Введение в детский психоанализ

Лекция четвертая
Психоанализ в детском возрасте и воспитание

Мы рассмотрели два существенных этапа, характерных для детского анализа. Эта последняя лекция нашего курса будет посвящена рассмотрению третьего и, возможно, самого важного составляющего.

Позвольте еще раз сделать краткий обзор прочитанного курса. В первой его части мы рассматривали введение в детский анализ. Можно сказать, что с точки зрения аналитической теории ее содержание совершенно незначительно. Я так пространно описывала все это ребячество и детские поступки, вроде вязания и игр, все эти приемы для достижения расположения со стороны ребенка не потому, что считаю их весьма важными для анализа; я преследовала совершенно иную цель: показать вам, каким труднодоступным объектом является ребенок, как мало применимы к нему даже самые испытанные приемы научной терапии, и с какой настойчивостью он требует, чтобы к нему относились в соответствии с его отличительными детскими особенностями. Что бы мы ни делали с ребенком — обучаем ли его арифметике или географии, воспитываем ли его или подвергаем анализу, — мы должны в первую очередь установить определенные эмоциональные взаимоотношения между собой и ребенком. Чем труднее работа, которая нам предстоит, тем прочнее должна быть эта связь. Подготовительный период лечения, который и подразумевает создание такой связи, в каждом отдельном случае протекает по своим особым правилам, которые определяются личностью ребенка и пока совершенно не зависят от аналитической терапии и техники. Вторая часть нашего курса была посвящена собственно анализу; в ней я постаралась дать вам обзор тех путей, которыми мы можем проникнуть в бессознательную сферу ребенка. Я заметила, что эта часть нашего курса разочаровала вас, так как вам стало ясно, что в большинстве случаев как раз самые эффективные технические приемы, применяемые в анализе взрослых, не могут использоваться для лечения ребенка, что мы вынуждены отказаться от многих достижений науки и добывать материал для анализа подобно тому, как поступаем в повседневной жизни, желая познакомиться с интимными переживаниями человека. Разочарование в данном случае, как мне кажется, вызывает и еще один аспект. Другие аналитики часто интересовались, не было ли у меня возможности подойти гораздо ближе, чем это возможно при анализе взрослых пациентов, к процессам развития, которые протекали в течение первых двух лет жизни и на которые все настойчивее нацеливаются наши аналитические изыскания по раскрытию бессознательного. Эти аналитики полагают, что поскольку ребенок находится ближе к этому важному периоду и вытеснение, в связи с этим, выражено у него пока не столь резко, то нам легко проникнуть вглубь сквозь наслоившийся на эти ранние переживания материал, и, возможно, таким образом, могут открыться неожиданные возможности для исследования. До сих пор я всегда вынуждена была отвечать на этот вопрос отрицательно. Правда, материал, который дает нам ребенок, как вы могли заметить из приведенных мною примеров, предельно ясен и понятен. Он дает нам ключ к пониманию содержания детских неврозов; я оставляю за собой право описать их в другой раз. Этот материал дает нам много веских подтверждений тех фактов, о которых мы до сих пор могли говорить лишь на основании выводов, сделанных из анализов взрослых людей. Однако приобретенный мною к настоящему времени опыт, накопленный с помощью описанной здесь техники, дает право утверждать, что мы не имеем возможности переступить за тот рубеж, когда у ребенка появляется способность к речи, то есть когда его мышление начинает сравниваться с нашим. Теоретически это ограничение наших возможностей, на мой взгляд, нетрудно объяснить. Ведь все, что мы узнаем про этот "доисторический" период при анализе взрослых пациентов, добывается с помощью свободных ассоциаций и толкования реакций перенесения — тех двух технических приемов, которые не применимы в детском анализе. Кроме того, наше положение в данном случае можно сравнить с положением этнолога, который тщетно пытался бы получить от первобытного народа ключ к пониманию доисторических времен более кратким путем, чем при изучении цивилизованного народа. Напротив, у первобытного народа он был бы лишен такого источника, как сказания и мифы, которые позволяют ему при изучении народа культурного сделать вывод о доисторических временах. Точно также и у маленького ребенка еще нет реактивных образований и покрывающих воспоминаний, которые начинают возникать лишь во время латентного периода и из которых проведенный впоследствии анализ может добыть скрытый за ними материал. Таким образом, вместо того чтобы иметь какие-либо преимущества перед анализом взрослых пациентов, детский анализ оказывается менее благодатным и в добывании бессознательного материала.

Теперь я перейду к третьей и последней части нашего курса, посвященной использованию аналитического материала, который был получен после тщательно проведенного подготовительного периода с помощью описанных здесь прямых и окольных путей. После приведенных выше выводов вы уже подготовлены к тому, чтобы услышать от меня нечто новое и отступающее от классических правил анализа.

Рассмотрим на этот раз более подробно аналогичную ситуацию со взрослым пациентом. Невроз у него, как мы знаем, разыгрывается в пределах психических инстанций между тремя факторами: его бессознательными влечениями, его "Я" и "Сверх-Я" — представителем этических и эстетических требований общества. Задача анализа заключается в том, чтобы путем осознания бессознательных побуждений ликвидировать конфликт, существующий между этими тремя инстанциями. Находившиеся до сих пор в вытесненном состоянии побуждения не подвергались вследствие этого конфликта воздействию со стороны "Сверх-Я". Анализ освобождает их, делает доступными влиянию "Сверх-Я", которое начинает с этого момента определять их дальнейшую судьбу. Место вытеснения начинает занимать сознательная критика, осуждение одной части влечений, в то время как другие из них частично сублимируются, отклоняясь от сексуальных устремлений, частично же допускаются к удовлетворению. Этот новый благоприятный итог связан с тем, что "Я" пациента, начиная с того времени, когда осуществилось первоначальное вытеснение, и вплоть до того момента, когда анализ выполнил свою освободительную работу, прошло путь своего этического и интеллектуального развития и благодаря этому может принимать теперь совсем иные решения, чем принимало раньше. Влечения должны теперь подвергнуться различным ограничениям, а "Сверх-Я" должно отказаться от некоторых своих чрезмерных притязаний. Так на общем поле сознательной деятельности осуществляется синтез между обеими инстанциями.

Сравните теперь с этим ситуацию, с которой мы сталкиваемся у ребенка. Конечно, невроз ребенка также разыгрывается в пределах психических инстанций и тоже определяется тремя силами: влечениями, "Я" и "Сверх-Я". Но мы уже дважды обращали внимание на обстоятельства, которые показывали нам, что в анализе ребенка внешний мир является хоть и неудобной для анализа, но неизбежной составляющей, оказывающей очень сильное влияние на внутренние соотношения: во-первых, при рассмотрении начальной ситуации детского анализа мы были вынуждены признать, что осознание болезни присутствует не у самого ребенка, а у окружающих его лиц, и, во-вторых, при описании ситуации перенесения выяснилось, что аналитику приходится делить любовь и ненависть ребенка с его фактическими объектами. Поэтому нас не должно удивлять, что в случае с ребенком внешний мир оказывает на механизм инфантильного невроза и на течение анализа гораздо более сильное влияние, чем у взрослого пациента.

Мы отметили, что "Сверх-Я" взрослого индивида является представителем моральных требований общества, в котором живет человек. Мы знаем, что "Сверх-Я" ребенка отождествляется с первыми и самыми важными любовными объектами — родителями, на которых общество со своей стороны возложило задачу внедрить в ребенка представления об общеобязательных этических требованиях и добиться требуемого обществом ограничения влечений. Таким образом, требование, которое первоначально носило личный характер и исходило от родителей, в ходе прогресса от объектной любви к родителям до отождествления с ними становится "Я" - идеалом, независимым от внешнего мира и его прототипов.

У ребенка же о подобной независимости не может быть и речи. Освобождение от привязанности к объектам любви произойдет лишь в далеком будущем, а отождествление при продолжении объектной любви происходит очень медленно и лишь частично. Тем не менее, в этот ранний период "Сверх - Я" существует, и многие взаимоотношения между ним и "Я" аналогичны тем соотношениям, которые существуют в более позднем возрасте. Однако не следует забывать про постоянную смену взаимоотношений между "Сверх - Я" и объектами, которым оно обязано своим возникновением; мы можем сравнить их с соотношением содержимого двух сообщающихся сосудов. Если во внешнем мире происходит улучшение хороших отношений с родителями, одновременно с этим увеличиваются притязания "Сверх - Я" и усиливается та энергия, с которой оно их предъявляет. Если же эти отношения ухудшаются, вместе с этим слабеет и влияние "Сверх - Я".

Приведем в качестве первого примера случай с совсем маленьким ребенком. Если матери или няне удается приучить ребенка сразу после первого года жизни вовремя отправлять естественные надобности, то у нас создается впечатление, что ребенок соблюдает это требование чистоплотности не только из боязни или любви к матери или няне, а у него самого уже возникает определенное отношение к этому: он радуется собственной опрятности и огорчается, если с ним случается неприятность в этом смысле. Правда, мы можем отметить, что последующая разлука с лицом, которое научило ребенка соблюдать опрятность (временная разлука с матерью или перемена няни), ставит под угрозу это завоевание. Ребенок опять становится неопрятным, каким был раньше; он снова начинает соблюдать ее лишь тогда, когда возвращается мать или у него возникает привязанность к новой няне. И все же впечатление о том, что ребенок сам предъявлял к себе требование соблюдать опрятность, ошибочным не было. Оно существует, но только тогда представляет ценность для ребенка, когда в качестве объекта из внешнего окружения присутствует авторитетное лицо. Если ребенок теряет связь с объектом, то одновременно он утрачивает и радость от исполнения этого требования.

В начале латентного периода соотношения все еще остаются такими же. При анализе взрослых мы часто получаем подтверждение того, какие опасные последствия для сферы морали и структуры личности ребенка может иметь любое нарушение его привязанности к родителям.

Если ребенок теряет своих родителей в силу любых причин, если они утрачивают для него ценность как объекты вследствие душевного заболевания или совершенного им преступного действия, то вместе с тем он подвергается и опасности потерять, обесценить свое уже частично созданное "Сверх - Я". В силу этих причин он уже не может противопоставить своим страстным влечениям, требующим удовлетворения, активные внутренние силы. Пожалуй, этим можно объяснить появление некоторых диссоциальных типов и психопатических личностей.

Чтобы охарактеризовать эти соотношения, существующие еще в конце латентного периода, я приведу пример, позаимствованный из анализа мальчика, достигшего возраста, предшествующего половой зрелости. Однажды в начале лечения я поинтересовалась, не бывает ли у него каких-нибудь дурных мыслей. Он ответил: "Например, когда я один дома и в доме есть фрукты. Родители ушли и не дали мне их попробовать. Тогда я все время думаю о том, что теперь мог бы их попробовать. Но я стараюсь думать о чем-нибудь другом, потому что не хочу красть". Я спросила, всегда ли он может устоять против подобных мыслей. Он ответил утвердительно: еще никогда ничего не украл. "А если твое желание станет очень сильным, — спросила я, — что ты будешь делать тогда?" "Я все-таки ничего не возьму, — ответил он торжествующе, — потому что боюсь отца". Как видите, его "Сверх - Я" достигло большой степени независимости, которая сказывается в его потребности не стать вором. Когда же искушение становится слишком сильным, он должен призвать на помощь то лицо (в данном случае отца), которому обязано своим возникновением это требование и от которого исходят предостережения и угрозы наказания. Другой ребенок, окажись в таком положении, вспомнил бы, возможно, о своей любви к матери.

Эта слабость и зависимость требовательности детского "Я" - идеала вполне согласуется и с другим фактором, который становится очевидным при более близком ознакомлении с ним. Дело в том, что ребенок имеет двойную мораль: одна предназначена для мира взрослых, а другая — себе и своим сверстникам. Например, нам известно, что у ребенка в известном возрасте появляется чувство стыда: он избегает показываться голым и отправлять естественные нужды в присутствии чужих взрослых людей, а затем и в присутствии близких. Но мы знаем, что эти самые дети без всякого стыда раздеваются в присутствии других детей, и далеко не всегда удается запретить им ходить вместе с другими детьми в уборную. К своему удивлению, мы также можем увидеть, что дети брезгуют некоторыми вещами лишь в присутствии взрослых, как бы под их давлением, но подобная реакция не проявляется, когда они одни или находятся в обществе других детей. Я вспоминаю десятилетнего мальчика, который во время прогулки возбужденно воскликнул, указывая на коровью лепешку: "Посмотри, какая странная штука..." Мгновение спустя он осознал свою ошибку и густо покраснел. Затем извинился передо мною: мол, сразу не заметил, что это такое, иначе бы никогда не сказал этого. Но мне известно, что этот же самый мальчик охотно и ничуть не краснея говорит со своими товарищами про экскрементные процессы. Этот же мальчик однажды признался мне, что, находясь в одиночестве, может трогать руками собственный кал, не испытывая при этом брезгливости. А в присутствии кого-либо из взрослых ему даже трудно говорить об этом.

Следовательно, стыд и отвращение, эти два важнейших реактивных образования, назначение которых заключается в недопущении удовлетворения анальных эксгибиционистских стремлений, даже после возникновения нуждаются во взрослом объекте для своего укрепления и активности.

Эти наблюдения зависимости детского "Сверх - Я" и двойной морали ребенка в вопросах, связанных со стыдом и брезгливостью, приводят нас к важнейшему различию между детским анализом и анализом взрослого пациента. Детский анализ вообще не является частным делом, касающимся исключительно двух людей — аналитика и его пациента. Детское "Сверх - Я" еще не стало безличным представителем требований внешнего мира, поскольку еще не утратило органической связи с внешним миром, постольку существующие во внешнем мире объекты продолжают играть важную роль во время самого анализа и особенно последней его стадии, когда речь идет об использовании влечений, освобожденных от вытеснений.

Обратимся еще раз к сравнению со взрослым невротиком. Мы отметили, что при анализе нам приходится считаться с его влечениями, его "Я" и "Сверх - Я"; если ситуация складывается благоприятно, нам нет нужды беспокоиться о судьбе побуждений, исходящих из бессознательной сферы. Они находятся под контролем "Сверх - Я", которое несет ответственность за их дальнейшую судьбу.

Кто же должен решать эту задачу в детском анализе? Учитывая все вышеприведенные выводы и сохраняя последовательность, мы можем ответить: лица, воспитывающие ребенка, с которыми его "Сверх - Я" еще очень тесно связано и которые в большинстве случаев являются родителями ребенка.

Не забывайте, какие трудности порождает подобное положение вещей. Ведь именно эти самые родители или воспитатели предъявляли к ребенку чрезмерные требования, вследствие чего привели его к чрезмерному вытеснению и неврозу. В данном случае промежуток времени между образованием невроза и освобождением от него с помощью анализа не такой большой, как у взрослого пациента, "Я" которого проходит в течение этого периода все стадии своего развития; то "Я" взрослого пациента, которое приняло первоначальное решение, и то "Я", которому предстоит проверить его правильность, не идентичны. Родители же, которые довели ребенка до заболевания и которые должны способствовать его выздоровлению, фактически остаются теми же самыми людьми с прежними взглядами. Лишь в самом благоприятном случае — будучи научены горьким опытом (болезнью ребенка) — они готовы смягчить свои требования. Поэтому опасно предоставлять им решение судьбы освобожденных с помощью анализа влечений. Слишком велика опасность того, что ребенок будет вынужден опять пойти по пути вытеснения, который снова приведет его к неврозу. В такой ситуации целесообразнее вовсе отказаться от длительной и трудной освободительной аналитической работы.

Где же выход из подобной ситуации? Можно ли преждевременно объявлять ребенка совершеннолетним лишь потому, что он одержим неврозом и должен подвергнуться анализу, и предоставить ему самому решение важного вопроса о дальнейшей судьбе освобожденных от вытеснения влечений? Мне неизвестно, какими этическими инстанциями он бы руководствовался, с помощью каких критериев или практических соображений смог бы найти выход из такого сложного положения. Полагаю, что если оставить его одного и лишить любой помощи извне, он найдет один-единственный кратчайший и самый удобный путь — путь непосредственного удовлетворения. Однако из аналитической теории и практики мы знаем, что именно в целях предохранения от невроза нельзя допустить, чтобы ребенок испытал действительное удовлетворение на какой-либо стадии неизбежной перверсивной сексуальности. Иначе фиксация на испытанном однажды удовольствии будет препятствовать дальнейшему нормальному развитию, и стремление к повторению этого переживания станет опасным стимулом для регрессии от более поздних ступеней развития.

Я вижу только один выход из данного затруднительного положения. Аналитик сам обязан потребовать, чтобы ему предоставили свободу действий по руководству ребенком в этом важнейшем моменте; так он сможет в некоторой степени закрепить результаты анализа. Под его руководством ребенок должен научиться управляться со своими влечениями. По его усмотрению должен решаться вопрос о том, какую часть инфантильных сексуальных побуждений следует подавить или отбросить вследствие несовместимости их с цивилизованным миром, какие влечения могут допускаться к непосредственному удовлетворению, а какие должны подвергнуться сублимированию; в последнем случае воспитание обязано помочь ребенку всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Иными словами, во время анализа ребенка аналитик должен суметь занять место его "Я" - идеала; он не должен начинать свою освободительную аналитическую работу до тех пор, пока не будет уверен в том, что окончательно овладел этой психической инстанцией ребенка. И здесь для аналитика очень важно играть роль сильной личности, о чем мы уже говорили во введении в детский анализ. Только в том случае, если ребенок чувствует, что авторитет аналитика выше авторитета родителей, он согласится уступить наивысшее место в своей эмоциональной жизни этому новому любовному объекту, претендующему на место рядом с его родителями.

Если родители ребенка, как я указывала ранее, научены болезнью ребенка и выражают готовность приспособиться к требованиям аналитика, то становится возможным произвести действительное разделение аналитической и воспитательной работы между аналитическими сеансами и домашней обстановкой или даже добиться совместного воздействия обоих факторов. С окончанием анализа работа по воспитанию ребенка не только не прекращается, но вновь полностью переходит от аналитика непосредственно к родителям, обогатившим к этому времени свой опыт и интеллект.

Но если родители, используя свое влияние, затрудняют работу аналитика, то ребенок, эмоциональная привязанность которого направлена и на аналитика, и на родителей, попадает в такое же положение, как и в несчастливом браке, где служит объектом раздора. В таком случае глупо удивляться, если в результате анализа появятся все те отрицательные последствия при формировании характера ребенка, которые наблюдаются при неудачно сложившейся семейной жизни. Там ребенок пользуется конфликтом между отцом и матерью, здесь — между аналитиком и родителями, чтобы вообще избавиться — как в первом, так и во втором случае — от исполнения любых требований. Это положение становится особенно опасным, если ребенок, который проявляет сопротивление, сумеет так восстановить своих родителей против аналитика, что они потребуют прекращения анализа. Аналитик потеряет ребенка в крайне неблагоприятный момент, когда тот находится в стадии сопротивления и отрицательного перенесения, и можно не сомневаться в том, что все влечения, освобожденные до тех пор с помощью анализа, будут использованы ребенком самым плохим образом. В настоящее время я не приступаю к детскому анализу, если характеристика или аналитическая образованность родителей не защищают меня хотя бы в некоторой степени от подобного неблагоприятного итога.

Необходимо, чтобы аналитик полностью овладел детской психикой. Я проиллюстрирую это утверждение с помощью лишь одного последнего примера. Речь идет о неоднократно упоминавшейся шестилетней пациентке, которая страдала неврозом навязчивости.

С помощью анализа мне удалось добиться, чтобы она позволила своему "черту" говорить, после чего она стала рассказывать мне очень много анальных фантазий. Сначала неохотно, но заметив, что неудовольствия я не проявляю, она рассказывала их все смелее и подробнее. Сеансы проходили в перечислении анальных фантазий и превратились в склад ранее угнетавших ее снов наяву. Во время этих бесед со мной она освобождалась и от того давления, которое постоянно испытывала на себе. Она сама называла время, проведенное у меня, "часом отдыха". "Анна Фрейд, — призналась она однажды, — проведенный с тобою сеанс — это час моего отдыха. В это время мне не приходится сдерживать своего черта". "Знаешь, — добавила она тотчас, — у меня есть еще одно время отдыха: когда я сплю". Во время анализа и во время сна она освобождалась, очевидно, от того, на что взрослый человек постоянно затрачивает энергию для поддержания вытеснения. Ее освобождение приводило, прежде всего, к некоторым переменам в ней самой — она становилась более внимательной и оживленной.

Какое-то время спустя она сделала еще один шаг в этом направлении. Она стала рассказывать свои фантазии и анальные домыслы, которые до сих пор тщательно скрывала; дома, когда к столу подавали какое-нибудь блюдо, она вполголоса приводила некорректное сравнение или, обращаясь к другим детям, произносила "грязную" шутку. После этого ее воспитательница пришла ко мне за соответствующими ситуации указаниями. Тогда я еще не имела опыта, впоследствии приобретенного мною при детском анализе, а поэтому отнеслась ко всему недостаточно серьезно и посоветовала просто не обращать внимания на такие пустяки. Однако результаты оказались совершенно неожиданными. Из-за отсутствия критики ребенок потерял чувство меры и стал произносить в домашней обстановке все, о чем до сих пор говорил только у меня во время сеанса; она целиком окунулась в свои анальные представления, сравнения и выражения. Для других членов семьи это вскоре оказалось невыносимым; поведение ребенка, особенно за обеденным столом, отбивало аппетит у всех, поэтому и дети, и взрослые, молча выражая неодобрение, стали один за одним покидать комнату. Моя маленькая пациентка вела себя, словно одержимая перверсией или взрослая душевнобольная, а поэтому вывела себя за рамки человеческого общества. Родители, не желая прибегать к наказанию, не изолировали ее от других детей, но другие члены семьи сами стали избегать ее, у нее же самой в это время исчезли все задержки, и в течение нескольких дней она превратилась в веселого, шаловливого, избалованного, довольного собой ребенка.

Ее воспитательница пришла ко мне второй раз жаловаться на ее поведение: положение невыносимое, жизнь в доме пошла кувырком. Что делать? Можно ли объяснить ребенку, что рассказывать такие вещи само по себе не так страшно, но не стоит делать этого дома. Я воспротивилась этому. Я вынуждена была признаться, что действительно допустила ошибку, приписав "Сверх - Я" ребенка самостоятельную сдерживающую силу, которой "Сверх - Я" вовсе еще не обладало. Как только авторитетные лица, существовавшие во внешнем мире, стали проявлять меньше требовательности, тотчас же снисходительным стал и "Я"-идеал, бывший до этого очень строгим и обладавшим достаточной силой, чтобы вызвать целый ряд симптомов невроза навязчивости. Я понадеялась на эту невротическую строгость "Я" - идеала, проявила неосторожность и при этом ничего не добилась для достижения целей анализа. На некоторое время я превратила заторможенного, невротичного ребенка в капризного, можно сказать, перверсивного ребенка, но при этом ухудшила ситуацию для своей работы, так как освобожденный ребенок имел теперь свой "час отдыха" в течение всего дня, перестал относиться к нашей совместной работе, как к чему-то важному, перестал давать соответствующий материал для анализа, потому что он разбазаривал его в течение дня, вместо того чтобы копить для сеанса, и мгновенно утратил необходимое для анализа осознание болезни. В детском анализе в большей степени, чем при анализе взрослых пациентов, справедливо положение, что аналитическая работа может проводиться лишь тогда, когда пациент находится в состоянии неудовлетворенности.

К счастью, положение лишь теоретически казалось очень опасным, а на практике его легко было исправить. Я попросила воспитательницу ничего не предпринимать, запастись еще немного терпением и пообещала призвать ребенка к порядку, но не могла сказать, как скоро наступит улучшение. Во время следующего сеанса я действовала энергично и заявила девочке, что она нарушила договор: мне казалось, что она рассказывала все эти грязные истории лишь для того, чтобы избавиться от них, но теперь вижу, что это вовсе не так. Она охотно рассказывает их и в семейном кругу, потому что это доставляет ей удовольствие. Я ничего не имею против, но только не понимаю, зачем тогда я ей нужна. Мы можем прекратить сеансы, и у нее появится возможность жить в свое удовольствие. Но если она остается при своем первоначальном мнении, то должна говорить об этих вещах только со мной и больше ни с кем; чем больше она будет воздерживаться от этого дома, тем больше будет вспоминать во время сеанса. Следовательно, я буду больше узнавать о ней и смогу скорее освободить ее. После этого я заявила, что она должна принять решение. Девочка побледнела, задумалась, посмотрела на меня и сказала тем же серьезным тоном, как и при первом аналитическом договоре: "Если ты утверждаешь, что это плохо, я больше не буду говорить об этом". Так была восстановлена ее невротическая добропорядочность. С этих пор домашние не слышали от нее больше ни единого слова о подобных вещах. Она снова преобразилась: из избалованного, перверсивного ребенка опять превратилась в заторможенного и вялого.

Подобное превращение повторялось у этой пациентки еще несколько раз во время лечения. Когда после освобождения с помощью анализа от своего очень тяжелого невроза навязчивости она впадала в другую крайность — "испорченность" или перверсию, у меня не оставалось другого выхода, кроме как вновь вернуть ее к неврозу и восстановить в правах исчезнувшего было "черта"; разумеется, я повторяла это каждый раз в меньшем масштабе, с большей осторожностью и мягкостью, чем это делалось при ее прежнем воспитании, пока, наконец, не добилась того, что ребенок смог придерживаться середины между этими двумя крайностями.

Я бы не описывала так подробно этот пример, если бы в нем не были ярко выражены вышеописанные соотношения в детском анализе: слабость детского "Я" - идеала, зависимость его требовательности, а следовательно, и невроза от внешнего мира, его неспособность сдержать без посторонней помощи освобожденные побуждения и вытекающая отсюда необходимость для аналитика быть авторитетным воспитателем. Следовательно, аналитик одновременно должен решать две трудных и в принципе противоречащих друг другу задачи: он обязан анализировать и воспитывать, т. е. должен в одно и то же время позволять и запрещать, разрывать и связывать вновь. Если это ему не удается, то анализ превращается для ребенка в индульгенцию, которая позволяет ему делать все, что в обществе считается недозволенным. Если же аналитику удается одновременно решить эти задачи, то он корректирует плохое воспитание и анормальное развитие, предоставляет возможность ребенку или тем, кто решает его судьбу, исправить совершенные ранее ошибки.

Вы знаете, что в конце анализа взрослых мы не заставляем пациента стать здоровым. Он сам решает, что делать с вновь предоставленной ему возможностью. От него самого зависит, захочет ли он еще раз проделать путь, который привел к неврозу, или развитие собственного "Я" позволит ему направиться по противоположному пути широкого удовлетворения влечений, или же ему удастся найти средний путь между этими двумя крайностями, осуществить истинный анализ присутствующих в нем сил. Не в состоянии мы заставить и родителей нашей маленькой пациентки более благоразумно относиться к выздоровевшему ребенку. Детский анализ не защищает ребенка от вреда, который может быть ему нанесен в будущем. В основном он оперирует с прошлым и лишь создает, таким образом, более прочную, расчищенную основу для будущего развития.

Полагаю, что из вышеизложенных соотношений вы открыли для себя важное показание для проведения детского анализа. Оно продиктовано не только определенным заболеванием ребенка. Детский анализ, прежде всего, должен распространяться на среду психоаналитиков, он должен ограничиться пока детьми аналитиков и анализируемых, а также родителей, которые относятся к анализу с доверием и уважением. Только в такой среде можно без резкой грани перевести аналитическое воспитание, происходящее во время лечения, в воспитание домашнее. Там, где анализ ребенка не может войти в органичную связь с его внешней жизнью, а присутствует в его прочих отношениях в качестве инородного тела и лишь нарушает их, там анализ породит у ребенка еще больший конфликт по сравнению с теми, от которых освободит его лечение.

Боюсь, что это утверждение разочаровало тех, кто был готов отнестись к детскому анализу с полным доверием.

Описав столько трудностей детского анализа, мне не хотелось бы закончить эти лекции, не упомянув в нескольких словах о больших возможностях, которые имеются, несмотря ни на что, у детского анализа, и даже о некоторых преимуществах его перед анализом взрослых пациентов. Мне видится, прежде всего, три таких возможности.

У ребенка мы можем добиться совершенно иных, изменений характера, чем у взрослого. Ребенку, который под влиянием своего невроза пошел по пути анормального развития характера, нужно проделать лишь краткий обратный путь, чтобы снова вернуться на нормальную и соответствующую его истинной сущности дорогу. Пока он не построил еще на этом пути, подобно взрослому, основы своей будущей жизни, не успел избрать профессии под воздействием анормального развития, не приобрел на этой основе дружеских связей, не вступил на этой почве в любовные отношения, которые все вместе, перейдя со временем в состояние отождествления, в свою очередь оказали влияние на развитие его собственного "Я".

При "анализе характера" у взрослого, если мы хотим действительно добиться успеха, мы вынуждены перевернуть всю его жизнь, сделать почти невозможное: необходимо аннулировать последствия поступков, упразднить их влияние, а не только добиться их осознания. Естественно, в этом плане детский анализ имеет большие преимущества перед анализом взрослых.

Второе преимущество касается воздействия на "Сверх - Я". Смягчение его строгости, как известно, — одно из требований, предъявляемых к анализу невроза. Именно здесь анализ взрослых пациентов встречается с наибольшими трудностями; он должен бороться с самыми давними и самыми важными любовными объектами индивида — родителями, которых он интроецировал путем отождествления; в большинстве случаев к памяти о них относятся с благоговением, и, чем оно больше, тем труднее бороться с ними. В детском анализе, как вы видели, мы имеем дело с живыми, реально существующими во внешнем мире людьми, а не с образами воспоминаний. И если к работе, ведущейся изнутри, подключить работу извне, если мы с помощью аналитического влияния попытаемся видоизменить не только уже существующее отождествление, но и, пользуясь обычным человеческим воздействием, реальные объекты, то эффект будет полный и поразительный.

То же самое можно сказать и о третьем преимуществе. В работе со взрослыми мы вынуждены ограничиться тем, что помогаем им приспособиться к окружающей среде. У нас нет ни намерений, ни возможности преобразовать эту среду в соответствии с его потребностями. В детском же анализе мы легко можем этого добиться. Потребности ребенка проще, их легче понять и удовлетворить; при благоприятных условиях наших возможностей в соединении с возможностями родителей бывает вполне достаточно, чтобы на каждой ступени лечения ребенка по мере улучшения его состояния давать все или многое из того, что ему необходимо. Так мы облегчаем ребенку приспособление, пытаясь приспособить к нему окружающую среду. В данном случае мы проделываем двойную работу — изнутри и извне.

Я считаю, что, благодаря этим трем преимуществам и несмотря на все вышеперечисленные трудности, мы в состоянии добиваться в детском анализе такого изменения характера, такого улучшения и выздоровления, о котором даже не мечтаем при анализе взрослых.

Я готова к тому, что после всего вышеизложенного практикующие аналитики скажут: то, что я проделываю с детьми, настолько отступает от общепринятых правил психоанализа, что уже не имеет с ним ничего общего. Это — "дикий" метод, который заимствует все у анализа, не соблюдая его строгих предписаний. Однако представьте себе такой случай: во время приема к вам приходит взрослый невротик и просит взять его на излечение; ознакомившись с ним подробнее вы узнаете, что его влечения и интеллект так же мало развиты, в такой же степени зависят от окружающей среды, как и у моих маленьких пациентов. Тогда, вероятно, вы скажете: "Фрейдовский анализ является прекрасным методом, но он не создан для таких людей". И примените к нему смешанное лечение. Вы будете проводить чистый анализ лишь постольку, поскольку он будет соответствовать его сущности, а в остальном воспользуетесь анализом детским, потому что большего этот пациент не заслуживает из-за своего инфантильного характера.

Уверена, что аналитический метод, предназначенный для определенного объекта — взрослого невротика, нисколько не пострадает, если мы в модифицированном виде попытаемся применить его к другим объектам. Если кто-то хочет найти новое применение психоанализу, не следует упрекать его в этом. Только необходимо всегда точно знать, что делаешь.

Введение в детский психоанализ

Анна Фрейд (1895-1982) - самая младшая дочь известнейшего ученого Зигмунда Фрейда. В ее произведениях обрисованы руководящие начала для применения психоанализа в детском возрасте, показания для проведения его и те приемы, которыми он должен отличаться от психоанализа взрослых пациентов. Для психотерапевтов, психиатров, психологов, педологов, социологов и всех интересующихся проблемами психоанализа.