Введение в детский психоанализ

Лекция третья
Роль перенесения в детском анализе

Позволю себе вкратце повторить содержание предыдущей лекции.

Мы рассмотрели приемы детского анализа, из которых узнали, что вынуждены составлять историю болезни на основании полученных от членов семьи больного анамнестических сведений вместо того, чтобы положиться исключительно на сведения, которые дает нам пациент; мы узнали, что ребенок является хорошим толкователем сновидений, а также оценили большое значение снов наяву и свободных рисунков как технического приема анализа. Кроме того, я вынуждена была разочаровать вас сообщением, что ребенок не склонен давать свободные ассоциации, и это вынуждает нас искать, чем можно заменить этот важнейший вспомогательный прием, используемый при анализе взрослых пациентов. В конце мы рассмотрели методы, которыми пытаются заменить технику свободных ассоциаций, и отложили их теоретическую оценку до следующей лекции.

Разработанная Мелани Кляйн техника игры, бесспорно, имеет большую ценность. Вместо того чтобы вести сложное и связанное с большими затратами времени наблюдение за ребенком в его домашней обстановке, мы переносим весь знакомый ему мир в комнату аналитика и предоставляем ребенку свободу действий в нем, что происходит хоть и на глазах у аналитика, но без вмешательства с его стороны. Так мы можем изучить различные реакции ребенка, степень его агрессивности или страдания, а также его установку по отношению к различным предметам и людям, представленным в виде игрушечных фигур. Еще одно преимущество перед наблюдением в условиях реальной жизни заключается в том, что игрушечный мир удобен и полностью подчинен воле ребенка: он может совершать в нем все действия, о которых в реальном мире может только мечтать, потому что реально не обладает для этого достаточной силой и властью. Эти преимущества доказывают нам необходимость применения разработанного Мелани Кляйн метода игры при изучении маленьких детей, которые еще не умеют облекать свои мысли в словесную форму.

Мелани Кляйн делает следующий важный шаг в применении этой техники. Она придает каждой свободной игре ребенка такое же значение, как и свободной ассоциации взрослого пациента, а поэтому расшифровывает последовательно каждое действие, произведенное ребенком в такой обстановке, облекая его в форму соответствующих мыслей, т. е. старается найти символическое значение, лежащее в основе каждого игрового действия. Если ребенок опрокидывает фонарный столб или какую-нибудь игрушечную фигуру, то она объясняет это действие, например, агрессией, направленной против отца. Если в игре он сталкивает две повозки, она объясняет это символическим отображением подсмотренных половых сношений родителей. Первоочередная задача Мелани Кляйн заключается в том, что она сопровождает действия ребенка расшифровкой и толкованием, которые, в свою очередь, способны предсказать направление дальнейших процессов у пациента подобно тому, как это происходит при толковании свободных ассоциаций у взрослых людей.

Рассмотрим еще раз, можем ли мы сопоставлять такие действия ребенка, совершаемые во время игры, с ассоциациями взрослого человека. Хотя ассоциация взрослого "свободна", т. е. при ее возникновении пациент отключает всякую сознательную направленность и воздействие на течение своих мыслей, но у него все же сохраняется представление об определенной цели: ассоциирующий сознает, что подвергается анализу. У ребенка отсутствует подобное представление о цели. Выше я уже излагала, каким образом стараюсь ознакомить маленького пациента с конечной целью предпринимаемого анализа. Но дети, для которых Мелани Кляйн выработала свою технику игры, и в первую очередь, находящиеся в начальных стадиях либидоносного развития, слишком малы, чтобы на них можно было воздействовать подобным образом. Мелани Кляйн считает одним из важных преимуществ собственного метода еще и то, что при его применении не требуется предварительная подготовка ребенка. Однако отсутствие у ребенка представления о цели является возражением против сопоставления Мелани Кляйн игры со свободным ассоциированием. Если свободная игра ребенка не детерминирована тем же целевым представлением, что и свободные ассоциации взрослого человека, то, пожалуй, мы не вправе считать их идентичными. Вместо символического толкования они часто имеют вполне невинное объяснение. Ребенок, опрокидывающий фонарный столб, мог накануне во время прогулки видеть нечто подобное; столкновение повозок также может быть воспроизведением виденного им на улице дорожного происшествия, а заглянувший в сумочку посетительницы ребенок вовсе не обязательно, как утверждает Мелани Кляйн, таким образом, символически выражает свое любопытство, нет ли в гениталиях матери нового братика; в данном случае ребенок скорее всего поступает так под впечатлением недавнего переживания, когда кто-нибудь из посетителей принес ему подарок в такой же сумочке. Даже всем без исключения действиям и свободным ассоциациям взрослого мы не вправе придавать символический смысл, а только тем, которые возникают под влиянием аналитической ситуации.

Но, с другой стороны, возражение, приведенное нами против применения аналитической техники Мелани Кляйн, может быть оспорено. Конечно, игра ребенка может допускать и невинные толкования. Но почему он воспроизводит именно эти, позаимствованные из собственных наблюдений сцены с фонарем или двумя повозками? Не является ли символическое значение, все же скрытое за этими наблюдениями, тем фактором, который заставляет ребенка отдавать предпочтение и воспроизводить именно их непосредственно во время аналитического сеанса? Конечно, верно, что у ребенка, совершающего те или иные действия, отсутствует представление о цели, связанное с аналитической ситуацией и детерминирующее свободные ассоциации взрослых пациентов. Но кто знает, может, он в нем и не нуждается. Взрослый пациент должен отключить сознательным усилием воли руководство собственными мыслями и целиком предоставить их течение воздействию живущих в нем бессознательных побуждений. Ребенок же, возможно, и не нуждается в таком сознательном изменении ситуации. Может быть, он постоянно и во время любой игры находится под влиянием своей бессознательной сферы.

Как видите, вопрос о правильности или неправильности сопоставления детской свободной игры со свободной ассоциацией взрослого пациента нелегко решить с помощью теоретических доводов или возражений. Поэтому каждое из решений данного вопроса необходимо проверять на практике.

Подвергнем критике еще один аспект техники Мелани Кляйн. Кроме действий, которые ребенок производит с предоставленными в его распоряжение игрушками, Мелани Кляйн подвергает толкованию все действия, совершаемые ребенком по отношению к остальным находящимся в комнате предметам и по отношению к ней самой. И в этом она строго придерживается соответствия с аналитической ситуацией взрослого пациента. Мы считаем, что вправе подвергать анализу поведение пациента во время сеанса, в том числе все его произвольные и непроизвольные действия, совершаемые в нашем присутствии. Обоснование этого мы находим в состоянии перенесения, в котором находится пациент и которое может придавать определенное символическое значение действиям, малозначительным в обычной ситуации.

Однако возникает вопрос: находится ли вообще ребенок в таком же состоянии перенесения, как взрослый пациент, каким образом и в какой форме проявляется его перенесение, и как его можно использовать для толкования? Так мы подошли к четвертому и самому важному вопросу нашей темы — определению роли перенесения как технического вспомогательного приема в детском анализе. Решение этого вопроса в то же время даст нам и новый материал для опровержения или подтверждения выводов Мелани Кляйн.

В первой лекции, как вы помните, я описала, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы добиться к себе стойкой привязанности ребенка и перевести его в состояние зависимости от меня. Я бы не стремилась к этому с такой энергией и использованием стольких разнообразных приемов, если бы верила в возможность проведения детского анализа без такого перенесения. Но нежная привязанность, или, согласно аналитической терминологии, положительное перенесение, является предварительным условием для всей нашей дальнейшей работы. Ведь ребенок в еще большей степени, чем взрослый пациент, верит только любимым людям и только тогда выполняет чьи-либо просьбы, если делает это из любви к тому, кто его попросил.

Для детского анализа такая привязанность необходима гораздо больше, чем для анализа взрослого пациента. Причина в том, что анализ ребенка кроме аналитических целей преследует отчасти и цели воспитательные, на которых ниже мы остановимся подробнее, успехи же воспитания всегда (а не только при детском анализе) сильно зависят от чувства привязанности воспитанника к воспитателю. Следует добавить, что для достижения наших целей при анализе ребенка одного лишь перенесения, независимо от того, положительный или отрицательный характер оно имеет, недостаточно. Известно, что в случае со взрослым пациентом можно в течение длительного времени мириться с отрицательным перенесением. Мы все равно используем его для достижения наших целей, подвергая систематическому толкованию, чтобы отыскать первопричины. В детском же анализе направленные против аналитика отрицательные эмоции, как бы много материала для выводов они нам ни давали, приносят, прежде всего, неудобства. Поэтому мы стремимся разрушить и убрать их как можно скорее. По-настоящему плодотворная работа может осуществляться лишь при условии нежной привязанности ребенка.

Как добиться такой положительной привязанности, мы подробно описали во введении в анализ. Проявления ее в фантазиях, в незначительных и значительных поступках почти ничем не отличаются от подобных проявлений у взрослых пациентов. С отрицательным перенесением мы встречаемся всегда, когда освобождаем бессознательное от части вытесненного материала и из-за этого навлекаем на себя сопротивление со стороны "Я". В такой момент мы кажемся ребенку самым опасным и страшным искусителем и вызываем по отношению к себе все проявления ненависти и протеста, которые прежде были обращены на его собственные запретные побуждения.

Ниже я подробно приведу фантазию перенесения, которую рассказала мне неоднократно упоминавшаяся здесь маленькая девочка, страдавшая неврозом навязчивости. Внешний повод к возникновению этой фантазии, очевидно, я подала сама, так как навестила ее накануне в домашней обстановке и присутствовала при ее вечерней ванне. На другой день она начала сеанс со слов: "Ты посетила меня, когда я принимала ванну; в следующий раз я приду к тебе, когда ванну будешь принимать ты". Чуть позже она рассказала мне сон наяву, который придумала после моего ухода, уже лежа в постели. Ее собственные пояснения и примечания привожу в скобках:

"Все богатые люди не выносили тебя. Твой отец, который был очень богат, тоже тебя не выносил. (Это значит, что я сержусь на твоего отца, понимаешь?) И ты никого не любила и ни с кем не проводила сеансов. Точно так же ненавидели меня и мои родители; и Ганс, и Аня, и Вальтер тоже ненавидели меня, все люди в мире ненавидели нас, даже те, которые нас не знали, даже мертвые. Любила же ты только меня, а я — только тебя, и мы всегда были вместе. Все другие люди были очень богаты, а мы обе были очень бедны. Мы ничего не имели, у нас не было даже платьев, потому что они отняли у нас все. Только диван оставался в комнате, и мы обе спали на нем. Но мы были очень счастливы друг с другом. И тогда мы решили, что у нас должен быть маленький бэби. Но потом мы подумали, что делать бэби из этого некрасиво. И мы смешали лепестки цветов с другими вещами, и это дало мне бэби, потому что бэби был во мне. Он оставался во мне довольно долго (моя мама рассказывала, что бэби очень долго остаются внутри своей матери), а потом пришел доктор и вынул его, но я вовсе не была больна (обычно матери болеют, так сказала моя мама). Бэби был такой славный и милый, что мы решили стать такими же милыми, и превратились в совсем маленьких людей. Я была маленькая Т, а ты была большая Т. (Мне кажется, так получилось потому, что, как мы выяснили, я хотела бы быть такой же маленькой, как Вальтер и Ани.) А так как у нас ничего не было, то мы стали строить дом из розовых лепестков, и кровати из розовых лепестков, и подушки, и матрацы — все было сшито из розовых лепестков. Там, где оставались маленькие отверстия, мы вставляли какие-то белые кусочки. Вместо обоев у нас было тончайшее стекло, а на стенах были вырезаны разные узоры. Кресла тоже были вырезаны из стекла, но мы были такими легкими, что кресла не ломались, потому что мы не были слишком тяжелыми для них. (Я думаю, моя мать не присутствует в этом сновидении потому, что я вчера была на нее сердита.)" Вдобавок следует подробное описание мебели и домашней утвари. Очевидно, она продолжала развивать в этом направлении свой сон наяву до тех пор, пока не уснула. При этом она придавала особое значение тому, что наша бедность, о которой говорилось вначале, затем совершенно исчезла, и у нас были гораздо более красивые вещи, чем у богатых людей, о которых она упоминала.

Однако та же пациентка рассказывала мне в другой раз, что внутренний голос предостерегал ее относительно меня. Он говорил: "Не верь Анне Фрейд. Она лжет. Она тебе не поможет, она сделает тебя еще более гадкой. Она изменит тебя даже внешне, причем так, что ты станешь некрасивой. Все, что она говорит тебе, неправда. Скажи, что ты нездорова, оставайся в постели и не ходи сегодня к ней". Она заставила этот голос замолчать и предупредила, что вынуждена будет рассказать об этом во время сеанса.

Другая маленькая пациентка в период, когда мы обсуждали с ней вопрос о ее онанизме, видела меня во всяком унизительном состоянии — нищенкой, бедной старухой, а однажды увидела меня с ужасом стоящей посреди комнаты, где вокруг меня скакало множество чертей.

Это показывает, что мы, как и при анализе взрослых, становимся мишенью, на которую нацелены, в зависимости от обстоятельств, положительные или отрицательные побуждения пациентов. На первый взгляд, эти примеры доказывают, что при анализе детей перенесение осуществляется в достаточной степени. И все же нас ждет разочарование именно в этой области аналитической работы. Хотя ребенок поддерживает весьма оживленную связь с аналитиком, хотя он обнаруживает при этом множество реакций, выработавшихся у него в результате взаимоотношений с родителями, хотя в перемене, эмоциональности и выражении своих чувств он дает нам важнейшие сведения относительно формирования своего характера, как таковой невроз перенесения у ребенка не возникает.

Все вы должны понять, что я под этим подразумеваю. У взрослого невротика во время аналитического лечения постепенно видоизменяются симптомы, из-за которых он решился на лечение. Он отказывается от прежних объектов своих фантазий и заново фиксирует свой невроз на личности аналитика. Мы говорим, что он заменяет существовавшие до этого симптомы симптомами перенесения, переводит свой невроз, каков бы он ни был, в невроз перенесения, направляя все свои анормальные реакции на объект перенесения — аналитика, который на этой новой, но привычной основе может вместе с пациентом проследить возникновение и прогрессирование отдельных симптомов. Затем на очищенном таким образом операционном поле происходит окончательная борьба — постепенное осознание болезни и раскрытие ее бессознательного содержания.

Мы можем указать две теоретические причины, из-за которых у маленького ребенка подобное протекание болезни осуществляется с большим трудом. Одна из этих причин кроется в строении детской личности, другая — в аналитике, работающем с детьми.

В отличие от взрослого, ребенок не соглашается на "переиздание" своих любовных привязанностей, потому что, если можно так выразиться, предыдущее издание еще не распродано. Первоначальные объекты его любви — родители — продолжают существовать как любовные объекты в реальности, а не в фантазии, как это происходит у взрослого невротика; между родителями и ребенком сохраняются все взаимоотношения в пределах повседневной жизни, все радости и печали переживаются реально и связаны пока с ними. Аналитик появляется в этой ситуации как новое лицо, и ему приходится делить с родителями любовь или ненависть ребенка. Ребенок не испытывает необходимости заменить в своих переживаниях родителей на аналитика; в отличие от первоначальных объектов, последний не сулит ребенку тех выгод, которые получает взрослый пациент, заменяя фантастические объекты реально существующим лицом.

Вернемся снова к методу Мелани Кляйн. Она утверждает, что если ребенок враждебно встречает ее во время первого сеанса, относится к ней отрицательно или даже пытается ударить ее, то в этом можно усмотреть доказательство его амбивалентного отношения к своей матери. Однако, как мне кажется, причина кроется в ином: чем больше маленький ребенок привязан к своей матери, тем меньше положительных эмоций остается у него для чужих людей. Красочнее всего это обнаруживается у младенца, который относится со страхом и неприязнью ко всем, кроме матери или няни. И наоборот, положительные взаимоотношения чаще устанавливаются именно с теми детьми, которые не избалованы любовным отношением к себе со стороны домашних, кто не чувствует и сам не проявляет глубокой нежности в семейном кругу. Они получают, наконец, от аналитика то, чего долго и напрасно ожидали от своих первоначальных объектов любви.

Но, с другой стороны, аналитик, работающий с детьми, слабо подходит в качестве объекта для перенесения, которое подлежит толкованию. Нам известно, как для достижения этой цели вести себя во время анализа со взрослым пациентом. Мы становимся обезличенными, лишенными индивидуальности, словно чистый лист бумаги, на который пациент наносит свои фантазии, вызванные перенесением, наподобие того, как в кинематографе проецируют картины на пустой экран. Мы избегаем запрещать пациенту что-либо или разрешать ему удовлетворение тех или иных желаний. Если же, несмотря на это, пациенту кажется, что мы запрещаем или разрешаем ему что-либо, то нам нетрудно объяснить ему, что основание для такого суждения он заимствует из своего прошлого.

Аналитик же, работающий с детьми, ни в коем случае не вправе оставаться безличным. Мы уже знаем, что он должен оказаться интересным и привлекательным для ребенка человеком, обладать всеми возможными импонирующими и привлекательными качествами. Воспитательные задачи, которые, как вы уже знаете, добавляются в этом случае к анализу, требуют, чтобы ребенок отлично знал, что аналитик считает желательным или нежелательным, что он одобряет и чего не одобряет. Такая четко очерченная и во многих отношениях своеобразная личность, к сожалению, является весьма неудачным объектом для перенесения и совсем мало пригодным для этой цели, когда дело доходит до толкования перенесения. Если воспользоваться предыдущим сравнением, то затруднение, которое возникает в данном случае, равносильно тому, какое мы бы испытали, будь на экране, на который проецируется кинематографическая лента, нарисована какая-нибудь картина. Чем ярче и красочней будет эта картина, тем больше потеряются очертания проецируемой кинематографической ленты.

Отсюда следует, что невроза перенесения у ребенка не возникает. Несмотря на все положительные или отрицательные побуждения, направленные на аналитика, анормальные реакции ребенка продолжают проявляться там же, где они проявлялись раньше, — в домашней среде. Отсюда вытекает очень трудная техническая задача, стоящая перед детским анализом: вместо того чтобы ограничиться аналитическим толкованием происходящего на глазах у аналитика — толкованием свободных ассоциаций или поступков пациента, аналитик вынужден обратить свое внимание туда, где проявляются невротические реакции, — на домашнюю среду, окружение ребенка. Из всего этого вытекает множество технических и практических трудностей, с которыми мы сталкиваемся в детском анализе. Я хочу лишь кратко ознакомить вас с ними, не приводя конкретных примеров. Если мы будем придерживаться этой точки зрения, то нам необходимо постоянно быть в курсе поведения ребенка, мы должны знать всех окружающих его лиц и быть до некоторой степени уверенными в их реакциях по отношению к ребенку. В идеале мы должны разделить работу с фактическими воспитателями ребенка, а значит, поделить с ними его любовь и ненависть.

Там, где внешние обстоятельства или отношение родителей исключают возможность совместной работы, происходит утрата подлежащего анализу материала. Я помню детские анализы, которые пришлось проводить, пользуясь, в силу указанных причин, исключительно сновидениями и снами наяву. Перенесение не давало материала для толкования, а невротический материал ускользал От меня гораздо чаще, чем хотелось бы.

Тем не менее, и в данном случае, как и при начальной аналитической ситуации, мы располагаем целым рядом приемов и возможностей для того, чтобы приблизить состояние ребенка к состоянию взрослого пациента, которое в гораздо большей мере подходит для проведения анализа. Иными словами, у нас имеются средства для того, чтобы вызвать у ребенка невроз перенесения. Это является необходимым, когда речь идет о тяжелом невротическом заболевании в среде, отрицательно относящейся к анализу или к ребенку. В этом случае следует удалить ребенка из семьи и поместить его в специальное учреждение. Ввиду того что таких учреждений в настоящее время еще нет, мы можем лишь представлять их себе в виде лечебных заведений во главе с аналитиком, работающим с детьми, или, что более реально, в виде школы, построенной на аналитических принципах и проводящей воспитательную работу совместно с аналитиком. В обоих случаях в первое время мы имели бы свободный от симптомов период, в течение которого ребенок сживался бы с новой, благоприятной и пока индифферентной к нему окружающей средой. Чем лучше он себя будет чувствовать в этот период, тем менее уместным и своевременным будет проведение в этот момент анализа. Лучше всего на это время оставить ребенка в покое. Лишь когда он освоится с окружающей обстановкой, иными словами, когда под влиянием событий реальной повседневной жизни у него установится связь с новой средой, в которой первоначальные объекты постепенно потускнеют, когда в новом окружении вновь оживут его симптомы, когда его анормальные реакции нацелятся против новых лиц, когда у него возникнет таким образом невроз перенесения, — лишь тогда он вновь окажется доступным для анализа. В учреждении первого типа, во главе которого стоял бы аналитик (в настоящее время мы даже не можем пока сказать, желателен ли подобный тип учреждения), это был бы настоящий невроз перенесения, как и у взрослых пациентов, центральной фигурой которого является аналитик. Во втором случае мы искусственно улучшили бы домашнюю обстановку, заменили бы ее такой средой, которая в случае необходимости дала бы нам возможность взглянуть на поведение ребенка как бы сверху и реакции которой по отношению к ребенку мы могли бы контролировать и регулировать.

Так, на первый взгляд может показаться, что удаление ребенка из родительского дома в техническом отношении — самое удачное на практике решение задачи. Но когда мы перейдем к конечным стадиям анализа, вы увидите, сколько сомнений возникает относительно этого мероприятия. Ведь так мы нарушаем естественное развитие ребенка в весьма важный момент, преждевременно разлучаем ребенка с родителями, когда он еще не способен ни к самостоятельной эмоциональной жизни, ни к свободному выбору новых объектов любви в зависимости от внешних условий. Даже тогда, когда проведение детского анализа требует очень много времени, все-таки в большинстве случаев между его окончанием и взрослением остается значительный промежуток времени, в течение которого ребенок в полной мере нуждается в воспитании, руководстве и защите. Но кто осмелится дать гарантии, что ребенок сам найдет путь к правильным объектам, после того как нам удастся победить невроз перенесения? Ведь потом он все равно возвратится в родительский дом, в котором будет чувствовать себя чужим, и вполне возможно, что дальнейшее его воспитание будет передоверено людям, с которыми мы его с таким трудом и насильно разлучили. В силу внутренних причин ребенок не может быть самостоятельным. Вследствие этого мы вновь поставим его в затруднительное положение, в котором он, кроме всего прочего, в большинстве случаев опять окажется в условиях, при которых возникли его первоначальные конфликты. Тогда он либо снова пойдет по уже пройденному однажды пути, который привел его к неврозу, либо, если этот путь окажется закрытым для него благодаря удачному аналитическому лечению, направится в противоположную сторону, что приведет его к открытому возмущению. Возможно, это даже полезно с точки зрения профилактики болезни, но с точки зрения социального порядка, приучение к которому является конечной целью воспитания и лечения ребенка, это далеко не выигрышный результат.

Введение в детский психоанализ

Анна Фрейд (1895-1982) - самая младшая дочь известнейшего ученого Зигмунда Фрейда. В ее произведениях обрисованы руководящие начала для применения психоанализа в детском возрасте, показания для проведения его и те приемы, которыми он должен отличаться от психоанализа взрослых пациентов. Для психотерапевтов, психиатров, психологов, педологов, социологов и всех интересующихся проблемами психоанализа.