не имеющим никакого отношения к анализируемому.

Однако ассоциации пациента, его ошибочные действия, сновидения или оговорки впоследствии указывают на то, что определенное отношение все же существует. Например, такие контрпереносные мысли проявляются тогда, когда Ракер оставляет на несколько минут свой кабинет, чтобы разменять банкноту в 1000 песо, данную ему пациентом. Ракер оставляет банкноту на столе и, возвращаясь, думает, что ее не окажется на месте, а пациент скажет, что аналитик уже забрал деньги. Ведь анализируемый, как считает аналитик, остается наедине со своими возлюбленными 1000 песо, думает об их сохранении или дарит им прощальный поцелуй ( Racker , 1953; 1968, р. 142).

Контрпереносные мысли, в общем, не предполагают наличия глубокого конфликта. Они неожиданно возникают в сознании аналитика и столь же легко проявляются в материале пациента. Опасность заключается в том, говорит Ракер, что аналитик склонен не придавать таким мыслям значения, игнорировать их, вместо того чтобы принять их во внимание и сохранить в памяти до того момента, пока материал пациента не даст им подтверждения или опровержения. Если возникновение этих мыслей было не случайным, аналитик сможет дать материалу пациента более точную и глубокую интерпретацию. Если же контрпереносные мысли не будут подтверждены материалом, то не следует стремиться интерпретировать их по двум основным причинам: они могут действительно не иметь никакого прямого отношения к пациенту, либо они могут быть серьезно дистанцированы от его сознания.

Контрпереносные позиции — в противоположность мыслям — практически всегда указывают на серьезный конфликт. В этом случае чувства и фантазии аналитика глубже, продолжительнее и могут очень долго оставаться совершенно незамеченными. Это, например, относится к аналитикам, у которых определенные пациенты вызывают гнев, тревогу или возбуждение. Достаточно часто этот аспект невроза контрпереноса бывает синтонным, оставаясь совершенно незаметным для самого аналитика. Я помню, что в самом начале моей психоаналитической практики я без особых сомнений мог отменить или переназначить сессию. Так было до тех пор, пока один из моих пациентов (мужчина с пассивно-фемининным характером, бывший невероятно покорным и кротким человеком) не сказал мне, что ему кажется, я изменяю время сессии в тех случаях, когда чувствую себя таким же беззащитным, как он. Он был прав. Отто Ф. Кернберг, соглашаясь с общей идеей Ракера, описал особый тип контрпереносной позиции, характеризующийся большим участием аналитика и встречающийся в работе с более нарушенными пациентами ( Kernberg , 1965). Он называл этот тип хронической контрпереносной фиксацией и утверждал, что такая фиксация отмечается в тех случаях, когда патология глубоко регрессивного пациента реактивирует архаические невротические паттерны аналитика. Таким образом анализируемый и аналитик начинают стабильно дополнять друг друга, как если бы межу ними существовала прочная связь. Кернберг связывал эти трудно устранимые осложнения с интенсивностью прегенитальной агрессии. Возникновение этой агрессии как у пациента, так и у аналитика провоцируется проективной идентификацией, которая все больше размывает границы между субъектом и объектом. Хроническая контрпереносная фиксация часто возникает в процессе лечения пограничных пациентов, однако встречается и в регрессивных периодах лечения пациентов с менее серьезной патологией.

2.6. По ту сторону проективной контридентификации

Я хотел бы закончить этот раздел несколькими замечаниями относительно исследований Леона Гринберга. В своих последних работах этот автор попытался осуществить ревизию концепции проективной контридентификации с целью достичь более широкого понимания, «трехмерного видения» динамического взаимодействия, являющегося основой аналитических отношений.

Свои размышления Гринберг со свойственной ему ясностью и четкостью обобщил в работе «Аффекты в контрпереносе», которую представил на Четырнадцатом Латиноамериканском психоаналитическом конгрессе ( Grinberg , 1982). В этой работе он подчеркнул, что первоначально понятие проективная контридентификация указывало на то, что фантазия проективной идентификации провоцирует возникновение определенных эффектов в рецепторе (аналитике), который, реагируя реально и конкретно, инкорпорирует проецировавшиеся внутрь него содержания. Однако в работе «Аффекты в контрпереносе» Гринберг говорит, что проективная контридентификация, в конечном итоге, не обязательно должна быть связана с цепью сложных событий, происходящих в процессе бессознательной коммуникации аналитика с пациентами, которые в моменты регрессии функционируют, используя патологическую проективную идентификацию ( ibid ., p . 205-206).

Следовательно, проективная контридентификация предоставляет аналитику «возможность пережить широкий спектр эмоциональных состояний, которые, будучи верно поняты и сублимированы, могут стать очень полезным техническим инструментом, помогающим выйти на самые глубокие уровни материала пациента. Осуществляется этот процесс тем же способом, который разработан Паулой Хайманн и Ракером для контрпереноса» ( ibid .). Для того чтобы это произошло, добавляет Гринберг, аналитик должен быть готов воспринять и вместить ( contain ) проекции пациента.

После таких уточнений и переформулировок позиция аналитика по отношению к проективной контридентификации перестает быть слишком пассивной, а само понятие гармонично вписывается в общую теорию контрпереноса. Диспозиция, необходимая для восприятия проективной контридентификации и верного ее истолкования, теперь становится одной из основных задач нашей профессиональной активности.

Я убежден, что внесенные Гринбергом оговорки и поправки проясняют и уточняют его концепцию, удачно исправляя те ошибки, которые мы проанализировали ранее. Эти дополнения особо подчеркивают основной и принципиальный момент его теории, рассматривая коммуникативную сторону проективной идентификации в качестве наиболее архаического уровня функционирования психики человека.

Горацио Этчегоен (Horacio Etchegoyen)

Контрперенос