Любовь, ненависть, зависть, ревность. Психоанализ страстей

Страсть, мораль и здравый смысл

Уже предшественники Сократа заявляли: «Остерегайтесь будить страсти». Платон тоже находился под впечатлением данной точки зрения, когда противопоставлял возвышенные идеи вещам.

Описывая в «Никомаховой этике» такие страсти, как наслаждение, алчность, ярость, радость, ненависть и зависть, Аристотель назвал их «душевными порывами». Он заклеймил их «безудержность», объявив это свойство «изъяном», и высказался в пользу добродетели, ценности, уравновешивающей крайности, причислив, однако, наслаждение к числу страстей, способствующих любви. «Вопрос о том, желаем ли мы любви из-за жажды наслаждения или жаждем наслаждения из-за любви, остается открытым. Поскольку и то и другое связано между собой столь тесно, что разделить любовь и наслаждение невозможно. Ясно, что наслаждение приносят только определенные действия, а любое действие ведет от наслаждения к совершенству».

Для стоиков страсти — это следствие «интеллектуального изъяна»; являясь «безрассудными душевными порывами», страсти помещаются «вне разума». В данном случае на первый план однозначно выступает морализаторство. Страсти отвергаются прежде всего по причине их безрассудства и вреда.

Для Фомы Аквинского, как и для Платона, нравственная добродетель и страсть — понятия не взаимоисключающие. Согласно Фоме Аквинскому, «страсти ни хороши и ни дурны». Они даже выражают духовное стремление, свободную волю разума. Вместе с тем они часто приводят к эгоцентризму, к таким «похотям», как любовь, желание и наслаждение и к таким «воинственным» проявлениям, как гнев и ярость. Однако воле и разуму отведена роль упорядочивания. Таким образом, оценка, данная страстям, зависит от степени их подконтрольности рассудку.

С терпимым отношением Фомы Аквинского резко контрастируют бесчисленные отрицательные суждения средневековых отцов церкви. Их мнения сводятся к тому, что страсти — это смертный грех в глазах Бога. В число семи смертных грехов входят: неумеренность или чревоугодие, ярость или гнев, гордыня, алчность или жадность, леность или медлительность, праздность, а также порочность или развращенность. Особенно непримиримая борьба велась с похотью, сладострастием. Очернение сексуальности берет свое начало в Средневековье, и следы его заметны и поныне. Словом «похоть» клеймили не только непосредственно сексуальное, но и любое наслаждение, радости чувственной жизни, эротику, словом, все физическое. Чувства должны были быть рафинированными: мужчина поклоняется своей возлюбленной, почитает ее красоту и, презрительно отвергая сексуальность, пренебрегает телом своей избранницы. Фатальным образом любовь была поставлена в один ряд со смертью и недугом. Эта несчастная аналогия до сих пор причиняет множество страданий.

В Новейшее время проблема религиозного блага и греха перестала играть важную роль, которая отводилась ей в Средневековье. Тем не менее раскол между моралью и страстью сохраняется до сих пор.

Шопенгауэр в своей книге «Мир как воля и представление», с одной стороны, торжественно провозглашает «волю к жизни» — «экзистенциальным влечением» (нем. «Lebenstrieb»). Он пишет: «Все обращено и направлено на существование, на переживание его во всей полноте», причисляя к жизненным силам не только волю к самосохранению, но и половое влечение, этот «стержень экзистенциальных влечений». С другой стороны, согласно Шопенгауэру, данное влечение упраздняет мирские беззаботность, веселость и безгрешность, заменяя их на несчастье, а говоря словами самого Шопенгауэра, «на беспокойство, меланхолию, удрученность, волнение и нужду». В связи с этим Шопенгауэр пришел к известному «отрицанию воли к жизни», в чем, однако, мы с ним не можем быть солидарны.

Фридрих Ницше отчетливо различал в людях «долю первобытности». В своей работе «Человеческое, слишком человеческое» он недвусмысленно заявил: «Без наслаждения нет жизни». В другом месте он заметил: «Алогичность страстей необходима для существования». Согласно Ницше, моральные заповеди церкви «на самом деле направлены против индивида и не желают ему счастья». «Могущество моральных предрассудков коренится глубоко в духовной <...> природе <...>, вредоносное, стесняющее, ослепляющее, вздорное».

Со следствиями вредного воздействия такого рода предрассудков сталкиваются современные аналитики и анализанды, стремясь освободиться от них в терапевтическом альянсе. Приходится объединенными силами бороться с «супер-эго», в котором концентрируются нормы, приобретенные у родителей и общества и бессознательно порабощающие «эго». Психоанализ прежде всего — «выведывание» норм, продиктованных обществом. Термин «выведывание» я заимствую тоже у Ницше. Цель его — освободиться от влияния данных представлений или понизить степень их воздействия. Перефразируя знаменитое изречение Фрейда о том, что «ид должно стать эго», можно сказать, что «супер-эго должно стать эго». «Супер-эго», как сформулировал Фридрих Ницше, «мешает мощным влечениям выходить наружу». Следовательно, им не остается ничего иного, как «оставаться внутри, причиняя вред». Результат этого — психические расстройства и бездушие. Для того чтобы супер-эго превратилось в эго, «должны получить по заслугам, — пишет Ницше,— величайшие преступления психологии», иначе говоря, необходимо признать: во-первых, «что всякое отвращение обезобразили, уподобив греху», во-вторых, «что всякое сильное наслаждение заклеймили как греховное», в-третьих, «что великим деянием признают лишь самоотречение, самопожертвование», в-четвертых, «что любовь искаженно понимают как самоотречение и альтруизм, между тем это приобретение или подарок от избыточно богатой личности», в-пятых, «что любовь представляют в виде наказания, счастье — в виде искушения, а страсти почитают дьявольским наваждением».

Пациенты психоанализа доказывают своими жалобами правоту Ницше. Больше всего они боятся заслужить осуждение аналитика за свои страстные желания, особенно тогда, когда выходят на поверхность вытесняемые годами чувства: непреодолимая жажда нежности, эротики, сексуального удовлетворения, оргазма.

Мысль о том, что страсти не только способствуют личному счастью, но и стоят на службе экономического, политического и научного прогресса, впервые прозвучала в сатирическом памфлете мыслителя и поборника свободы Бернара де Мандевиля. В его басне о пчелах в аллегорической форме рассказана история двух народов. Один народ, предающийся страстям, процветает, а другой, живущий добродетельно, чахнет и беднеет. При помощи модели, включающей в себя эго, супер-эго и ид, психоанализ как наука, изучающая бессознательное, как глубинная психология, пытается доказать нам то же самое, что излагали мыслители, диалектически разделявшие мораль и страсти, в рамках философии. По сравнению с грозным супер-эго, необузданными влечениями, исходящими из ид, и безжалостной реальностью эго выглядит беззащитным. В таком случае эго начинает исполнять, по словам Фрейда, высказанным им в работе «История психоаналитического движения» (1914), «смехотворную роль глупого Августа, который, присутствуя на цирковом выступлении, во что бы то ни стало желал внушить зрителям и своим гостям, что все номера на манеже исполняются по его команде». На самом же деле циркач сообразуется с другими силами — с поведением животных и реакцией публики. Животные — это метафора для ид, а зрители — для супер-эго и реальности.

Любовь, ненависть, зависть, ревность

Мы живем в рационалистическом обществе, в котором бал правят экономические интересы, целесообразность и расчет. Однако и сегодня люди по-прежнему зависят от пылких чувств, хотя эти чувства нередко вытесняются за порог сознания. Книга немецкого психоаналитика Петера Куттера о том, как заставить страсти — любовь, ненависть, ревность и ярость — служить здоровью, а не разрушать его; как, постигая самого себя, улучшить свою жизнь в целом. Автор книги — преподаватель франкфуртского университета, опытный психотерапевт, долгие годы практиковавший групповую психотерапию, — не только рассказывает о бессознательной природе страстей, но и иллюстрирует свои объяснения примерами из психоаналитической практики.