Введение в детский психоанализ

Лекция первая
Введение в детский анализ

Трудно получить конкретное представление о психоанализе в детском возрасте, если предварительно не разобраться в том, когда имеются показания к проведению анализа ребенка, а в каких случаях лучше от него отказаться. Как известно, этот вопрос подробно изучала Мелани Кляйн (Берлин). Она убеждена в том, что методом анализа можно полностью устранить или, в крайнем случае, благотворно повлиять на патологию психического развития ребенка. К тому же анализ может быть весьма полезен и для развития нормального ребенка, а со временем, возможно, станет неотъемлемой частью воспитания. Однако большинство венских психоаналитиков придерживается другой точки зрения: психоанализ ребенка допустим лишь в случае реального инфантильного невроза.

Боюсь, что своим курсом я смогу лишь незначительно посодействовать разрешению данной проблемы, указав вам, в каких случаях решение применить анализ оказывалось верным и когда проведение его заканчивалось неудачей. Неудивительно, что успехи всегда вдохновляли нас на проведение новых анализов, а неудачи каждый раз заставляли отказаться от данного намерения. В итоге мы пришли к выводу, что в метод детского анализа необходимо вносить некоторые модификации и изменения и применять его при соблюдении определенных предосторожностей. Если же техническая возможность для соблюдения таких предосторожностей отсутствует, то лучше от проведения анализа отказаться. Из примеров данного курса вы сможете узнать, на чем основываются указанные выше сомнения. Пока же я умышленно откажусь от любых попыток дать ответы на эти вопросы.

Еще с прошлого года мне неоднократно предлагали подготовить доклад для технического семинара Ферейна об особенностях случаев с детьми, чтобы обсудить технику детского анализа. До сих пор я не принимала этих предложений из боязни, что все сказанное на эту тему может показаться чрезвычайно банальным и бесспорным. Специальная техника детского анализа — в той мере, в какой она вообще является специальной, — основывается на одном предельно простом положении: в подавляющем большинстве случаев взрослый — это существо зрелое и независимое, а ребенок — незрелое и несамостоятельное. Совершенно очевидно, что при столь отличном друг от друга объекте внимания применяемый метод также не может быть одинаковым. То, что в одном случае совершенно необходимо и является действием безобидным, в другом случае превращается в весьма сомнительное мероприятие. Однако эти изменения являются следствием каждой данной конкретной ситуации, а потому вряд ли нуждаются в отдельном теоретическом обосновании.

На протяжении последних двух с половиной лет у меня была возможность подвергнуть длительному анализу около десяти случаев с детьми. Постараюсь подробнее описать те моменты из моих наблюдений, которые, вероятно, бросились бы в глаза каждому из вас.

Начнем с установки ребенка на начало аналитической работы.

Рассмотрим аналогичную ситуацию со взрослым пациентом. Человек чувствует себя больным, когда у него возникают трудности с собственным "Я", в работе, с получением наслаждения от жизни. Из каких-то соображений он верит в терапевтические возможности анализа вообще или же принимает решение обратиться за помощью к какому-то определенному аналитику, надеясь при этом на исцеление. Конечно, на практике далеко не всегда все выглядит так просто. Не всегда поводом к анализу выступают лишь трудности внутреннего характера, часто таким поводом является лишь столкновение с внешним миром, вызванное этими трудностями. Далеко не всегда решение о проведении анализа принимается пациентом самостоятельно: часто решающую роль играют настойчивые просьбы родственников или других близких людей, что иногда потом отрицательно сказывается на работе. Самая желательная и идеальная для успешного лечения ситуация складывается в том случае, когда пациент по собственному желанию заключает с аналитиком союз, направленный против некоторой части своего душевного мира.

Это, разумеется, невозможно в случае с ребенком. Решение провести анализ никогда не принимается самим маленьким пациентом, оно всегда исходит от его родителей или от кого-то из окружающих. Никого не интересует мнение ребенка. Даже если ему зададут вопрос о его согласии, ответ не будет играть решающей роли. Поэтому аналитик всегда чужой для него, а сам анализ является чем-то чуждым. Но самая большая трудность заключается в том, что от симптомов болезни или дурного поведения ребенка страдают лишь окружающие, а сам ребенок во многих случаях вовсе не чувствует себя больным, даже не ощущает никаких нарушений психики. Таким образом, в случае с ребенком отсутствуют все те факторы, которые являются необходимыми для достижения успеха в случае со взрослым: осознание болезни, добровольное согласие на лечение и стремление к выздоровлению.

К сожалению, не каждый работающий с детьми аналитик относится к этому, как к серьезному препятствию в работе. Например, в работах Мелани Кляйн вы могли ознакомиться с тем, как она справляется с этими проблемами и какую тактику выработала для таких случаев. В противоположность ее мнению я считаю целесообразным попытаться создать для ребенка такую же ситуацию, которая является столь благоприятной для взрослого человека — каким-либо образом вызвать в нем отсутствующие готовность к лечению и согласие на него.

Для темы моей первой лекции я выбрала шесть различных случаев с детьми в возрасте от шести до одиннадцати лет. Я хочу продемонстрировать, как мне удалось добиться от маленьких пациентов "доступности для анализа" подобно взрослым людям, т. е. вызвать у них осознание собственной болезни, доверие к анализу, аналитику и преобразовать стимул к лечению из внешнего во внутренний. В случае с детьми решение этой задачи требует подготовительного периода, который отсутствует при анализе взрослого человека. Хочу подчеркнуть, что все предпринимаемое нами в этот период, не имеет ничего общего с действительно аналитической работой, т. е. речь не идет о переводе в сознание бессознательных процессов или об аналитическом воздействии на пациента. Смысл этого периода заключается в переводе одного состояния, которое является нежелательным, в состояние желаемое с помощью любых средств воздействия взрослого человека на ребенка. Этот подготовительный период, который является своего рода "дрессировкой" перед принятием анализа, будет тем продолжительнее, чем сильнее отличается первоначальное состояние ребенка от описанного выше идеального состояния взрослого пациента.

Не стоит думать, что это представляет слишком большую трудность. Я припоминаю случай с одной маленькой шестилетней девочкой, которая в прошлом году находилась под моим наблюдением в течение трех недель. Мне следовало установить, являлась ли трудновоспитуемая, малодинамичная и тяжелая психика ребенка результатом неблагоприятной предрасположенности и неудовлетворительного интеллектуального развития или же я имела дело со случаем особо заторможенного развития и запущенности ребенка. При ближайшем рассмотрении было выявлено наличие необычайно тяжелого для такого раннего возраста невроза навязчивости при весьма сильном интеллекте и развитом логическом мышлении. Эта маленькая девочка была уже знакома с двумя детьми, с которыми я ранее провела анализ; на первый прием она пришла ко мне вместе со своей подругой, которая была немного старше ее. Я не стала разговаривать с ней ни о чем особенном и лишь дала возможность слегка ознакомиться с непривычной обстановкой. Вскоре, когда она пришла уже одна, я предприняла первое наступление. Я заметила вслух, что ей, конечно, известно, почему меня посещали двое знакомых ей детей: один — потому что никогда не говорил правду и хотел отучиться от этой привычки, другая — потому что слишком часто плакала и сама была сильно удручена этим. Не послали ли и ее ко мне из подобных соображений? На это она прямо заявила: "Во мне сидит черт. Можно ли его выгнать?" В первый момент я опешила от такого неожиданного ответа, но затем сказала, что сделать это можно, хотя работа — не из легких. И если я соглашусь сделать это вместе с ней, ей придется исполнить много такого, что вовсе не доставит ей удовольствия. Я имела в виду, что она должна будет рассказать мне все. Лишь на минуту она всерьез задумалась, после чего заявила: "Раз ты говоришь, что это единственный способ, с помощью которого это можно сделать, и притом сделать быстро, я согласна". Так она добровольно согласилась выполнять основное правило анализа. Для начала мы и от взрослого пациента не требуем большего. В то же время она реально представляла себе и продолжительность лечения. Спустя три недели родители девочки все еще находились в нерешительности, оставлять ли у меня дочь для анализа или же лечить ее другим способом. Она и сама была очень обеспокоена, так как не хотела лишаться возникшей было надежды на выздоровление и все более настойчиво требовала от меня освободить ее от черта в течение оставшихся трех или четырех дней, по истечении которых она должна была уехать. Я уверяла, что это невозможно, так как для этого нам необходимо длительное совместное пребывание. Я была не в состоянии объяснить ей все с помощью цифр, потому что из-за своих многочисленных задержек она еще не была знакома с арифметикой, хотя и находилась уже в школьном возрасте. Тогда она уселась на пол и показала на рисунок ковра: "Для этого нужно столько дней, — спросила она, — сколько здесь красных точек? Или еще столько, сколько зеленых?" Я объяснила, какое большое количество сеансов необходимо для лечения, с помощью небольших овалов в узоре моего ковра. Она прекрасно все поняла и, приняв после этого решение продолжить лечение, приложила максимум усилия для того, чтобы убедить родителей в необходимости длительной совместной работы со мной.

Вы можете сказать, что в данном случае тяжесть невроза облегчила аналитику его работу. Однако я уверена, что такое мнение ошибочно. Приведу для доказательства пример, когда в другом случае подготовительный период протекал аналогичным образом, хотя о настоящем неврозе там не могло быть и речи.

Около двух с половиной лет тому назад ко мне привели одиннадцатилетнюю девочку, в воспитании которой родители испытывали огромные трудности. Она была родом из зажиточной мелкобуржуазной среды; семейные отношения в ее доме были крайне неблагоприятны: отец был нерешительным и слабохарактерным человеком, мать девочки умерла много лет назад, а взаимоотношения с мачехой и младшим сводным братом в силу многочисленных обстоятельств носили ярко выраженный враждебный характер. Серия краж, совершенных ребенком, бесконечная грубая ложь, скрытность и неоткровенность как в серьезных, так и в мелких вопросах побудили мачеху по совету домашнего врача обратиться к помощи анализа. В данном случае аналитический "уговор" был таким же простым: "Родители не могут с тобой ничего поделать, — таково было основное положение нашего уговора, — только с их помощью ты никогда не сможешь избавиться от постоянных сцен и конфликтов. Может, ты согласишься попробовать сделать это с помощью постороннего человека?" Она сразу приняла меня в союзники против родителей подобно тому, как вышеупомянутая маленькая пациентка, страдавшая неврозом навязчивости, приняла меня в союзники против своего черта. В данном случае осознание болезни (невроза навязчивости) уступило место осознанию наличия конфликта. Однако общий для обоих случаев фактор наличия болезни в данном случае возник на основании внешних причин, а в первом случае носил внутренний характер. В этом втором случае тактику своих действий я позаимствовала у Айхгорна, который пользуется ею при воспитании беспризорных детей. По мнению Айхгорна, воспитатель должен в первую очередь принять сторону беспризорного и предположить, что установка последнего по отношению к окружающим правильная. Только так он сможет работать вместе со своим воспитанником, а не против него. Хочу отметить только, что для такой работы положение Айхгорна гораздо выгоднее положения аналитика. Он владеет полномочиями от муниципалитета или государства принимать те или иные меры и имеет авторитет должностного лица. Аналитик же, что хорошо известно ребенку, получает полномочия и оплату от родителей; он всегда находится в щекотливой ситуации, потому что действует против своих доверителей, даже когда это в их интересах. И действительно, во время всех необходимых переговоров с родителями данного ребенка я постоянно чувствовала, что у меня нечиста совесть по отношению к ним, и спустя несколько недель в силу таких неопределенных отношений анализ прекратился из-за одного внешнего повода, несмотря на самые благоприятные внутренние условия.

И тем не менее, в этих двух случаях оказалось возможным легко добиться предварительных условий, необходимых для начала анализа: осознание пациентом болезни, доверие и согласие на анализ.

Перейдем теперь к рассмотрению другой крайности — случаю, в котором не присутствовало ни одного из этих трех факторов.

Речь пойдет о десятилетнем мальчике с неясными симптомами многих страхов, нервозности, скрытности и детских перверсивных действий. В последние годы он совершил несколько мелких краж и одну крупную. Конфликт с родителями не был открытым и сознательным; к тому же при поверхностном рассмотрении нельзя было обнаружить ничего, что могло свидетельствовать об осознании им собственного печального состояния или о желании изменить его. Отношение ко мне с его стороны было крайне отрицательным и лишенным доверия, он прилагал максимум усилий к тому, чтобы не допустить раскрытия своих сексуальных тайн. В данной ситуации я не могла применить ни один из тех двух приемов, которые оказались весьма удачными в описанных до этого случаях. Я не могла заключить союз с его сознательным "Я" против отщепившейся части его сущности, так как он совершенно не ощущал этого расщепления. Не могла я стать союзницей и в его борьбе с окружающим миром, с которым он (так как осознавал это) был связан сильными чувствами. Путь, который я должна была избрать, был явно иным, более трудным и не таким прямым. Необходимо было завоевать доверие и навязать свою помощь человеку, который был уверен, что отлично справится и без меня.

Я старалась добиться этого самыми разными способами. В течение долгого времени я не предпринимала никаких действий, а лишь приспосабливалась к его капризам и любыми — прямыми или окольными — путями подстраивалась под изменения его настроения. Если он приходил на сеанс веселым — я тоже была веселой. Если он предпочитал во время сеанса сидеть под столом, я вела себя так, словно это в порядке вещей, — приподымала скатерть и беседовала с ним. Если он приносил в кармане веревку и принимался показывать, какие он умеет завязывать замысловатые узлы и проделывать всевозможные фокусы, то я доказывала, что умею вязать еще более замысловатые узлы и показывать более поразительные фокусы. Если он корчил гримасы, я гримасничала еще больше, а если он предлагал помериться силой, я старалась показать, что гораздо сильнее его. Придерживалась я и задаваемых им различных тем в наших беседах — от приключений морских пиратов и сведений по географии до коллекционирования почтовых марок и любовных историй. Во время наших разговоров я ни разу не подала виду, что некоторые из тем кажутся мне сомнительными или неподходящими для его возраста, а свои фразы я выстраивала таким образом, что ни разу они не вызвали в нем подозрения, будто я говорю их с воспитательной целью. Я вела себя как сюжет кинофильма или приключенческого романа, которые не преследуют иной цели, кроме как развлечение зрителя или читателя, и потому всегда приспосабливаются к интересам и потребностям своей аудитории. На самом деле моя первая цель ограничивалась исключительно завоеванием интереса со стороны мальчика. То, что во время этого подготовительного периода я очень много узнала о его увлечениях и наклонностях, было хоть и неожиданным, но весьма полезным побочным выигрышем. Через некоторое время я приплюсовала к этому еще одно завоевание. Постепенно я стала весьма полезной для него, так как во время сеансов печатала для него письма на пишущей машинке, охотно помогала записывать его "сны наяву" и придуманные им истории, которыми он очень гордился, и даже делала для него во время сеанса разные безделушки. Для одной маленькой девочки, которая проходила в то же время подготовительный период, во время сеансов я усердно вязала и со временем одела всех ее кукол и игрушечных зверей. Иными словами, так мне удалось добиться второго полезного фактора: теперь я не только представляла интерес, но стала еще и полезной. Дополнительным выигрышем этого второго периода было то, что благодаря печатанию писем и вымышленных историй я мало-помалу ознакомилась с кругом его знакомств и фантазий.

Но затем ко всему этому добавилось кое-что гораздо более важное. Я смогла его убедить в том, что, подвергаясь анализу, он получает огромные практические преимущества: например, наказуемые поступки будут иметь для него совершенно иные, намного более благоприятные последствия, если о них сначала узнает аналитик, а лишь потом от него дознаются воспитатели. Так постепенно он привык использовать анализ для защиты от наказания, а мою помощь — для сглаживания последствий от своих необдуманных поступков. Он просил меня вернуть на прежнее место украденные им деньги и делал мне все неприятные, но необходимые признания, в чем обязан был признаваться родителям. Он проверял мою пригодность для этих целей бесчисленное количество раз, прежде чем он решился по-настоящему в нее поверить. Но после этого у него уже не было сомнений: я стала для него не только интересным и полезным собеседником, но и сильной личностью, без помощи которой он уже обойтись не мог. Так, с помощью этих трех качеств я превратилась в необходимого для него человека; иными словами, он попал в состояние полной зависимости перенесения. Я дожидалась именно этого момента, чтобы пусть и не в форме словесного приказания и не очень резко, но все же весьма настойчиво потребовать от него соответствующей компенсации, а именно раскрытия всех сокровенных тайн, необходимых для анализа. На это ушло еще несколько недель, после чего можно было приступить к полноценному анализу.

Вы видите, что в данном случае я вовсе не стремилась добиться от ребенка осознания им болезни, в дальнейшем это произошло само собой и совсем иным образом. Задача на этот раз заключалась лишь в создании связи, достаточно прочной для того, чтобы стало возможным осуществление дальнейшего анализа.

Боюсь, однако, что после такого подробного описания у вас создалось впечатление, что вся суть заключается именно в такой связи. Постараюсь избавить вас от этого впечатления с помощью иных примеров, которые занимают срединное положение между приведенными выше крайностями.

Мне предложили подвергнуть анализу другого десятилетнего мальчика с развившимся у него в последнее время крайне неприятным и беспокойным для окружающих симптомом — буйными припадками ярости и злости, наступавшими без каких бы то ни было видимых внешних причин. Это казалось тем более странным, если учесть, что вообще-то ребенок был заторможенным и боязливым. Я без труда завоевала его доверие, так как он ранее был знаком со мной. В данном случае решение подвергнуться анализу соответствовало собственным желаниям мальчика, так как его младшая сестра уже была моей пациенткой, и зависть к преимуществам в семье, которые она, без сомнения, извлекала из своего положения, стимулировала его желания. Но, несмотря на это, мне никак не удавалось найти реальной исходной точки для анализа. Найти объяснение этому было несложно." Хотя он частично признавал, что страхи его — состояние болезненное, хотел избавиться от них и от своих задержек, однако с его главным отклонением — припадками ярости — все обстояло как раз наоборот. Он, несомненно, гордился ими как чем-то, отличающим его от других пусть даже в отрицательную сторону, и получал явное удовольствие от тех забот, которые доставлял родителям своим состоянием. Он свыкся с этим отклонением и, похоже, принялся бы бороться за сохранение симптома, если бы мы попытались избавиться от него с помощью анализа. Я воспользовалась закрытым и не совсем честным приемом. Я приняла решение рассорить его с этой частью его сущности, каждый раз заставляя его подробно рассказывать мне о своих припадках после того, как они проходили, и притворялась при этом крайне озабоченной и огорченной. Я интересовалась, насколько он был в состоянии владеть собой в таком состоянии, и приводила примеры, сравнивая его неистовство с поведением душевнобольного, которому моя помощь уже вряд ли могла понадобиться. Это озадачило и испугало мальчика, так как его честолюбие отнюдь не допускало возможности прослыть душевнобольным. Он стал сдерживать свои срывы, начал сопротивляться им. Он уже не способствовал, как раньше, их появлению и смог убедиться, что действительно не способен самостоятельно подавить их. От этого он стал испытывать повышенное чувство болезненности и дискомфорта. Таким образом, после нескольких подобных безрезультатных попыток, симптом, как я того и добивалась, превратился из ценного достояния в беспокоящее инородное тело, для избавления от которого он сам обратился ко мне за помощью.

Возможно, вас поразит, что в этом случае я пыталась вызвать состояние, в котором с самого начала находилась маленькая девочка, страдавшая неврозом навязчивости, расщепления в собственном "Я" ребенка. Я вынуждена была прибегнуть к такому же приему и в другом случае с семилетней капризной девочкой-невротиком, когда после длительного подготовительного периода, аналогичного вышеописанному случаю, отделила от ее "Я" все дурное, существовавшее в ней, персонифицировала его и дала ему собственное имя. Затем я противопоставила их, после чего добилась от нее жалоб на созданную новую личность, так как девочка поняла, насколько она страдала от нее. Так вслед за осознанием болезни наступает открытость ребенка для анализа.

Но мы не должны забывать еще об одном препятствии. У меня была возможность подвергнуть длительному анализу одного очень одаренного и способного ребенка — ту, упомянутую выше восьмилетнюю девочку, которая отличалась чрезмерной чувствительностью и часто плакала. Она искренне желала измениться, имела все данные и все возможности для достижения успеха с помощью проводимого мною анализа. Но работа с ней всегда наталкивалась на одно и то же препятствие, и я уже собиралась удовлетвориться теми небольшими результатами, которых удалось добиться — исчезновением симптомов, доставлявших наибольшие мучения. Мне удалось выяснить, что именно нежная привязанность к няне, отрицательно относившейся к предпринятому анализу, и была той преградой, на которую наталкивались наши усилия, как только мы по-настоящему начинали углубляться. Хотя девочка с доверием относилась к тому, что нам удалось выяснить во время анализа и к моим словам, но лишь до определенного предела, до которого она позволяла это себе, после чего включалась ее преданность няне. Все, что выходило за этот предел, наталкивалось на упорное и непреодолимое сопротивление. Так она воспроизводила старый конфликт выбора между жившими отдельно друг от друга и любимыми ею родителями, который оказал большое влияние на ее развитие в раннем детском возрасте. Но даже это открытие мало помогло делу, так как нынешняя ее привязанность к воспитательнице была реальна и вполне обоснованна. Мне пришлось вступить в упорную и настойчивую борьбу с этой няней за завоевание расположения ребенка. В этой войне каждая из сторон использовала все доступные ей средства; я старалась привить девочке критический взгляд, чтобы поколебать ее слепую привязанность, стремилась использовать каждый мелкий конфликт, какие ежедневно случаются в детской, чтобы расположить ребенка к себе. Я поняла, что победила, когда девочка однажды, рассказывая мне об одном из таких волновавших ее домашних инцидентов, в конце рассказа спросила: "Ты думаешь, она права?" Вот когда анализ проник в более глубокие слои ее психики, и в итоге был получен наилучший результат из всех приведенных здесь случаев.

В данном случае было нетрудно принять решение, допустимы ли такие действия, как борьба за расположение ребенка, потому что воспитательница, о которой идет речь, оказывала влияние неблагоприятное не только для анализа, но и для общего развития ребенка. Однако представьте, в каком затруднительном положение вы окажетесь, если вашим противником будет не чужой человек, а родители ребенка. Или когда перед вами встанет вопрос: стоит ли для успеха аналитической работы уводить ребенка из-под какого-либо влияния, благоприятного и желательного во всех остальных отношениях? Мы еще вернемся к этой теме, когда будем рассматривать вопрос о практическом проведении детского анализа и о влиянии его на окружающую ребенка среду.

В конце данной главы я приведу два небольших примера, которые демонстрируют, в какой степени ребенок способен постичь смысл аналитической работы и терапевтической задачи.

Самый лучший пример — это неоднократно упоминавшаяся выше маленькая девочка, которая страдала неврозом навязчивости. Однажды она рассказывала мне об одной необыкновенно удачной победе в борьбе со своим чертом и неожиданно потребовала от меня ответа на такой вопрос: "Анна Фрейд, разве я не сильнее моего черта? Разве я не могу сама справиться с ним? Собственно, ты вовсе не нужна мне для этого". Я полностью согласилась с ней. Разумеется, она гораздо сильнее его и может обойтись без моей помощи. "Но ты мне все-таки нужна, — сказала, немного подумав, девочка. — Ты должна помочь мне не быть такой несчастной, раз я должна быть сильнее его". Думаю, что и от взрослого невротика нельзя ожидать лучшего понимания той перемены, на которую он надеется в результате аналитического лечения.

Теперь второй пример. Мой десятилетний пациент, которого я так подробно описала, находясь уже в более позднем периоде проводимого анализа, заговорил однажды в приемной с одним из взрослых пациентов моего отца. Тот рассказал, что его собака однажды растерзала курицу, и он, как хозяин собаки, вынужден был за нее заплатить. "Собаку следовало бы направить к Фрейду, — сказал мой маленький пациент, — ей необходим анализ". Взрослый ничего не ответил, но позднее выразил крайнее неодобрение. Какое странное впечатление сложилось у этого мальчика об анализе! Ведь собака вовсе не больна. Просто ей захотелось растерзать курицу, и она сделала это. Я же отлично поняла, что мальчик имел в виду. Должно быть, он подумал тогда: "Бедная собака! Она так хотела бы быть хорошей, но в ней есть что-то, что заставляет так жестоко поступать с курицами".

Как видно из этого примера, у маленького запущенного невротика вместо осознания болезни может легко возникнуть осознание испорченности, которое, в свою очередь, и становится мотивом для проведения анализа.

Введение в детский психоанализ

Анна Фрейд (1895-1982) - самая младшая дочь известнейшего ученого Зигмунда Фрейда. В ее произведениях обрисованы руководящие начала для применения психоанализа в детском возрасте, показания для проведения его и те приемы, которыми он должен отличаться от психоанализа взрослых пациентов. Для психотерапевтов, психиатров, психологов, педологов, социологов и всех интересующихся проблемами психоанализа.