Этчегоен Г. - Контрперенос

III. Контрперенос и психоаналитический процесс

В предыдущем разделе мы увидели, что исследование реальности контрпереноса начинается с того момента, когда он перестает «суперэгоистически» расцениваться как препятствие на пути аналитического процесса и превращается в неустранимый и значимый компонент нашей практики. Ракер сказал о том, что контрперенос гомологичен переносу: он одновременно представляет собой помеху, рабочий инструмент и поле взаимодействия.

Одной из наиболее сложных тем, неизбежно возникающих в ходе изучения контрпереноса, является вопрос о том, насколько этот процесс зависит от пациента, т. е. от переноса, и в какой мере — от иных факторов. Эта проблема часто обсуждается, и мы рассмотрим ее, опираясь на классификационное разделение контрпереноса на прямой и косвенный.

3.1. Прямой и косвенный контрперенос

Когда объектом, мобилизующим контрперенос аналитика, является не сам анализируемый, а другое лицо, мы говорим о косвенном ( indirect ) контрпереносе. Когда же таким объектом непосредственно выступает пациент, мы называем контрперенос прямым ( direct ). Типичным примером косвенного контрпереноса является волнение обучающего аналитика, вызванное ожиданием того, как будет оценен Ассоциацией первый обученный им кандидат, и волнение кандидата в психоаналитики, связанное с тем, что скажут по поводу представляемого им клинического случая Институт, супервизоры или обучающий аналитик. Все мы прекрасно знаем, какое влияние на контрперенос оказывает пациент, которым по каким-либо причинам начинают интересоваться наши друзья, коллеги или вся Ассоциация. Эти обычные и часто возникающие ситуации могут даже приводить к тому, что работа с пациентом становится совершенно невозможной с точки зрения сеттинга.

Ракер ввел различение между прямым и косвенным контрпереносом в пятой из серии своих работ, посвященных данной теме, носившей название «Невроз контрпереноса» ( Racker , 1948). Следующая, шестая, работа была озаглавлена «Значение и использование контрпереноса» и посвящалась анализу подхода Анни Райх, предложившей различать контрперенос в собственном смысле слова и использование контрпереноса для отыгрывания вовне ( Racker , 1953; Reich , 1951). В таком разделении «контрперенос в собственном смысле слова» соответствовал прямому контрпереносу по классификации Ракера, а «использование контрпереноса для отыгрывания вовне» совпадало с косвенным контрпереносом. Если я хочу, чтобы мой пациент любил меня, это прямой контрперенос. Но если мое отношение к пациенту подчинено желанию ощущать любовь со стороны супервизора, тогда контрперенос является косвенным, поскольку я использую пациента как инструмент налаживания отношений со своим супервизором.

Разделение контрпереноса на прямой и косвенный феноменологически валидно, однако спорно с точки зрения метапсихологии. В вышеприведенном примере, когда кандидат больше интересуется супервизором, чем своими пациентами, закономерно возникает вопрос: несмотря на все тонкости этой ситуации, не скрывает ли она более глубокий конфликт аналитического кандидата с его пациентом, который просто смещается на фигуру супервизора? Вполне может оказаться, что, например, ревность заставляет кандидата ставить своего пациента в позицию «третьего лишнего». Ситуация приобретает совершенно иные очертания в свете экстернализации эдипова конфликта кандидата в аналитики или его сиблингового соперничества. Даже в этом последнем случае, когда пациент является соперником, а супервизор воплощает родительское имаго, всегда можно предположить, что супервизор кажется более значимым, чем пациент, потому что молодой аналитик просто смещает свой основной конфликт с одного уровня на другой.

В любом случае, мы лишь вскользь касаемся разделения контрпереноса на прямой и косвенный, анализируя связи между отыгрыванием (со стороны аналитика) и контрпереносом, особенно в том виде, в котором они представлены в размышлениях Анни Райх.

Однако не все случаи косвенного контрпереноса следует расценивать как отыгрывание вовне. Как мы увидим в дальнейшем, отыгрывание аналитика — это значительно более сложный процесс, чем простое смещение с одного объекта на другой. Смещение является необходимым, но не самым существенным компонентом отыгрывания.

Из вышесказанного ясно, что мы определяем контротыгрывание вовне ( counter - acting out ), отыгрывание аналитика, как особый тип контрпереноса, связанный с помехами в выполнении аналитической работы. Здесь уместно будет вспомнить определение контрпереноса, данное нами вначале и утверждающее, что, когда контрперенос не является откликом на перенос анализируемого, он превращается в отыгрывание со стороны аналитика. В этом случае анализируемый становится только инструментом, который аналитик использует для развития собственного конфликта, не имеющего непосредственного отношения к данному пациенту. Эту идею мы подробнее рассмотрим в следующих разделах.

3.2. Гительсон и две позиции аналитика

Гительсон попытался разделить две позиции аналитика в аналитической ситуации и одну из них назвал контрпереносом ( Gitelson , 1952).

Гительсон говорил, что в тех случаях, когда аналитик реагирует в целом на пациента, можно предположить, что он переживает серьезную вовлеченность, определенным образом его дисквалифицирующую. В остальных случаях реакции аналитика обычно касаются частичных аспектов личности пациента.

3.3. Реакция на пациента в целом

В некоторых случаях аналитику необходимо «утратить» свою установку на нейтральность и эмпатию, и если он не способен ее преодолеть, значит, пациенту удалось реактивировать его невротический переносный потенциал. Это сделает аналитика неадекватным в данном конкретном случае.

Гительсон ссылается на пример из собственной практики, описывая случай молодой женщины, которую к мысли о необходимости аналитической терапии привели сложности в супружеской жизни. В начале пробного анализа пациентка постоянно жаловалась на несправедливость своей жизни, оказавшейся очень сложной. В конце восьмой недели анализа пациентка сообщила аналитику о своем сновидении, которое он и использует как иллюстрацию.

В сновидении Гительсон имел близкие отношения с персонажем, который отчетливо репрезентировал коллегу (женщину), передавшую ему эту пациентку. Сама пациентка в сновидении видела себя ребенком, однако у нее было отчетливое ощущение, что это именно она. В этом сне двое взрослых людей лежали в постели и каким-то образом постоянно задевали ребенка своими ногами. Гительсон, проанализировав материал, пришел к выводу, что в данном случае он как аналитик представляет собой фактор, вносящий помехи в аналитическую ситуацию. Для пациентки эти помехи вновь репрезентировали типичную межличностную ситуацию из ее детства — борьбу разводившихся родителей за право опеки над ребенком. Гительсон добавляет, что его собственный невротический переносный потенциал, который на тот момент не был в достаточной мере подвергнут анализу, оказал тотальное влияние на восприятие им образа пациентки. Гительсон особо подчеркивает, что с его стороны это была не эпизодическая реакция, а реакция на пациентку как на целостную личность.

Гительсон утверждает, что реакцию подобного типа нельзя назвать контрпереносом, поскольку здесь пациентка полностью, в целом, становится для аналитика объектом переноса. Более того, и сама пациентка понимает это (вспомним образы из вышеприведенного сновидения). Гительсон добавляет, что пациентка смогла успешно пройти лечение у аналитика, которому он передал ее.

Во втором примере, приводимом Гительсоном, молодой аналитик на протяжении первой сессии терпеливо выслушивал свою пациентку — молодую женщину, которая уничижительно говорила о себе и старалась доказать, что она никому не нравится и не может понравиться. Аналитик попытаться утешить пациентку, сказав, что на него она произвела хорошее впечатление. На следующую сессию эта пациентка принесла сновидение, в котором аналитик демонстрировал ей свой неэрегированный пенис. После завершения периода пробного анализа пациентка ушла из терапии. (Гительсон убежденно настаивал на периоде пробного анализа, позволяющем, с его точки зрения, не только убедиться в анализируемости пациента, но и проверить данную пару «пациент-аналитик» на личностную совместимость).

Гительсон утверждал, что подобные реакции на пациента «в целом» следует рассматривать как перенос аналитика, связанный с реактивацией потенциальных переносов. Такие реакции могут распространяться как на целый тип людей, так и на отдельных пациентов и быть как позитивными, так и негативными. Их отличает главным образом то, что почти всегда реакции такого плана тотальны и возникают на ранних этапах анализа. (Именно поэтому такое большое значение некоторые психоаналитики придают первому сновидению пациента в анализе.)

3.4. Реакция на частичные аспекты личности пациента

В этом случае участие аналитика не носит тотального характера. Такие реакции возникают позднее остальных и обнаруживаются в контексте уже устоявшихся аналитических отношений, тогда как в предыдущем случае аналитические отношения еще не сформированы. Гительсон относит эти реакции к контрпереносным в прямом смысле слова. Он понимает их как ответную реакцию аналитика на перенос пациента, на его материал или на отношение пациента к личности аналитика.

Контрперенос, определенный и описанный таким образом, доказывает, что у аналитика всегда имеются непроанализированные области. Конфликты должны быть замечены и разрешены, и они не только не дисквалифицируют аналитика, но и не затрудняют продолжение аналитической работы. Согласно Гительсону, всегда очень легко доказать, что нет безупречно проанализированных людей, и по этой причине анализ бесконечен.

Мы видим, что классификация Гительсона пытается разделить две сферы эмоциональных проблем аналитика, обозначая как контрперенос лишь одну из них. Хотелось бы подчеркнуть, что концепция Гительсона не предусматривает использования контрпереноса в качестве аналитического инструмента. Контрперенос упоминается только с целью более четкого установления границ этого понятия и устранения его как помехи. Гительсон четко и откровенно выражает идею предпочтительности пробного анализа, который рассматривается им не только как проверка анализируемости пациента, но и как тест аналитической ситуации в целом, включающей в качестве составляющих и пациента, и аналитика. В ходе пробного анализа терапевт получает возможность понять, сможет ли он «включиться» в тот материал, который предлагается ему пациентом.

На странице 4 своего сочинения Гительсон утверждает, что преобладание одних качеств над другими создает конечный образ аналитика как личности и как терапевта. Согласно Гительсону, разобравшись в иерархии этих качеств, легко понять, почему аналитик может чрезвычайно успешно работать с одним типом пациентов и терпеть полное фиаско с другими.

Различение, сделанное Гительсоном в отношении того, что он называет переносом и контрпереносом, активно критиковал Ракер и другие авторы, усомнившиеся в возможности проведения столь жестких границ. С другой стороны, не возникает сомнений в том, что здесь существует два различных типа реакций, предполагающих разную вовлеченность аналитика (и/или пациента), и отличать эти реакции друг от друга полезно в диагностическом и прогностическом плане. И хотя верно, что существуют различные степени контрпереносных проявлений, в конечном счете именно способность аналитика отмечать такие проявления и его попытки разрешить эту проблему определяют исход отношений «пациент-аналитик». Все здесь зависит от того, способен ли аналитик, не теряя самообладания, встретиться с проблемой лицом к лицу и попытаться разрешить ее. По мнению Ракера, то, что Гительсон расценил как качественные различия, на самом деле является лишь различием между экспозицией и диспозицией феномена контрпереноса (в том смысле, который придавал этим понятиям Фрейд). По моему мнению, эта схема должна также включать описанную Гринбергом контрпроективную идентификацию как особый случай, в котором диспозиция стремится к нулю, а экспозиция — к бесконечности.

Для того чтобы продемонстрировать несовершенство модели, предлагаемой Гительсоном, можно отметить, что в первом из приведенных им примеров он сам подспудно осознавал, какую роль играет пациентка в его реакции, как олицетворении поля битвы между разводящимися родителями. «Тотальной» же была реакция аналитика на попытку пациентки как-то изменить сложившуюся ситуацию.

3.5. Контрперенос согласно Лакану

Жак Лакан, в противоположность другим авторам, подчеркивал, что перенос начинается тогда, когда контрперенос прекращает развитие диалектического процесса. В тот момент, когда Фрейд не смог принять гомосексуальной связи, соединявшей Дору и госпожу К., поскольку в своем контрпереносе он (идентифицировавшись с господином К.) ощущал, что для него непереносимо быть исключенным, Фрейд и прервал этот процесс. С этого момента он стал утверждать, что Дора осознала свою любовь к господину К. и что даже имелись какие-то причины считать, что господин К. тоже любит ее. Вне сомнений, Фрейд в данном случае изменил своему собственному методу, поскольку довольствовался одними лишь мнениями и предположениями, однако здесь важно отметить тезис Лакана о том, что перенос является коррелятом контрпереноса. Это предположение нашло отчетливое выражение во всех ключевых постулатах сформулированной Лаканом теории желания, а также его оригинального понимания строения Эго и субъекта. Подобно тому как ребенок является желанием желания, как желание больного истерией является желанием другого, отца, так и желание аналитика, в понимании Лакана, приобретает новое содержание.

В этом плане утверждение Лакана грешит односторонностью, и процесс выглядит значительно более сложным. Контрперенос Фрейда не являлся чем-то, произошедшим исключительно от желаний Фрейда, однако нельзя утверждать и то, что Дора заставила Фрейда испытывать подобные чувства. Помня о существовании эдипова комплекса, а также о любви, ревности и негодовании, сопутствующих ему, разве можем мы утверждать, что гомосексуальные отношения Доры с госпожой К. никак не были связаны с фигурой отца? Отношение Доры к госпоже К. было, среди прочего, объективной фрустрацией для Фрейда-отца, требовало отмщения и заставляло его испытывать ревность. Контрпереносный конфликт Фрейда своими корнями уходит не только в пуританские предрассудки жителя Вены прошлого века, каковым Фрейд был, но отчасти является и следствием манипуляций Доры, которая была истерической (а также психопатической) девушкой. У Фрейда не было понимания, необходимого для того чтобы совершить третий диалектический поворот, которого — со страстностью и не без изобретательности — требует от него Лакан. В случае Доры все, о чем мы знаем, произошло не только потому, что этого желал Фрейд, но и потому, что этого желала Дора, — и не только по желанию Доры, а из-за желаний вообще (во всем их множестве). Ее желания в этом случае могут быть рассмотрены независимо. Если Фрейд и был «пойман на крючок», капитулировав перед контрпереносом, то произошло это и потому, что «отвергавшая» Дора сильно фрустрировала его. Дора была отвергающей не только по причине существования у нее прегенитального (зеркального, диадического, нарциссического) отношения к госпоже К. (матери), но и из-за того, что она переживала интенсивное чувство ревности в прямом эдиповом комплексе. Фрейд никогда не сомневался в том, что прерывая лечение, Дора делает его, посредством отыгрывания, объектом своей мести, что сопоставимо с ответом ударом на удар.

Я хочу рассмотреть этот эпизод в более простом и понятном контексте, сопоставив его с ситуацией, возникшей у меня в ходе работы с одной из моих пациенток (этот случай я описал выше). Я думаю, что в ситуации, когда пациентка вызывающим тоном рассказала мне о том, что в детстве она истерично бросалась на пол, а мать била ее ногами, было бы не совсем верно, оперируя диалектической инверсией, пояснять ей, какую роль она сама играла в подобных эпизодах. Она хорошо знала о том, что именно такие истерики полностью выводили мать из равновесия. Я убежден, что такая ситуация может быть разрешена только в том случае, если hic el nunc (здесь и сейчас) аспект переноса будет полностью принят. Недостаточно было просто соотнести его с прошлым, необходимо было показать пациентке, что происходит в настоящем. Я думаю, что если бы в той ситуации я ограничился простым пояснением, что у матери имелись определенные причины для того, чтобы бить дочь ногами, и предположением, почему сама дочь бросалась на пол, то пациентка бы просто не поняла, о чем я говорю. Она бы восприняла меня как карающую мать или как отца, защищающего мать, — но только не как аналитика, который стремится разрушить «очарование мгновения» и помочь ей по-новому посмотреть на свое прошлое.

3.6. К вопросу о сообщении контрпереноса

Завершая рассмотрение круга вопросов, связанных с контрпереносом, мы обратимся к часто обсуждаемой проблеме признаний аналитика или, используя более нейтральное понятие, сообщения контрпереноса.

В общем, существует понимание, что аналитик не должен сообщать свой контрперенос, и что теория контрпереноса не противоречит сохранению основной аналитической установки. Когда мы исследовали терапевтический альянс, мы говорили, что аналитический процесс требует строгой асимметрии в том; что касается невроза переноса, однако относительного равенства в том, что связано с рабочим альянсом ( Etchegoen , 1991). Сеттинг вынуждает нас говорить только о пациенте, однако это не означает, что мы должны отрицать ошибки или скрывать свои конфликты. Тем не менее, осознать свою ошибку или конфликт — не значит сделать их явными. Никто из нас, даже те, кто решительно отстаивает установку искренности аналитика перед пациентом, не станет утверждать, что следует раскрывать перед анализируемым источники наших конфликтов и ошибок. Поступая так, мы нагружали бы пациента чем-то, что не имеет к нему никакого отношения.

Если внимательно читать работу Маргарет Литтл ( Little , 1951), можно увидеть, что сама она не вполне одобряет обнаружение контрпереноса перед пациентом, хотя требует именно этого. Литтл особо подчеркивает, что важно не просто сообщить о контрпереносе, а признать его и интегрировать в интерпретацию.

Анализ пытается вернуть пациенту способность мыслить, восстановить его доверие к собственной мысли. Эта цель достигается путем возвращения вытесненного и устранения диссоциаций, а не уверениями в том, что пациент прав и верно думает о нас. Прояснять следует не то, что чувствует аналитик, а то, что чувствует и думает пациент в отношении аналитика. Когда в порыве откровения мы подтверждаем истинность представления, сложившегося у пациента о нас, мы тем самым наносим ему вред, поскольку, в конечном счете пациент решит, что последнее слово всегда остается за аналитиком. Пациент должен доверять своим мыслям, помня, однако, что и собственные мысли могут иногда оказаться такими же ложными, как и представления других людей.

С этой точки зрения, тема контрпереноса обнаруживает много общего с темой интерпретации. Содержание и, прежде всего, форма интерпретации, часто становится выражением контрпереносных чувств, поскольку большинство наших контрпереносных реакций (если мы не умеем превратить их в аналитический инструмент) проглядывают сквозь плохие и/или плохо сформулированные интерпретации. Говоря в общем, конфликт проникает в формулировку.

Проблема признаний аналитика или сообщения контрпереноса затрагивает вопрос о реальных чувствах в контрпереносе, поднятый в 1947 году Винникоттом. В частности, Винникотт говорил о ненависти, которую провоцируют в аналитике психотические пациенты, и о том, что эта ненависть является реальной. Эта тема заслуживает обсуждения хотя бы потому, что таким образом перенос и контрперенос по определению становятся «нереальными».

3.7. Идеи Винникотта о контрпереносе

5 февраля 1947 года, незадолго до выхода в свет работ Ракера и Паулы Хайманн, Винникотт изложил свои размышления относительно контрпереноса на собрании Британского психоаналитического общества ( Winnicott , 1947). Идеи Винникотта представляют большой интерес, особенно в отношении технической стороны аналитической работы с психотиками и психопатами. Тем не менее, Винникотт не рассматривал контрперенос, в собственном смысле этого слова, как рабочий аналитический инструмент, а скорее акцентировал внимание на определенных реальных чувствах — в частности, ненависти, — которые возникают у аналитика.

В классификации, предлагаемой Винникоттом, контрпереносные феномены разделяются на три основных типа: (1) ненормальные контрпереносные чувства, указывающие на то, что аналитик нуждается в более глубоком личном анализе; (2) контрпереносные чувства, связанные с личным опытом и развитием, от которых зависит каждый аналитик; (3) по-настоящему объективный контрперенос аналитика, т. е. любовь и ненависть, испытываемые аналитиком в ответ на реальное поведение и личность пациента и основанные на объективном наблюдении.

Выстраивая подобную классификацию, Винникотт попытался создать очень широкую концепцию контрпереноса, охватывающую неразрешенные конфликты аналитика, его личность и уникальный опыт, а также его рациональные, объективные реакции.

Винникотт говорит: «Я считаю, что если терапевт берет в анализ психотиков или социопатов, он обязан настолько полно осознавать свой контрперенос, чтобы всегда иметь возможность отделить и изучить свои объективные реакции на пациента» ( Winnicott , 1947, р. 70).

В анализе психотических пациентов постоянно происходит стирание границ между любовью и ненавистью, из-за чего аналитику чрезвычайно сложно контролировать ситуацию и он часто ощущает, что работа с таким пациентом совершенно лишает его сил. Винникотт говорит, что такое переплетение любви и ненависти следует отличать от агрессивного компонента примитивных любовных импульсов, поскольку в первом случае вероятнее всего в личной истории пациента имеется ошибка окружения ( environmental failure ), которая пришлась на момент, когда его влечения искали свой первый объект ( ibid ., p . 70).

Оставив в стороне аподиктические рассуждения Винникотта о развитии, отметим, что конфигурация любви и ненависти постоянно находится в фокусе внимания аналитика, который распознает эти чувства в себе и сохраняет до тех пор, пока они не получат истолкования. Винникотт говорит о том, что главная работа аналитика заключается в сохранении объективности по отношению ко всему, что пациент приносит в анализ. Особым условием успешной аналитической работы, согласно этой концепции, является необходимая аналитику способность объективно ненавидеть своего пациента ( ibid ., p . 70).

Приводимый Винникоттом пример, возможно, является не лучшим для обсуждения его техники, поскольку он описывает девятилетнего мальчика с серьезными поведенческими проблемами, который в течение трех месяцев гостил в доме Винникотта. В любом случае, на этом примере аналитик сумел убедительно продемонстрировать, что возможность сказать ребенку о своей ненависти в ответ на его провокации позволила ему успешно (для обеих сторон) справиться с ситуацией.

Подобно тому как мать ненавидит своего ребенка — по самым разным причинам, и аналитик испытывает ненависть к своему психотическому пациенту. А если это так, было бы нелогично считать, что психотик в ходе анализа сможет переносить свою собственную ненависть к аналитику, если аналитик не будет ненавидеть его ( ibid ., p . 74).

Винникотт писал, что если логика его рассуждений верна и пациент действительно пробуждает в аналитике объективную ненависть, тогда перед нами встает сложнейшая проблема интерпретации этой ненависти. Это чрезвычайно сложный вопрос, требующий тщательной и осторожной оценки. Однако анализ всегда остается незавершенным до тех пор, пока аналитик все еще не способен сказать анализируемому о ненависти, которую он испытывал к пациенту в период, когда тот был болен. Только после того как подобная интерпретация будет сформулирована и предложена пациенту, он сможет освободиться от роли ребенка — т. е. того, кто не понимает, чем обязан своей матери.

3.8. Комментарии и замечания

Подход Винникотта к проблеме контрпереноса выделяется оригинальностью и существенно отличается от других концепций. Распространяя понятие контрперенос на объективные и рассудочные переживания аналитика, мы вносим изменения в само определение терминов перенос и контрперенос. Объективные переживания можно отнести к контрпереносу только путем серьезного расширения рамок этого понятия. Считая, что не существует абсолютно объективных чувств, мы предполагаем, что всегда присутствует какая-то необъективная их часть, происхождение которой связано не с фактом, а с фантазией и прошлым. Но это замечание имеет скорее академический характер. Кроме того, общепринятые определения не всегда оказываются наилучшими.

Однако рассмотренные нами идеи можно подвергнуть критической проверке и по-другому: спросив себя, в какой мере суждения аналитика (даже такого великого, как Винникотт) могут быть действительно объективными. Можно ли допустить, что аналитик иногда склонен искать оправдания своим реакциям? Где гарантия того, что аналитик всегда надежно защищен от склонности к рационализации? Это проблемы, которые очень нелегко решить с помощью имеющихся в нашем распоряжении средств. Но даже если бы нам удалось ответить на все эти вопросы, мы столкнулись бы с новым: как много артефактов в технике Винникотта? Если ненависть, которую он испытывал по отношению к своему неуправляемому девятилетнему пациенту, была объективной и разумной, естественно, возникает вопрос, рационально ли поступал Винникотт, приводя такого ребенка к себе домой? Сам Винникотт описывает, как великодушно его жена приняла мальчика в своем доме. Данное описание имеет целью показать, что благородное самопожертвование четы Винникоттов было совершенно свободно от любой невротической вовлеченности. В реальности это маловероятно. Совсем не обязательно близко знать конкретную семейную пару, чтобы предположить, что супруги, принимающие решение ввести в свою семью третьего, либо хотят осложнений, либо надеются решить таким образом уже имеющиеся проблемы. Кроме того, мотивация Винникотта в данном случае не ограничивалась лишь альтруистическими побуждениями (наличие которых сложно поставить под сомнение), а включала также и желание (вполне законное) опробовать и проверить свои теории. В свете этих обстоятельств отношение Винникотта к ребенку становится в моих глазах намного более эгоистическим (или нарциссическим), а его ненависть уже не кажется мне столь объективной.

Для того чтобы придать своим рассуждениям более строгие очертания, скажу, что аргументация концепции объективной ненависти, на мой взгляд, наталкивается на три основных препятствия. Во-первых, как уже было сказано, это затруднение в доказательствах собственно объективности ненависти, поскольку принципиальным моментом в определении переноса и контрпереноса является указание на их необъективность. Во-вторых, согласно сформулированному Уэлдером принципу множественной функции ( multiple function ), никакое переживание не может быть ни объективным, ни совершенно субъективным, поскольку всегда является суммарным результатом действия многих причин. Это правило заставляет нас принимать во внимание множество различных факторов. Когда предоставляется возможность сказать пациенту (в самый подходящий момент) о том, что в прошлом мы испытали рассудочную ненависть по отношению к нему, это утверждение, даже звучащее из уст Винникотта, всегда оказывается не более чем упрощением. И боюсь, что это также будет рационализацией, так как даже Винникотт не свободен от ошибок. Поэтому если бы я захотел поступить как искренний аналитик (в представлении Винникотта), то должен бы был сказать своему пациенту, что «объективно» ненавидел его три года назад, и не только из-за его невыносимого поведения, но также из-за того, что тогда я плохо ладил со своей женой, меня беспокоило собственное финансовое положение, психоаналитический журнал отказался опубликовать одну из моих статей, снова подскочил курс доллара, мое отношение к проблеме контрпереноса стало причиной конфликта с Ракером, моим аналитиком, и Леоном, моим другом... и добавить к этому еще Бог знает сколько искренних и объективных признаний в том же духе.

Третье мое возражение в адрес концепции объективной ненависти заключается в следующем: я не считаю, что переживание ненависти по отношению к пациенту — независимо от того, насколько он является агрессивным, яростным, обременительным или плохим, — может быть строго объективной реакцией. Такие чувства могут быть рассудочны, но не могут претендовать на объективность. Объективно лишь то, что я согласился работать с этим пациентом, чтобы помочь ему в решении его проблем, и я полагаюсь на сеттинг, чтобы поддержать свое равновесие. Если это равновесие мне не удается сохранить, я теряю свою объективность — это очень понятно по-человечески, но не очень объективно. Здесь, как и во всех других случаях, объективность должна соизмеряться со своими целями. Если подобного соотнесения не происходит, объективность становится избирательной. С этой точки зрения, мерой объективности для Винникотта служила лишь его субъективность.

Если мне удалось внятно изложить свою позицию, должно стать ясно, что я не согласен с предлагаемым Винникоттом подходом к контрпереносу. Я также не согласен с характерной для этого подхода техникой управления ( management technique ) — с базовой гипотезой о том, что отклонения в примитивном эмоциональном развитии должны получать разрешение через действие (управление), а не через слова (интерпретацию). Именно из-за убежденности Винникотта (довольно ригидной) в том, что следует уделять внимание лишь реальным и объективным фактам, его контрпереносный отклик и ограничивался, вполне логично, «объективными чувствами». Называя свои чувства объективными, Винникотт абсолютно верно воспринимал нечто, что можно было дедуктивно вывести из его же практики.

Сформулированная Винникоттом теория развития, насколько я понимаю, также связана с этим базовым предположением, что отчетливо заметно в попытках увязать психоз с ошибкой среды. Я думаю, что великий английский аналитик в некоторых отношениях был более строг к тем, кто нес ответственность за мальчика, чем к самому себе как аналитику. Я могу лишь повторить, вслед за Мелани Кляйн, что, как бы это ни было грустно, психоз возникает как совокупный результат взаимодействия ребенка и родителей (а также множества других факторов, например биологических и социальных).

3.9. Новые идеи Винникотта

На заседании Британского психоаналитического общества, проходившем 25 ноября 1959 года и посвященном проблеме контрпереноса, Винникотт снова обратился к данному вопросу. Из выступления стало ясно, что за прошедший период его взгляды на контрперенос претерпели существенные изменения. Он начал свой доклад словами: «в использовании слова контрперенос мы должны вернуться к его исходному значению».

Винникотт считал, что «аналитическая работа очень отличается от обычной жизни» и что «аналитик испытывает напряжение, поддерживая профессиональную установку» ( Winnicott , 1965, р. 160). Аналитик должен оставаться гибким и восприимчивым ко всему новому и в то же время должен прочно удерживать свои профессиональные установки на протяжении рабочих часов. Пациенты видят перед собой уверенных и спокойных профессионалов-аналитиков, никогда не изменяющих своим правилам, а не тех неуравновешенных мужчин и женщин, какими мы являемся в своей личной жизни. Винникотт, таким образом, уверенно утверждает, что между пациентом и аналитиком всегда лежат «профессиональная установка» последнего, «техника, работа, совершаемая [аналитиком] в уме» ( ibid ., p . 161). Благодаря личному анализу, терапевт способен оставаться профессионально вовлеченным в проблему пациента и не испытывать при этом чрезмерного напряжения.

Основываясь на подобных рассуждениях, Винникотт предпринял попытку жестко и четко ограничить содержание понятия контрперенос, определив его исключительно как «невротические черты, искажающие профессиональную установку аналитика и нарушающие течение аналитического процесса, которое определяется пациентом» ( ibid ., p . 162).

В этой строгой и четко ограниченной концепции Винникотт возвращается к пониманию контрпереноса как помехи в анализе и повторно декларирует положение о существовании двух типов пациентов, по отношению к которым роль аналитика существенно меняется.

Подавляющее большинство людей, обращающихся за помощью к психоаналитику, можно подвергать лечению в обычной манере. Однако существует и малочисленная группа пациентов, способных полностью изменить профессиональные установки аналитика. Это асоциальные пациенты и те, что нуждаются в регрессии. Пациенты с асоциальными тенденциями пребывают в устойчивом состоянии реагирования, возникающем при любом столкновении с депривацией, вследствие чего терапевт все время ощущает, что «болезнь пациента, или та ее часть, которая не безнадежна, заставляет терапевта постоянно проводить коррекцию того дефицита в поддержке Эго, который изменил течение жизни пациента» ( ibid ., p . 162).

Другой тип требует регрессии, поскольку лишь пройдя через стадию инфантильной зависимости, такие пациенты могут выздороветь. «Если удается освободить скрытую истинную самость, у пациента происходит срыв как часть лечения, и тогда аналитик должен быть способен играть роль матери ребенка» ( ibid ., p . 163).

Примитивная потребность пациента заставляет его противостоять профессиональным установкам и технике аналитика (которые этому типу пациентов кажутся препятствиями), и строить с аналитиком прямые отношения примитивного типа, целью которых является слияние ( ibid ., p . 164).

В конечном итоге Винникотт четко отделил эти случаи от других, в которых анализируемый прорывается сквозь профессиональный барьер и провоцирует у аналитика непосредственную ответную реакцию. Винникотт считал, что в последнем случае о контрпереносе говорить не уместно — здесь мы видим просто реакцию аналитика на особые условия и обстоятельства, нарушающие привычные контуры его профессиональной среды: даже использование одного и того же слова для обозначения разных вещей неизбежно приводит к смешению понятий.

В заключение Винникотт излагает свою знаменитую идею о роли управления в работе с регрессивными пациентами. Однако некоторые из представлений, сформулированных им в 1947 году (и которые я здесь критически рассматривал), по мере возвращения к классической теории контрпереноса претерпели существенные изменения.

3.10. Краткий итог

Хотя присутствие контрпереноса как важного фактора в аналитическом процессе всегда отмечалось аналитиками, удивительные доказательства чего предоставила Элла Шарп, несомненно, что лишь начиная со средины столетия понятие контрперенос стало постепенно интегрироваться в структуру общей психоаналитической доктрины. С момента начала этого процесса контрперенос постепенно стал очень важен для нас. Окончательно разрушилось старое и не выдержавшее критики представление о том, что аналитик способен остаться «незагрязненным» в процессе работы со своими пациентами. В противовес давним традициям мы теперь настойчиво утверждаем, что контрперенос существует, будет существовать и, в принципе, не может не существовать. В своем сознании мы смирились с этим, и, как сказала Маргарет Литтл, теперь мы знаем, что безличный аналитик — это всего лишь миф ( Little , 1951).

За эти годы, однако, произошли не только те изменения, о которых я упомянул. Контрперенос стал не только неотъемлемой составляющей аналитического процесса, но и рабочим инструментом. В основании этого достижения лежат усилия Паулы Хайманн и Ракера, и по этой причине именно они занимают особое место в истории развития теории контрпереноса.

Горацио Этчегоен (Horacio Etchegoyen)

Контрперенос