Хорни К. - Новые пути в психоанализе

Глава 9. Концепция переноса

Если бы меня спросили, какое открытие Фрейда я считаю наиболее ценным, я без колебаний ответила бы: открытие того, что эмоциональные реакции пациента на аналитика и аналитическую ситуацию можно использовать в терапевтических целях. Этот шаг свидетельствует о внутренней независимости Фрейда, сумевшего сделать эмоциональные отклики пациента рабочим инструментом вместо того, чтобы просто использовать привязанность или внушаемость пациента как средство воздействия на него или рассматривать его враждебные реакции всего лишь как помеху. Я так определенно заявляю потому, что, по моему мнению, психологи, тщательно разрабатывавшие этот подход Фрейда¹, не смогли воздать должное его новизне. Довольно легко модифицировать готовое, но надо быть гением, чтобы увидеть новые возможности.

Фрейд заметил, что в аналитической ситуации пациент не только говорит о своих нынешних и прошлых проблемах, но и проявляет по отношению к аналитику эмоциональные реакции, носящие часто иррациональный характер. Пациент может полностью забыть, с какой целью он обратился к психоаналитику, считая, что нет ничего важнее, чем завоевать его любовь или расположение. У него может развиться абсолютно несоразмерный страх поставить под угрозу отношения с аналитиком. Он может превратить ситуацию, в которой аналитик в действительности помогает пациенту справиться с проблемами, в ситуацию ожесточенной борьбы за главенство. Например, вместо того чтобы почувствовать облегчение после некоторого прояснения своих проблем, пациент видит лишь то, что аналитику стало известно нечто, о чем сам он не знал, и он зачастую реагирует на это неистовым гневом. Пациент может вопреки своим интересам подспудно стараться разрушить все усилия аналитика.

Фрейд признает, что в психоаналитической ситуации возникают только те реакции, которые характерны для пациента; тем более важно их понять. Кроме того, Фрейд считает, что аналитическая ситуация предоставляет уникальную возможность исследования этих реакций - не только потому, что пациент обязан выражать свои чувства и мысли, но и потому, что психоаналитические взаимоотношения менее запутанны, чем другие, и более доступны наблюдению.

Несомненно, можно многое почерпнуть из того, что пациент рассказывает о своих отношениях с другими людьми - с мужем, женой, горничными, начальниками, коллегами и т. п., но во время исследования этих отношений часто приходится ступать на зыбкую почву. Пациент обычно не знает о своих реакциях или вызвавших их условиях и определенно, хотя и скрыто, заинтересован в том, чтобы о них не знать. Многие пациенты, стремясь выглядеть правыми, неосознанно приукрашивают себя, рассказывая о своих затруднениях; зачастую они представляют дело таким образом, что их реакции кажутся соразмерными вызвавшей их провокации. Или же, наоборот, пациент рассказывает о каком-либо инциденте, повинуясь самообвинительным тенденциям, что также затуманивает проблему. Аналитик не знает других участников инцидента, и хотя он может иметь о них примерное представление, ему нелегко убедительно разъяснить пациенту его собственную роль в конфликте.

Можно возразить, что эти затруднения присутствуют и в психоаналитической ситуации, что реакции пациента на аналитика также могут быть необоснованными, что аналитик не может знать об их существовании, ибо в конечном счете он находится в трудной, если не безвыходной, ситуации, поскольку он вынужден одновременно быть действующим лицом и экспертом. Есть лишь один ответ на эти возражения: ошибок, проистекающих из этих источников, нельзя избежать, но в аналитической ситуации их значительно меньше. Аналитик не так вовлечен в ситуацию, как другие люди, которые играют роль в жизни пациента; его внимание сосредоточено на понимании реакций пациента и поэтому он реагирует не столь наивно и субъективно, как мог бы в ином случае. Кроме того аналитик, как правило, сам когда-то проходил курс анализа и поэтому меньше подвержен иррациональным эмоциональным реакциям. Наконец, зная, что он сталкивается с реакциями, которые пациент привносит в любые взаимоотношения, аналитик не так остро воспринимает задевающие его реакции пациента.

К сожалению, этот в высшей степени конструктивный подход Фрейда не избежал влияния его механистически-эволюционистского мышления, и в той мере, в какой присутствует это влияние, концепция переноса становится сомнительной. Фрейд полагает, что иррациональные эмоциональные реакции пациента представляют собой оживление детских чувств, направленных теперь на аналитика (т. е. перенесенных на него), что любовь, строптивость, ревность и т. п. обращаются на аналитика, безотносительно к его полу, возрасту или поведению, и независимо от того, что в действительности происходит в процессе анализа. Это согласуется с образом мышления Фрейда. Чувства, которые развиваются у пациента в отношении аналитика, могут быть чрезвычайно сильны. Что еще, кроме детских инстинктивных влечений, могло бы придать эмоциям такую силу! Поэтому один из главных интересов аналитика состоит в осознании того, какую роль пациент приписывает ему на каждом этапе анализа: отца, матери, брата? Роль хорошей или плохой матери?

Практические следствия такого подхода можно проиллюстрировать примером, хотя он и не вносит ничего существенно нового в то, что уже сформулировано мной при обсуждении концепции повторения. Предположим, что пациент влюбился в аналитика. Он живет лишь ожиданием часа анализа; он радуется при любом проявлении дружелюбия со стороны аналитика и впадает в депрессию при малейшем знаке холодности или от того, что он воспринимает как отвержение. Он ревнует к другим пациентам или к родственникам аналитика. Он воображает, что аналитик выделяет его из всех остальных. Сексуальные желания, направленные на аналитика, могут осознаваться или проявляться в сновидениях.

Если аналитик следует толкованиям Фрейда, то на основании определенных ассоциаций, связанных с матерью, он предположит, что пациент, вероятно, намного сильнее любил свою мать, чем это помнит, и что теперь реактивируется именно эта старая любовь. Такое толкование может быть верным в том отношении, что пациент действительно в детстве был сильно привязан к матери, и нынешняя страстная влюбленность по своему характеру безлична; влюбленность, пусть и в меньшей степени страстная, могла бы возникнуть по отношению к другим врачам, адвокатам, священникам, по отношению к любому из тех, кто оказался достаточно дружелюбным или предоставил защиту. Аналитик осознает безличный характер этой влюбленности и приписывает неразборчивость пациента навязчивому побуждению повторять старый паттерн. Пациент чувствует облегчение, когда осознает, что в его любви присутствует нечто навязчивое, нечто неистинное. И хотя в результате влюбленность ослабевает, зависимость от аналитика остается.

Слабость подобного рода истолкований опять-таки заключается в том, что недостаточно учитываются факторы, влияющие на личность пациента в настоящее время - в данном случае факторы, вызывающие привязанность к аналитику. Упомяну лишь одну возможность. У пациента могут преобладать мазохистские наклонности. Его безопасность и удовлетворение могут зависеть от его привязанности к другим людям, или, точнее, от поглощенности ими². Поэтому для него обретение привязанности является средством успокоения. В разуме пациента эта потребность по многим веским причинам предстает главным образом как любовь и преданность. Всякий раз, когда возрастает тревога - а это должно часто происходить при любом успешном анализе, - возрастает и потребность пациента опереться на аналитика. Поэтому всегда, когда пациент проявляет большую, чем обычно, привязанность к аналитику, последнему следует прежде всего связать ее с признаками тревоги или небезопасности. Цель данной процедуры - открыть для пациента путь к осознанию тревоги и в конечном счете подвести его к пониманию того, что лежит в основе этой тревоги. Так как главным образом зависимость от аналитика вызывается тревогой пациента, подобного рода толкования с самого начала противодействуют опасности зависимости³.

Первой из трех главных опасностей, вызванных толкованиями, в которых привязанность пациента рассматривается с точки зрения детских паттернов, является то, что они как раз и могут содействовать этой зависимости. Они оставляют незатронутой лежащую в основе зависимости тревогу, и потому зависимость пациента от аналитика только возрастает. Это серьезная опасность, так как она подрывает цели терапии, которая заключается или должна заключаться в помощи пациенту стать свободной и независимой личностью.

Другая опасность попыток объяснить эмоциональные реакции по отношению к аналитику или аналитической ситуации повторением прежних чувств или переживаний состоит в том, что анализ в целом может оказаться непродуктивным. Предположим, например, что пациент в глубине души чувствует, что вся эта процедура невыносимо унизительна. Если эта реакция при интерпретации связывается главным образом с прошлыми чувствами унижения без серьезной попытки обнаружить, какие факторы в нынешней структуре личности пациента могли бы объяснять эти чувства, анализ не подействует, все время будет потрачено впустую, пациент скрыто или явно будет стараться унизить аналитика и взять над ним верх.

Третья опасность - опасность недостаточной проработки нынешней структуры личности пациента со всеми ее разветвлениями. Действительно существующие наклонности индивида могут быть осознаны как таковые, даже когда они главным образом связываются с прошлым, ведь особая чувствительность, или вызывающее поведение, или гордыня должны быть выявлены прежде, чем их удастся связать с прошлым. Но эта процедура ставит под угрозу понимание взаимосвязей между данными наклонностями, того, как именно одна наклонность обусловливает другие, усиливает их, вступает с ними в конфликт и т. д. В итоге мы можем установить неверные взаимосвязи.

Вследствие практической и теоретической важности этого момента я хочу проиллюстрировать его примером. Так как данный пример по необходимости огрублен и схематичен, я привожу его не с тем, чтобы убедить читателя в большей истинности выявляемой мной картины, нежели та, что возникает при «вертикальных» толкованиях, - просто я хочу показать различия в подходе и результате.

Пациент X, высокоодаренный человек, проявляет в отношении к аналитику три преобладающие наклонности, которые я обозначу а, б, в: а) он уступчив и бессознательно ожидает в ответ защиты, любви и восхищения со стороны аналитика; б) он втайне питает завышенные представления о своем интеллектуальном и моральном совершенстве и сердится на аналитика, если его таланты подвергаются сомнению; в) он боится, что аналитик его презирает.

Анализ обнаруживает детские переживания a1 ,б1, в1: a1) отец предоставлял X то, чего он желал, только в обмен на уступчивость; б1) отец считал его гением; в1) мать презирала отца.

Толкование, согласно концепции переноса Фрейда, заключается в том, что в детстве X отождествил себя со своей матерью и принял пассивную женскую роль по отношению к отцу с определенными ожиданиями награды. Что касается его нынешней структуры, X обладает латентными пассивными гомосексуальными наклонностями, которых стыдится и в связи с которыми боится, что его презирают. Его преувеличенные представления о собственной персоне являются протестом против женских наклонностей и служат компенсацией за его презрение к себе и страх превратиться в объект презрения для других. Это толкование также прояснит другие особенности X. Например, его страх привязаться к какой-либо женщине также можно объяснить латентной гомосексуальностью и страхом, что женщины будут презирать его, как мать презирала отца.

Если наклонности а, б, в и факторы a1, б1, в1 соединить не по вертикали, а по горизонтали, т. е. если попытаться понять, как а, б и в действительно взаимосвязаны, придется рассмотреть, почему X так боится презрения, несмотря на все свои ценные качества и особые дарования, почему он испытывает такую необходимость цепляться за раздутые представления о себе. Постепенно придет осознание того, что X неявно обещает больше, чем может дать. Он пробуждает ожидания всеобъемлющей любви, но вследствие страхов и трудноуловимых садистских наклонностей не желает и не способен осуществить их. Сходным образом он пробуждает ожидания великих интеллектуальных достижений, но соответственно своим слабостям и различным внутренним сопротивлениям недостаточно работает над их осуществлением. Сам того не желая или не осознавая, X стал, таким образом, мошенником, который хочет обрести восхищение, любовь и поддержку за свои обещания, но который никогда не «доставляет товар».

Отсюда возникает и наклонность б: возвышенные представления необходимы для того, чтобы скрыть надувательство от самого себя и пустить пыль в глаза другим людям. Вследствие субъективной значимости этих представлений он не выносит ни малейшего сомнения на их счет и в случае такого сомнения реагирует крайне враждебно.

Наклонность а: уступчивость развилась потому, что вследствие огромных ожиданий от других людей X не может решиться на какой-либо антагонизм, ведь ему приходится поддерживать образ хорошего человека и он должен делать то, чего ожидают от него другие, поскольку нуждается в привязанности ради ослабления гложущей его тревоги, порождаемой главным образом его же собственным непреднамеренным притворством.

Наклонность в: X презирает себя отчасти за свои бессознательные паразитические наклонности, отчасти за уступчивость, отчасти за ложные претензии, на которых строится его жизнь, и поэтому боится, что его точно так же презирают другие.

Фрейд отмечает, что внешне преувеличенные эмоциональные реакции возникают не только в аналитической ситуации, но могут также иметь место в любых близких взаимоотношениях. В действительности, когда сравниваешь аналитическую ситуацию с другими, возникает сложный вопрос: если любовь к врачу является чувством, которое лишь переносится с детского объекта на аналитика, то тогда, возможно, справедливо, что всякая любовь является переносом, а если нет, то как мы можем провести различие между любовью, которая является переносом, и любовью, которая таковой не является? Моя точка зрения относительно подобного рода вопросов такая же, что и относительно самой концепции переноса. В аналитическом взаимоотношении, как и в других, только вся нынешняя структура личности позволяет решить, действительно ли индивид ощущает влечение к другим людям и почему.

Тем не менее справедливо, что в аналитической ситуации привязанность, или, скорее, зависимость, встречается более регулярно, чем в других взаимоотношениях. Представляется, что другие эмоциональные реакции также чаще встречаются в анализе и достигают более высокой интенсивности, нежели вне его. Лица, которые в иных ситуациях кажутся хорошо адаптированными, могут в анализе предстать открыто враждебными, недоверчивыми, алчными, требовательными.

Эти наблюдения позволяют предположить, что в аналитической ситуации могут иметь место специфические факторы, которые ускоряют такие реакции. Согласно Фрейду, пациент в процессе анализа ведет и чувствует себя «по-детски», поэтому Фрейд утверждает, что анализ поощряет регрессивные реакции. Обязанность свободно ассоциировать, а также толкования аналитика и его терпимое отношение помогают пациенту ослабить сознательный взрослый контроль и более открыто проявлять детские реакции. Раскапывание детских переживаний пациента ведет к возрождению былых чувств. Наконец, и это самое важное, пациент во время анализа должен испытывать определенную фрустрацию, т. е. аналитик обязан проявлять сдержанность в отношении желаний и требований пациента, что, как предполагается, тоже способствует регрессии к детским чувствам, точно так же, как, по всей вероятности, регрессию ускоряют и другие фрустрации.

Поскольку концепция регрессии мной уже обсуждалась, я могу сразу перейти к собственному объяснению этой проблемы. Как мне кажется, особенность психоаналитической ситуации заключается в том, что обычные защитные установки пациента не могут быть эффективно использованы. Они разоблачаются как таковые, тем самым выдвигая на передний план лежащие в основе этих защит вытесненные наклонности. Например, пациент, у которого сформировалась установка на абсолютное восхищение в отношении определенных лиц, чтобы скрыть свои тенденции к соперничеству, пытается использовать в аналитической ситуации ту же самую тактику и в отношении аналитика, которым он слепо восхищается; но вскоре ему придется посмотреть в лицо собственным неприятным тенденциям, лежащим в основе этой наклонности. Пациенту, который скрывал свои чрезмерные требования к другим людям за крайней скромностью, придется в аналитической ситуации осознать наличие своих требований со всеми их последствиями. Пациент, боящийся разоблачения, может в других обстоятельствах избежать этой опасности, уходя от контакта с другими людьми, а также благодаря скрытности и жесткому контролю, однако эти установки нельзя сохранить в ситуации анализа. Так как анализ неизбежно наносит удар по защитам, которые до этого времени выполняли важные функции, этот процесс пробуждает тревогу и защитную враждебность. Пациенту приходиться отстаивать свои защитные механизмы до тех пор, пока они остаются для него важными, и потому он испытывает в отношении аналитика негодование, словно тот без спроса вторгается в его жизнь.

Созданная Фрейдом концепция переноса имеет определенные теоретические и практические следствия. Так как он истолковывает иррациональные чувства и импульсы пациента в анализе как повторение сходных чувств, которые пациент когда-то испытывал по отношению к родителям, братьям и сестрам, Фрейд полагает, что реакции переноса «с утомительной регулярностью» повторяют эдипово отношение. Он считает эту закономерность наиболее убедительным свидетельством универсальности эдипова комплекса. Это свидетельство, однако, является результатом аргументации, движущейся по порочному кругу, так как сами толкования уже основываются на сомнительном убеждении в том, что эдипов комплекс является биологическим и, следовательно, постоянно встречающимся феноменом и что прошлые реакции впоследствии повторяются.

Одно из практических следствий концепции переноса касается отношения аналитика к пациенту. Согласно Фрейду, поскольку аналитик играет роль некоего важного в детстве человека, его собственная личность должна быть по возможности устранена; по словам Фрейда, он должен быть «подобен зеркалу». Совет сохранять обезличенность, хотя и основывается на спорной предпосылке, до некоторой степени может оказаться верным. Аналитик не должен навязывать пациенту собственные проблемы. Ему также не следует поддаваться эмоциям пациента, потому что подобная вовлеченность может ухудшить его понимание проблем пациента. Этот совет является спорным лишь постольку, поскольку он может привести аналитика к неестественному, безразличному, авторитарному поведению⁴.

К счастью, спонтанность аналитика обычно не позволяет ему слишком строго придерживаться идеала - служить зеркалом. Тем не менее данный идеал как таковой несет с собой для аналитика определенные опасности, которые в конечном счете могут отражаться и на пациенте. Заблуждение аналитика может проявляться в отрицании самой мысли, что он может испытывать по отношению пациенту какие-либо эмоции, тогда как для него было бы намного правильнее осознать свои личные реакции. Возможно, что на самом деле он все-таки реагирует на попытки пациента смошенничать с оплатой, разрушить усилия аналитика, унизить или спровоцировать его, в особенности до тех пор, пока эти тенденции пациента предстают в скрытой форме и не распознаны. Для аналитика будет лучше признаться себе в том, что у него имеются такие реакции, и использовать их двояким образом: во-первых, задаться вопросом, не являются ли его ощущения в точности такими, какие хочет вызвать пациент, и тем самым получить некоторый ключ к происходящим процессам; во-вторых, исследовав эти реакции, лучше понять самого себя.

Тот принцип, что эмоциональные реакции аналитика следует понимать как «контрперенос», можно оспорить на тех же самых основаниях, что и всю концепцию переноса. Согласно этому принципу, аналитик, реагируя внутренним раздражением на стремление пациента разрушить его усилия, возможно, отождествляет пациента с собственным отцом и таким образом повторяет детскую ситуацию, в которой чувствовал, что сокрушен отцом. Если, однако, эмоциональные реакции аналитика понимаются в свете структуры его характера и воздействия на нее поведения пациента, то становится очевидным, что его раздражение могло возникнуть, например, потому, что в нем живет фантастическое убеждение, будто он обязан справиться с любой ситуацией, а неуспех воспринимается как личное унижение. Или возьмем другое часто встречающееся затруднение: до тех пор пока аналитик защищает собственные чрезмерные требования, полагая, что с ним обращаются несправедливо, он едва ли будет способен разобраться в аналогичных особенностях пациента; скорее он станет сочувствовать невзгодам пациента, чем анализировать те защитные элементы, которые за ними скрываются.

Однако необходимо добавить следующее: чем меньше значения в концепции переноса мы придаем аспекту повторения, тем более жестким должен быть собственный анализ аналитика. Ибо требуется несоизмеримо больше внутренней свободы, чтобы увидеть и понять нынешние проблемы пациента во всем их разнообразии, чем для того, чтобы связывать эти проблемы с детским поведением. Невозможно, например, проанализировать все проявления невротического честолюбия или мазохистской зависимости, если врач не проработал эти проблемы в себе.

Мне представляется несущественным, сохраним мы или отбросим термин «перенос», если избавимся от односторонности его первоначального значения: реактивации прошлых чувств. В сжатой формулировке моя точка зрения относительно данного феномена такова: неврозы являются в конечном счете выражением расстройств в человеческих взаимоотношениях; аналитическое взаимодействие является особой формой человеческих взаимоотношений, и существующие расстройства проявляются здесь так же, как они проявляются повсюду; особые условия, в которых проводится анализ, позволяют исследовать эти расстройства точнее, чем в любой другой ситуации, убедить пациента в их существовании и в той роли, которую они играют. Если, таким образом, концепция переноса освобождается от теоретической предпосылки навязчивого повторения, она со временем принесет те результаты, которые, несомненно, способна принести.

Примечания

1. Такие, как О. Ранк и К. Г. Юнг.

2. См. главу XV, Мазохистские феномены.

3. В числе других Адольф Мейер указал на трудность разрешения зависимости невротика от своего врача.

4. Ср.: Thompson, С. Notes on the Psychoanalytic Significance of the Choice of an Analyst // Psychiatry. 1938.

Карен Хорни (Karen Horney)

Новые пути в психоанализе

Глава 9. Концепция переноса

Примечания

Карен Хорни
(Karen Horney)