Эго-пихология и проблема адаптации личности

Свободная от конфликтов эго-сфера

Психоанализ сталкивается с проблемой адаптации в трех формах: как с проблемой эго-психологии, как с терапевтической целью и как с педагогической проблемой. Поразительно, что несмотря на то, что понятие "эго-сообразный" определено довольно хорошо, опыт показывает, что термин "сообразный реальности" является столь эластичным, что охватывает разнообразные и даже частично несовместимые точки зрения.

Один психоанализ не в состоянии решить проблему адаптации. Она также является предметом исследования для биологии и социологии. Однако, те важные глубинные прозрения (инсайты), которые дал и будет давать психоанализ относительно адаптации, вряд ли могли быть получены при других подходах и методах. Поэтому мы вправе ожидать, что все ученые, исследующие проблему адаптации, примут во внимание фундаментальные факты и отношения, открытые психоанализом. Возрастание нашего интереса к проблемам адаптации обусловлено, главным образом, теми продвижениями в психоанализе, которые сосредоточивают наше внимание на его функциях; но оно также питается нашим растущим интересом ко всей личности, а также нашей озабоченностью относительно определенных теоретических формулировок о психическом здоровье, которые используют "приспособление к реальности" в качестве критерия.

Мне придется касаться некоторых вопросов, которые хорошо известны, и некоторых других, которые могут являться спорными, и тех немногих, которые не являются, строго говоря, психоаналитическими. Но все, что я должен сказать, находится, по моему мнению, в согласии с базисными взглядами психоанализа. Я утверждаю, что психоанализ стремится — в более широком смысле — переносить концепции, которые были разработаны в связи с конкретными проблемами центральной сферы личности, на другие области психической жизни и исследовать изменения в этих концепциях, которые необходимо сделать вследствие условий, преобладающих в этих других областях.

В начале я скажу несколько слов о границах данной проблемы, которые я для себя определил, не пытаясь дать ее глобальный охват.

Психоанализ довольно рано, а возможно, даже с самого начала, выявил более узкую и более широкую цели. Он начался с исследования патологии и феноменов, которые находятся на границе обычной психологии и психопатологии. В то время его работа была сосредоточена на Ид и инстинктивных влечениях. Но вскоре возникли новые проблемы, концепции, формулировки и новые потребности в объяснении, которые выходили за рамки этой более узкой сферы в направлении к общей теории психической жизни. Решающим и, возможно, наиболее ясно очерченным шагом в этом направлении является наша современная эго-психология: работы Фрейда в последние пятнадцать лет, а затем следование теми путями исследования, которые он открыл, — сюда, главным образом, относятся исследования Анны Фрейд, и, в другой области, исследования английской школы. В настоящее время мы более не сомневаемся, что психоанализ может утверждать, что он является общей психологией в самом широком смысле этого слова и что наша концепция рабочих методов, которые могут справедливо считаться психоаналитическими, стала более широкой, более глубокой и более разборчивой.

Анна Фрейд (1936, стр. 4-5) определила цель психоанализа как достижение наиболее полного возможного знания о трех психических инстанциях. Но каждое усилие в психологии, которое содействует этой цели, может быть названо психоаналитическим. Отличительной характеристикой психоаналитического исследования является не его предмет обсуждения, а те научная методология и структура концепций, которые он использует. Все психологические исследования разделяют некоторые из своих целей с психоанализом. Эти частично разделяемые цели способствуют особенно резко выраженному показу отличительных характеристик психоаналитического мышления. (Сравните, например, контраст между психоаналитической эго-психологией и психологией Альфреда Адлера.) Недавние продвижения в психоанализе не изменили его заметных характерных особенностей, а именно, его биологическую ориентацию, его генетическую, динамическую, экономическую и топографическую точки зрения и объяснительную природу его концепций. Поэтому, когда психоанализ и неаналитическая психология изучают один и тот же предмет, они непременно будут приходить к различным результатам. В конечном счете, они различаются по своему взгляду на то, что является существенно важным, а это неизбежно приводит их к различным описательным и соотносительным утверждениям. Сходная ситуация существует в анатомии, где описательно маловажные характеристики могут быть онтогенетически или филогенетически решающими; и в химии, где уголь и алмаз идентичны аналитически, хотя с других точек зрения они поразительно различны. В общем, характеристики, которые уместны в более широкой теории, могут быть не относящимися к делу в более ограниченном контексте. Хотя это простые аналогии, они имеют силу, так как у психоанализа действительно есть потенциал, чтобы стать общей теорией психического развития, более широкой, как в своих предположениях, так и в охвате, чем любая другая психологическая теория. Однако, для того, чтобы осознать этот потенциал, мы должны рассмотреть с точки зрения психоанализа и охватить в рамках нашей теории те психологические феномены, которые являлись предметом исследования психологии до возникновения психоанализа, а также те, которые в настоящее время являются предметом исследования психологии, но не психоанализа.

Часто высказывалось мнение, что в то время как психология ид была и остается "заповедником" психоанализа, эго-психология является его общей стыковочной площадкой с неаналитической психологией. Даже возражения против психоаналитической эго-психологии отличаются от тех, которые направлены против ид-психологии; они похожи на те возражения, которые обычно встречаются в научной критике — менее враждебные и менее категоричные. Для некоторых психоаналитиков это является свидетельством того, что открытия эго-психологии необоснованны или не представляют особой важности. Но это несправедливо: сопротивление новому открытию определенно не является непосредственно мерой его научной значимости. Также возможно, что эго-психология критикуется более мягким образом лишь потому, что неаналитики редко могут постичь ее предпосылки и подтексты. Хотя Фрейд справедливо отказался рассматривать психоанализ как "систему", он тем не менее является связной организацией утверждений, и любая попытка изолировать его части не только разрушает его всеохватывающее единство, но также изменяет и лишает законной силы отдельные части. Следовательно, психоаналитическая эго-психология радикально отличается от "поверхностных психологий", даже не смотря на то, что — как недавно заметил Фенихель (1937в) — ее все больше интересуют, и будут интересовать, детали поведения во всех оттенках сознательного восприятия, в редко исследуемых предсознательных процессах и во взаимоотношениях между бессознательным, предсознательным и сознательным эго. Динамическая и экономическая точки зрения, хотя они применяются ко всей душевной жизни, редко применялись к этим сферам. История развития психоаналитической психологии объясняет, почему мы еще сравнительно мало понимаем те процессы и рабочие методы психического аппарата, которые ведут к адаптивным достижениям. Мы не можем просто противопоставить эго как небиологическую часть личности ид как его биологической части; сама проблема адаптации предостерегает против такого разделения, но об этом будет сказано дополнительно. Однако, справедливо и естественно, что чистое феноменологическое описание деталей психических поверхностей, которое мы ранее могли не принимать во внимание, существенно важно и приобретает особую значимость в эго-психологии. Но, возможно, мы все согласимся с тем, что эти феноменологические детали, которые теперь приковывают наш интерес, служат нам просто как отправные точки. Цель собирания максимума описательных деталей является в действительности целью феноменологической психологии, а не психоаналитической эго-психологии: здесь лежит фундаментальное различие между ними. Например, эго-психология Федерна, которая фиксирует внимание на разнообразии эго-восприятий, определенно не является только феноменологией: разнообразие восприятий служит в ней индикатором других (либидинозных) процессов и используется в терминах скорее объяснительных, нежели описательных концепций.

Тесная связь между теорией и терапевтической техникой, столь характерная для психоанализа, объясняет, почему эго-функции, непосредственно вовлеченные в конфликты между психическими инстанциями, приковали наше внимание раньше других. Она также объясняет, почему другие эго-функции и процесс адаптации к окружающей среде — за исключением немногих проблем, которые с самого начала играли определенную роль в психоанализе, — не стали предметом исследования, пока наша наука не достигла более зрелой стадии развития. Психоаналитическое наблюдение часто наталкивалось на факты и соображения, связанные с этими иными эго-функциями, но редко подвергало их детальному исследованию и теоретическому обдумыванию. Я полагаю эмпирическим фактом, что эти функции имеют менее решающее значение для понимания и лечения патологии — на чем до сих пор был сосредоточен психоаналитический интерес — чем психология конфликтов, которая лежит в основе каждого невроза. Однако, я не склонен недооценивать клиническую значимость этих функций, хотя здесь я буду главным образом рассматривать их теоретическую значимость, и даже ее лишь с одной точки зрения. Мы должны осознать, что хотя эго определенно растет на конфликтах, они не являются единственными корнями развития эго. Многие из нас ожидают, что психоанализ станет общей психологией развития: чтобы добиться этого, он должен охватить эти другие корни развития эго, заново проанализировав со своей точки зрения и своими собственными методами результаты, полученные в этих областях неаналитической психологии. Это, естественно, придает новую значимость прямому наблюдению психоаналитиками процессов развития (в первую очередь, прямому наблюдению детей). Не каждая адаптация к окружающей среде и не каждый процесс обучения и взросления являются конфликтом. Я говорю о развитии внеконфликтного понимания, намерения, объектного постижения, мышления, языка, феноменов воспоминания, продуктивности, хорошо известных фаз моторного развития, восприятия, ползания, хождения и процессов обучения и взросления, подразумеваемых во всех них и многих других. Многие хорошо известные психоаналитические исследования, которые я не буду здесь перечислять, брали их за свои отправные точки. Естественно, большая их часть не рассматривает эти проблемы с точки зрения современной эго-психологии. (Трансформация психоаналитической психологии влечения и эго-психологии были рассмотрены Э. Бибрингом, 1936.)

Мне нет надобности перечислять здесь все эти функции: вам они известны. Я определенно не подразумеваю, что перечисленные мной детские виды деятельности, а также и другие подходящие виды деятельности, остаются не затронутыми психическим конфликтом; я также не намекаю на то, что нарушения в их развитии не положат в свою очередь начала конфликтам, я также не имею в виду, что они не становятся впутанными в другие конфликты. Напротив, я хочу подчеркнуть, что их трансформации играют важную роль в хорошо известных типических и индивидуальных развитиях и конфликтах инстинктивных влечений и в облегчении или затруднении способности индивида овладеть этими функциями. Я предлагаю принятие условного термина свободная от конфликтов сфера эго за тем ансамблем функций, который в любое время осуществляет свои воздействия вне сферы психических конфликтов. Я не хочу, чтобы меня неправильно поняли: я не говорю об области психики, развитие которой в принципе свободно от конфликтов, а скорее о процессах, которые так, как они протекают у индивида, остаются эмпирически вне сферы психического конфликта. Вполне возможно перечислить, что принадлежит к этой свободной от конфликтов сфере, как относительно поперечного, так и относительно продольного аспектов психической жизни индивида. Чего у нас еще нет, так это систематического психоаналитического знания об этой сфере; у нас есть лишь частичное знание о страхах перед реальностью, о защитных процессах, поскольку они приводят в результате к "нормальному" развитию, о вкладах свободной от конфликтов сферы в эти разновидности и результаты защиты (и сопротивления), о ее вкладах в смещение целей инстинктивных влечений и т.д. Нам нет надобности доказывать, что исследования, которые ограничены этой сферой и которые обычно проводятся академической психологией, неизбежно проходят мимо базисных психологических взаимосвязей.

Вероятно, исследование этой свободной от конфликтов сферы эго, хотя оно определенно обладает некоторой технической значимостью (например, в анализе сопротивления), в целом будет менее содействовать развитию психоаналитической техники, чем исследование конфликтов и защит; однако, здесь мы не будем рассматривать эту проблему. Можно высказывать доводы в пользу того, что эта сфера включает в себя как раз ту часть психической жизни, которая должна оставаться вне охвата психоанализом, и что ее лучше оставить другим дисциплинам. Я уже указывал на то, почему такие ограничения и отказы несправедливы. Психология не может быть разделена между психоанализом и другими психологическими дисциплинами, потому что последние не занимаются эволюционными факторами, которые являются решающими даже в тех областях, которые обычно считаются "вне-аналитическими". Если мы серьезно относимся к претензии психоанализа на то, чтобы являться общей теорией психического развития, мы должны также исследовать и эту область психологии, с нашей точки зрения и нашими методами: как посредством анализа, так и посредством прямого наблюдения младенческого развития. Свободная от конфликтов сфера эго является теперь, как раньше это имело место со всей эго-психологией, "той иной сферой", которую, хотя на нее приходится ступать при каждом повороте, теоретически нельзя принимать во внимание. Но и это ограничение также вскоре исчезнет.

Адаптация очевидно вовлекает в себя как процессы, связанные с конфликтными ситуациями, так и процессы, которые имеют отношение к свободной от конфликтов сфере. Я впервые столкнулся с обсуждаемыми здесь вопросами именно в связи с проблемой адаптации. Было бы, например, соблазнительной задачей проследить в конкретном случае взаимодействие процессов, которые ассимилируют внешние и внутренние стимулы и ведут к средней адаптивности и нормальной адаптации с теми механизмами, которые нам известны лучше и которые предположительно являются причинами эволюционных расстройств. В равной степени было бы интересно проследить такие взаимодействия в связи со многими проблемами развития характера, в том аспекте личности, который мы называем "эго-интересами", и так далее. Например, влияние особых талантов на распределение нарциссических, объектно-либидинозных и агрессивных энергий, их роль в содействии решению определенных форм конфликта и в детерминации выбора предпочитаемых проблем являются клинически важными, но недостаточно исследованными проблемами. Германн (1923) внес важный вклад в психоаналитическое исследование особых талантов, но он исследовал их с иной точки зрения. Конкретное исследование различных расстройств эго в психозах и в некоторых психофизических взаимодействиях также должно принимать во внимание эту свободную от конфликтов сферу. Ни одна из этих проблем не может быть полностью решена на языке инстинктивных влечений и конфликтов.

Наше знание об эго начинается с его защитных функций, как показывает классическое исследование Анны Фрейд (1936). Однако, также имеются проблемы — и я должен подчеркнуть, что они возникают в области психоанализа, — которые делают для нас необходимым исследование других эго-функций, а также других аспектов активности эго. Развитие эго может быть описано путем рассмотрения тех конфликтов, которые оно должно решить в своей борьбе с ид и суперэго, и если мы включим также конфликты с внешним миром, то увидим развитие эго на языке войны, которую оно ведет на три фронта. Но по аналогии описание страны, нации, государства, включает в себя, помимо вовлеченности в войны с соседними нациями или странами, также границы и мирное передвижение через границы. (Это лишь одна из возможных аналогий: например, то, что здесь является пограничной областью, формирует существенно важную часть того, что мы называем, в нашей более общепринятой аналогии, "центральной сферой" личности.) Оно также включает в себя мирное развитие населения, экономику, социальную структуру, административное устройство и т.д. Государство может также рассматриваться как система институтов, которая функционирует через законодательство, отправление правосудия и т.д. Очевидно, имеют место систематические взаимоотношения между этими различными точками зрения, и, возвращаясь к нашей психологической отправной точке, эти взаимоотношения будут нас интересовать больше всего. Нашей задачей является исследование: как психологический конфликт и "мирное" внутреннее развитие взаимно содействуют и препятствуют друг другу. Мы должны также исследовать взаимодействия между конфликтом и тем аспектом развития, с которым мы в основном знакомы по его связям с внешним миром. Таким образом, возьмем простой пример: обучение прямохождению сочетает в себе конституцию, созревание органов и процессы научения с теми либидинозными процессами, идентификациями, эндогенными и экзогенными (инстинктивными влечениями и внешними факторами), которые могут вести к конфликтам и расстройствам функции (ср. М. Шмидеберг, 1937). Ни один из этих процессов в одиночку не сможет объяснить этот важный шаг в развитии.

Однако, было бы ошибочным полагать, что контраст между конфликтной ситуацией и мирным развитием прямо соответствует антитезе патологического и нормального. Нормальное человеческое бытие не свободно ни от проблем, ни от конфликтов. Конфликты являются частью человеческого существования. Естественно, конфликты обладают разными диапазоном и интенсивностью в патологических и в нормальных случаях. Противоположения: патологический в сравнении с нормальным, порожденный защитой в сравнении с непорожденным защитой (или: развитие, возникающее в результате конфликта, в сравнении со свободным от конфликтов развитием) не совпадают — первое противопоставляет расстройство достижению, второе противопоставляет конфликт отсутствию конфликта. "Успешная" защита может быть равнозначна "неудаче" в достижении и наоборот. Подробная переформулировка этого общего места не лишняя, так как опыт показывает, что довольно часто не проводится никакого различия между двумя этими противопоставлениями. Утверждая это, я не хочу подвергнуть сомнению то, что (в силу очевидных причин) наиболее плодотворным подходом к проблеме конфликта явилось исследование расстроенной функции и что все еще неясно, станет ли исследование свободной от конфликтов сферы использовать в основном тот же самый подход или скорее оно станет использовать (прямое и косвенное) наблюдение ненарушенного развития.

Из областей, изучаемых психоанализом, или тех, на которые он оказал влияние, образование и социология, например, имеют все шансы получить от такого изучения выгоду, расширив наши знания относительно свободной от конфликтов сферы и адаптации. Легко показать, где находятся отправные точки для такого расширения в эго-психологии, путем повторного рассмотрения некоторых знакомых проблем с новой точки зрения. Так как Анна Фрейд первой дала исчерпывающую формулировку важной группы эго-функций, я буду выбирать свои примеры из ее трудов. Эти примеры подчеркнут лишь мою точку зрения и не привнесут чего-либо нового в психоанализ. В исторической части работы, представленной на конгресс в Будапеште, Анна Фрейд (1937) показала, что превратности психоаналитической теории и изменение фокуса психоаналитического интереса отражаются в психоаналитическом взгляде на образование: каждый раз, когда расширяется теоретическое осознание, это приводит к признанию неадекватности и корректировке однобоких взглядов на образование. Например, было время, когда "предотвращение невроза" считалось основным психоаналитическим вкладом в образование. И действительно, в то время как письменные, так и устные сообщения, по-видимому, выражали ожидание того, что не только образование, но и вся история культуры станут просто частью "предотвращения невроза". Анна Фрейд также показала, что более точное психоаналитическое понимание эго должно изменить образование как в его общем направлении, так и в его подходе к индивидуальному случаю. Я полагаю допустимым продолжить эту цепочку мыслей в свете того, что я только что сказал. До сих пор психоаналитическая эго-психология являлась главным образом психологией конфликта; свободные от конфликтов аллеи адаптированного к реальности развития оставались для нее периферийными. Наука уполномочена нащупывать свой путь от одного результата к другому; эмпирические науки должны поступать таким образом. Однако образование не строится на (научной или ненаучной) концепции совокупной личности, а его цели являются социальными нормами, которые особым образом связаны с адаптивными достижениями (одно исключение из этого мы обсудим позднее). Поэтому у образовательного подхода имеется социальный шанс уцелеть (с того момента, как мы игнорируем подразумеваемые проблемы ценностей), лишь если он примет во внимание все грани развития, их структуру, их биологический ранговый порядок и их ценность для достижения адаптации.

Например, некоторые из взаимоотношений между инстинктивными влечениями и психическим развитием хорошо известны. Мы знаем, как конфликты и табу, вовлекающие в себя инстинктивные влечения, могут препятствовать интеллектуальному развитию, временно или постоянно. С другой стороны, Анна Фрейд показала, что интеллектуализация может служить защитой от инстинктивной опасности во время полового созревания, представляя собой попытку овладеть инстинктивным влечением косвенными средствами. Но этот процесс имеет также другой, ориентированный на реальность, аспект, показывая, что данный механизм защиты от инстинктивных влечений может в то же самое время рассматриваться как процесс адаптации. Именно это имеет в виду Анна Фрейд, когда говорит (1936, р. 179): "инстинктивная опасность делает людей смышлеными". Мы имеем право задаться вопросом: что определяет выбор именно данного средства, когда надо справиться с инстинктивным влечением, и что определяет ту степень интеллектуализации, которую будет использовать данное лицо? Мы знакомы с частью этих определенно комплексных взаимоотношений: например, с эволюционной важностью ранних детских попыток решений. Мы можем, однако, вполне безопасно предполагать наличие автономного интеллектуального фактора, который, как независимая переменная, совместно с другими факторами определяет выбор и успех защитного процесса. Хотя нам кое-что и известно на этот счет, систематического знания у нас нет. Научение мышлению и научение в целом являются независимыми биологическими функциями, которые существуют бок о бок и частично независимы от инстинктивных влечений и защит.

Упорядоченное мышление всегда прямо или косвенно ориентировано на реальность. Когда защита от инстинктивных влечений приводит в результате к росту интеллектуальных достижений, это показывает, что определенные формы решения конфликта могли вовлекать в себя биологические гарантии процесса адаптации к внешней реальности. Конечно, это не относится ко всем защитным процессам, но определенно относится к интеллектуализации даже вне пубертатного развития. "Эта интеллектуализация инстинктивной жизни, попытка наложить узду на инстинктивные процессы, связывая их с представлениями, с которыми можно иметь дело на сознательном уровне, является одним из наиболее общих, самых ранних и крайне необходимых навыков человеческого эго. Мы рассматриваем ее не как активность эго, а как один из его необходимых компонентов" (Анна Фрейд, 1936, р. 178).

Таким образом, определение данного феномена как защиты неполно. Его определение должно также включать в себя ориентированные на реальность и ускоряющие адаптацию характеристики и установления. В общем, нас интересует, каким образом и до какой степени защита косвенно регулируется теми эго-функциями, которые в данное время не вовлечены в конфликт. В конце концов, психическое развитие не является просто результатом борьбы с инстинктивными влечениями, с объектами любви, с суперэго и т.д. Например, у нас есть основания предполагать, что развитие обслуживается аппаратами, которые функционируют с самого начала жизни; но об этом позже. Здесь мы скажем лишь о том, что память, ассоциации и т.д. являются функциями, которые, видимо, не могут быть получены через взаимоотношения эго с инстинктивными влечениями или объектами любви, а скорее являются предпосылками нашей концепции о них и их развитии.

Обсуждая успех защиты, мы будем интересоваться не только судьбой инстинктивного влечения и защитой, обеспечиваемой эго, но также — в большей мере, чем ранее — его воздействиями на эго-функции, не вовлеченные прямым образом в конфликт. Концепции силы эго, слабости эго, ограничения эго и т.д., — все связаны с этой сферой, но они остаются неясными до тех пор, пока детально не изучены вовлекаемые в них специфические эго-функции. Сила эго — хотя она проявляет себя поразительным образом в борьбе против конфликтной сферы — не может быть определена в терминах той пограничной области эго, которая вовлечена в конфликт. В терминах проводимой нами аналогии эффективность армий, защищающих границы, зависит также от той поддержки, которую они получают или не получают от тыла. Если мы объективно определим те факторы способности, характера, воли и т.д., которые являются эмпирическими — а не теоретическими — коррелятами "сильного" или "слабого" эго, мы избежим относительности обычных дефиниций, которые определяют силу эго, исходя из отношений эго индивида к его ид или супер-эго. Тогда мы окажемся в состоянии сравнить силу эго различных индивидов, даже не смотря на то, что связь между господством над реальностью и достижением, с одной стороны, и силой эго с другой, очень сложна. Исследования Хендрика (1936) являются шагом к такому определению силы эго.

В нашей клинической работе мы ежедневно наблюдаем, как различия в интеллектуальном развитии, в моторном развитии и так далее влияют на способность ребенка справляться с конфликтами и как эта способность в свою очередь влияет на интеллектуальное и моторное развитие. Такие наблюдения описательно устанавливают взаимодействия конфликтной сферы с другими эго-функциями. Это текущие взаимодействия — то есть, также пример сверхдетерминированности психического процесса. Однако в зависимости от того образа действий, в котором мы сталкиваемся с этими феноменами, мы можем также говорить о двух аспектах этого процесса, так как, например, часто это один и тот же процесс, который мы сперва исследуем в его отношении к внутреннему конфликту, а затем в его зависимости и воздействии на аппараты овладения реальностью. Нас может интересовать то патология процесса в его генетической взаимосвязи с нарушениями адаптации, а то - позитивная адаптационная ценность, которую он приобретает в другом контексте. Выбранный нами тактически важный отправной пункт определяет, какой аспект процесса приобретает значимость: эти два взаимоотношения принадлежат к двум разным точкам зрения.

В качестве другого примера я выберу фантазию, и это приведет нас к тому же самому заключению. Фантазия также важна в детской психологии и обучении, но мы постоянно имеем с ней дело и в анализе взрослых. В своем недавно вышедшем труде Анна Фрейд (1936) обсуждает функцию фантазии в развитии ребенка. Она исследует отвержение реальности в фантазии и показывает, как ребенок, отказываясь признавать неприемлемый кусок реальности, может при определенных условиях отрицать его существование и заменять его фантазийным образованием. Это процесс, происходящий внутри границ нормального развития эго. Анна Фрейд задается вопросом, что определяет, становится или нет такой процесс патологическим. Предположительно, это зависит от многих факторов. Среди них определенно играет выдающуюся роль степень зрелости таких аппаратов это, как восприятие, мышление и в особенности причинное мышление и т.д., которые гарантируют степень связи человека с окружающей средой. Анна Фрейд писала: "...Возможно ...привязанность зрелого эго к реальности является в общем более сильной, чем привязанность детского эго ..."(1936). С точки зрения психической экономии, совершенно разные вещи, когда фантазия заменяет собой важный кусок реальности у взрослого и когда это происходит у ребенка. Здесь опять, как при развитии и торможении умственных способностей, мы должны изучать функцию и развитие упомянутых нами ранее аппаратов эго, потому что без знания о них нельзя ответить на наш вопрос. (Психологические исследования привели к некоторым важным для данного дела результатам: они выявили взаимоотношения между фантазией и эйдетическим развитием, которые, согласно Дженшу (1923), "предполагают потенциальные возможности как для важных достижений, так и для призрачного фантазийного существования". Какой из этих курсов будет выбран, определяется, однако, всей личностью, а не эйдетическим даром. Таким образом, в отношении решающе важного вопроса академическая психология опять оставляет нас в затруднительном положении.)

Продолжая нашу тему, мы должны теперь задаться вопросом: каковы позитивные адаптивные элементы фантазии? Отвечая на этот вопрос, мы, естественно, не будем забывать базисной биологической значимости проверки реальности, в особенности различения между фантазией и реальностью. Вэрендонк (1921), единственный психоаналитический автор после Фрейда, исследующий общие характеристики фантазийного мышления, утверждал, что биологическая значимость фантазийного мышления, в отличие от работы сновидения, заключается в его попытке решить проблемы бодрствующей жизни. В качестве некоторого отступления от темы я хочу упомянуть о том, что в исследовании фантазии Вэрендонком мы вновь сталкиваемся с теми предсознательными механизмами, чье важное значение для нашей проблемы было недавно отмечено также Крисом (1938). Фантазия является широкой и до некоторой степени неясной концепцией. Однако все феномены, помеченные таким образом, очевидно в некоторой степени связаны друг с другом. Общеизвестно, что фантазия — не только в смысле таланта строить новые комбинации, но также в смысле символического, образного мышления — может быть плодотворна даже в научном мышлении, в предположительно бесспорной области рационального мышления. В противоположность ригидному взгляду на психическое здоровье, психическая жизнь здорового взрослого человека, вероятно, никогда не свободна вполне от отвержения и замены некоторой реальности фантазийным образованием. Примером этого являются религиозные идеи и отношение к детской сексуальности.

Возможно, и даже вероятно, что связям с реальностью научаются окольными путями. Есть аллеи адаптации к реальности, которые вначале определенно уводят в сторону от реальной ситуации. Функция игры является хорошим примером, то есть ее истинная роль в человеческом развитии, а не какие-либо телеологические теории на ее счет. Другим примером является вспомогательная функция фантазии в процессе научения: хотя фантазия всегда предполагает первоначальный отход от реальной ситуации, она также может быть подготовкой к реальности и может вести к лучшему овладению ею. Фантазия может выполнять синтетическую функцию, временно соединяя наши потребности и цели с возможными путями их реализации. Хорошо известно, что имеются фантазии, которые, хотя удаляют человека от внешней реальности, открывают для него его внутреннюю реальность. Базисные факты психической жизни служили содержанием таких "фантазий" задолго до того, как психоанализ сделал их поддающимися научному исследованию. Первичная функция этих фантазий является скорее аутопластической, чем аллопластической; но мы вовсе не собираемся отрицать общее важное значение возрастания проникновения в интрапсихическую жизнь и его особую значимость в господстве над внешним миром. Следует отметить, что знание реальности не синонимично адаптации к реальности. Но об этом дополнительно будет сказано позже. Это также является примером уже упоминавшейся необходимости разделять различные аспекты адаптации. Ситуация предстает парадоксальной: беря за отправную точку патологию, психологию, психологию неврозов и психозов, мы приходим к завышенной оценке позитивной эволюционной значимости кратчайших путей к реальности и, лишь когда мы начали исследование от проблемы адаптации к реальности, мы осознали позитивную ценность окольного пути через фантазию. Однако в действительности это один и тот же феномен, который при рассмотрении его сначала с одной, а затем с другой точки зрения, получает позитивный или негативный акцент. С первой точки зрения, "позитивный" означает "предотвращение невроза"; со второй точки зрения, он означает "общую помощь адаптации". Лишь поспешная и односторонняя оценка может игнорировать это сущностное единство. В течение длительного времени у психоанализа не было повода иметь дело с этим другим аспектом данных процессов, который относится к сфере обычной психологии, но, естественно, не понимается непсихоаналитической психологией.

Отрицание основано на бегстве, а избегание даже в еще большей мере является таковым. Анна Фрейд (1936) показала нам, как и то и другое приводят в результате к ограничению эго. Но избегание окружающей среды, в которой сталкиваешься с трудностями — и его позитивный коррелят: поиск того, что представляет более легкие и лучшие возможности для действия, — также является крайне эффективным адаптационным процессом (который, между прочим, переступает пределы обычной антитезы аутопластических и аллопластических адаптаций). Поиску благоприятной окружающей среды среди доступных вариантов (и, сходным образом, наиболее благоприятных из возможных функций) следует, возможно, приписать намного более важное место среди адаптационных процессов — в более широком смысле, — чем это принято (ср. А. Э. Парр, 1926). Этот процесс легко проследить в животном мире, и несомненно, бесчисленные примеры его имеются и в человеческом поведении. Поэтому отрицание и избегание также вовлекают в себя другую группу эго-тенденций.

То, что справедливо в этом отношении для фантазии, так же справедливо для аффективного действия. С точки зрения психологии неврозов, аффективное действие по контрасту с теоретически идеальным рациональным действием часто предстает как прискорбный остаток примитивных психических состояний и как отклонение от нормы. То, что аффективное действие порождает терапевтические и эволюционные затруднения, мы видим намного более ясно, чем то, что оно также дает импульс к овладению реальностью. Однако нам действительно хорошо известна решающая роль аффективности в организации и облегчении многих эго-функций; Фрейд (1937) подразумевал это когда говорил, что никто не ожидает, что анализ освободит человека от всех страстей.

Подходящие примеры найти нетрудно, но я упомяну еще лишь об одном из них — о применении психоанализа к общественным наукам, которое, по моему мнению, показывает особенно ясно, что концепция адаптации незаменима для нашей теории и что свободная от конфликтов сфера эго должна быть включена в наши исследования. Мы считаем, что психоанализ является одной из базисных наук социологии. Вэлдер (1936) недавно обсуждал его важное значение для специальных проблем общественных наук. Основные интересы у психоанализа и социологии различны; многие проблемы, особо важные для социологии, являются периферийными в психоанализе. Социология сосредотачивает свое внимание на социальном действии, на успехе или неудаче в решении задач, выдвинутых обществом (то есть, задач адаптации); и интересуется психологией конфликтов, судьбой агрессивных и либидинозных импульсов и т.д. лишь постольку, поскольку они проявляют себя в общественном поведении. Что имеет значимость в социологии, так это человек как творец (в самом широком смысле этого слова); она изучает, главным образом, чего достигает психический аппарат, и лишь косвенно, как он справляется со своими трудностями. Для психологии как конфликт, так и достижение являются незаменимыми точками зрения. Применение психоанализа к социологии согласовывает эти две точки зрения. Мы надеемся, что данное исследование свободной от конфликтов сферы эго и его функций и дальнейшее исследование проблемы адаптации откроет неосвоенную территорию между социологией и психоанализом и таким образом увеличит вклад психоанализа в социальные науки. Это можно легко продемонстрировать, но я не буду приводить здесь конкретные примеры.

Эго-психология и проблемы адаптации личности

Эта работа, написанная в 1937 г., явилась поворотным пунктом в развитии современной психоаналитической теории. Здесь были впервые представлены такие концепции, как недифференцированная фаза развития, свободная от конфликтов эго-сфера, свободное от конфликтов эго-развитие и первичная и вторичная автономия. Многие из этих формулировок теперь хорошо известны, так как идеи Хартманна в значительной степени сформировали современное психоаналитическое мышление и стали его составной частью.