Эго, голод и агрессия

Глава 7
Хорошее и плохое

Хотя гештальтпсихология сильно помогла нам в понимании наших субъективных индивидуальных миров, существует один фактор, который нуждается в дальнейшем изучении: фактор оценки. Если бы было верным, что мир существует лишь согласно нашим потребностям, тогда объекты либо существовали бы для нас, либо нет. Средний учитель, например, более заинтересован в таких учениках, которые легко учатся и не доставляют хлопот. Есть учителя, которые, по крайней мере время от времени, не замечают «трудных» учеников, обращаясь с ними так, как будто их вовсе не существует. Как правило, однако, учителя подразделяют своих учеников на хороших и плохих.

Такая оценка требует от нас рассмотрения новой грани нашей жизни. Мышление в терминах «хорошего» и «плохого», этика, мораль — как бы мы ни называли оценочный фактор, он занимает важное место в человеческом сознании. Он не может быть объяснен ни феноменом «фигура-фон», ни холизмом, хотя некая связь между тем, чувствует ли себя человек хорошо или плохо и завершенными/незавершенными целостностями, определенно существует.

Во имя «хорошего» и «плохого» ведутся войны, люди воспитываются и подвергаются наказаниям, завязываются и разрываются дружеские связи. В драмах обычно имеется один персонаж, герой, изображенный в светлых тонах, с невидимыми крыльями за спиной, и его противоположность, злодей, черный и с рогами. Небеса и ад. Высокие почести и тюрьма. Кнут и пряник. Хвала и осуждение. Добродетель и порок. Хорошее и плохое, хорошее и плохое, хорошее и плохое... подобно непрестанному вагонному перестуку, «хорошее и плохое» всегда проникает в человеческие мысли и действия.

На мой взгляд, в этический коктейль входят четыре ингридиента: дифференциация, фрустрация, феномен «фигуры-фона» и закон перехода количественных изменений в качественные.

* * *

Для демонстрации дифференциации мы выбрали пример с отверстием в земле и отвалом выбранной породы. Давайте рассмотрим двух людей, произведших такого рода дифференциацию: городского инженера и владельца угольной шахты. Инженеру приходится рыть траншею вдоль улицы для прокладки кабеля. Его будет интересовать, прежде всего, точность прокладки, а выбранный грунт окажется досадной помехой, и не столько для него самого, сколько для уличного транспорта. Владелец угольной шахты, напротив, заинтересован в отвале — огромной горе угля, громоздящейся в ожидании продажи. Для него дыра в земле, шахта, из которой был добыт уголь — это только лишние хлопоты, так как закон требует от него мер по предотвращению возможных аварий.

Таким образом, мы видим, что оценка и интерес по отношению к отверстию и отвалу различны у этих двоих людей. Их симпатии и антипатии противоположны, предпочтение отдается возбуждающему интерес, неприязнь вызывают требования, предъявляемые к ним. Их установки похожи. Они оба придают своим симпатиям и антипатиям легкий оттенок хорошего и плохого. Они могут проклинать или благословлять, но инженер никогда не назовет — в отличие от ребенка — раздражающую его земляную кучу «противной». Он уже научился по-разному относиться к объектам и поведению, тогда как для маленького ребенка все предметы одушевлены и «ведут себя» вместо того чтобы обладать определенными качествами. Мы говорим о хорошем или плохом яблоке, одобряя или не одобряя его качество, но когда мы начинаем применять такую оценку поведения, мы становимся морализаторами.

Морализм — различение хорошего и плохого — появляется в раннем детстве. Психоанализ утверждает, что в жизни ребенка имеется период, названный амбивалентной стадией — период двоякой оценки — и постамбивалентная стадия, в ходе которой юноша впервые достигает объективности, позволяющей ему составлять мнение о положительных и отрицательных чертах личности. Дальнейшее развитие (по ту сторону мышления в категориях «добра» и «зла») может привести к возникновению отношения «заинтересованной» отрешенности.

Какое построение фигуры-фона приводит к амбивалентности?

Ребенок не может представить себе мать в качестве отдельной личности, не может даже приблизиться к построению законченного образа матери, понять ее. Только те части мира, в которых мы нуждаемся, становятся «фигурой», отчетливо выдающейся из окружающего хаоса. Соответственно, и для ребенка существует в матери лишь то, что ему требуется. Для младенца, по справедливому замечанию Фрейда, мир сводится к чему-то мясистому, выделяющему молоко. Это «что-то» впоследствии принимает имя материнской груди. По мере того, как ребенок развивается и возникают новые потребности, все новые и новые качества матери им осознаются и таким образом включаются в его существование.

Возникают две возможные ситуации: мать либо идет навстречу требованиям ребенка, либо нет. В первом случае (например, кормление грудью) ребенок удовлетворен. Ему «хорошо», и образ матери (сводимый к виду, запаху и ощущению прикосновения груди) переходит в фон до тех пор, пока возобновившийся голод не воскресит его заново (организмическая саморегуляция).

Вторая ситуация, во всем противоположная первой, возникает тогда, когда потребности ребенка не удовлетворяются. Ребенок испытывает фрустрацию, острота желания возрастает, и организм начинает продуцировать энергию, «средства» достижения завершения — удовлетворения. Ребенок становится очень беспокойным, пускается в плач или приходит в ярость. Если такая усиленная активность приводит в конечном счете к удовлетворению, ребенку не наносится никакого вреда; напротив, он овладевает способами самовыражения и выпускает излишек энергии. Однако если фрустрация продолжается и становится невыносимой, ребенок чувствует себя очень «плохо». Образ матери, настолько насколько он ее воспринимает, не отходит на задний план, но изолируется, и, откладываясь в памяти, связывается не с либидо, но с гневом. Ребенок переживает травму, которая будет всплывать в его сознании каждый раз, когда он будет встречаться с реальной фрустрацией.

Таким образом, ребенок (и человеческий организм в целом) испытывает две противоположные реакции в зависимости от того, удовлетворяются или отвергаются его запросы. Ему «хорошо», когда он удовлетворен, и «плохо» — в случае фрустрации.

И все же наша теория некоторым образом не соответствует действительности. Удовлетворение инстинкта ведет к забыванию желаемого объекта. Все хорошее, что дает нам жизнь, мы принимаем за само собой разумеющееся. Величайшая роскошь, став обыденной (до тех пор пока она не считается удовлетворяющей какую-либо реальную потребность), не приносит нам счастья. С другой стороны, неудовлетворенное дитя переживает травму: желанный объект становится «материалом», запечатлевающимся в памяти.

Двум этим фактам, однако, противостоит третий — мы запоминаем также и хорошие вещи.

Детальное рассмотрение данного вопроса приводится в следующей схеме:

Для объяснения данной схемы давайте рассмотрим случай кислородного голода. Обычно мы не задумываемся о своем дыхании. Мы не осознаем его и относимся к нему с безразличием. Давайте предположим, что мы находимся в заполненной людьми комнате и воздух постепенно становится все более и более спертым, но так незаметно, что мысль о духоте не переступает порога нашего сознания и организм не испытывает трудностей в приспособлении к ней. Если затем мы выйдем на свежий воздух, то сразу же почувствуем разницу и отметим, как легко стало дышать. Вернувшись в комнату, мы ощутим духоту. После этого мы сможем вспомнить и сравнить ощущения чистого и загрязненного воздуха (принцип удовольствия/боли).

Травматической эффект подавления или фрустрации, пережитых в детстве, приводит людей к скороспелому заключению, что ребенок не должен испытывать лишений в ходе воспитания. Однако дети, взращенные согласно такой политике, на поверку оказываются не менее нервозными. Они выказывают типичные симптомы невротического характера, не способны выносить фрустрацию и настолько испорчены, что даже небольшая задержка вознаграждения приводит к травме. Когда им не удается тотчас же получить то, чего им хочется, они прибегают к методу плача, который доведен у них до совершенства. Такие дети расстраиваются по пустякам и считают свою мать (как будет вскоре показано) «плохой» матерью, ведьмой.

Исходя из этого мы полагаем, что ребенок должен воспитываться на основе того, что Фрейд обозначил как «принцип реальности», принцип, говорящий «да» вознаграждению и вместе с тем требующий от ребенка способности переносить «подвешенное состояние» отсрочки. Он должен быть готов к тому, чтобы проделать некоторую работу ради вознаграждения, и это должно быть нечто большее, нежели скороговоркой сказанное «спасибо».

Немедленное вознаграждение не способствует развитию памяти. «Хорошая» мать — это не та, что спешит сразу исполнить все требования ребенка, а та, что вынуждает ребенка к отсрочке, к неопределенности. Хорошая мать, представленная в волшебных сказках доброй феей, всегда исполняет необычные желания.

Если я и поместил принцип удовольствия в первую колонку, то сделал это лишь потому, что с теоретической точки зрения его место именно там, но обычно в случае незамедлительного вознаграждения (без сознательного напряжения) это удовольствие настолько незначительно, что остается практически незамеченным.

Что касается социального аспекта принципа боли/удовольствия, то вполне может оказаться, что представители привилегированных классов реже испытывают боль, чем представители рабочих классов, но живут они подобно испорченным детям (удовлетворение их природных нужд не заставляет долго себя ждать) и не чувствуют напряжения или неопределенности (устранение которой приносит счастье), заменяя их суррогатами, искусственно вызываемыми с помощью таких средств как азартные игры или употребление наркотиков. Выигрыш или проигрыш, фрустрация и вознаграждение, связанные с потреблением наркотиков, провоцируют ощущения боли и псевдосчастья. Такое отсутствие счастья — реальный факт, хотя в среде беднейших классов бытует представление о жизни богатых как о блестящей и романтичной. Ужин, который может казаться биржевому маклеру лишь скучной обязанностью, подвергающей опасности его печень, для клерка будет событием, которое он запомнит на всю жизнь. Но это переживание сохранит свой блеск лишь при условии, что окажется единственным такого рода. Клерк, попавший в привилегированные круги, вскоре также свыкнется со своим новым образом жизни, как и его бывший босс, и так же найдет ее пресной (биологическая саморегуляция).

Я надеюсь, что прояснил одну вещь: настоящее вознаграждение требует определенного напряжения. Когда напряжение слишком возрастает, тогда (в соответствии с законом диалектики) количество переходит в качество, удовольствие становится болью, объятия — костоломством, поцелуй — укусом, ласка — ударом. При обратном процессе, когда напряжение снижается, чувство неудовольствия сменяется удовольствием. Это и есть то состояние, которое мы называем счастьем.

* * *

Исправив наше первоначальное замечание, касающееся того, когда людям «хорошо», а когда «плохо» (в связи с вознаграждением и фрустрацией), мы должны теперь задаться вопросом: почему же мы так редко переживаем чувства «хорошего» и «плохого» в качестве реакций. Что заставляет ребенка говорить «мама плохая» вместо того, чтобы просто сказать «мне плохо»? Для того чтобы понять это, нам придется заняться процессом проецирования, который играет большую роль в формировании нашего склада ума и важность которого не может быть переоценена.

Находясь в кинотеатре, мы видим перед собой белый экран; позади нас находится машина под названием проектор, сквозь которую движутся полоски целлулоида, называемые пленкой. Мы редко видим эти пленки, и, когда кино нам нравится, мы, естественно, о них и не вспоминаем. То, на что мы смотрим и от чего получаем удовольствие — это проецируемый фильм, картинка, появляющаяся на экране. То же самое происходит, когда ребенок или взрослый осуществляют проекцию. Ребенок, неспособный отличить свои реакции от того, что их вызвало, не чувствует себя просто хорошо или плохо; он скорее склонен к тому, чтобы выставлять мать в хорошем либо дурном свете. От такого рода проекции берут свое начало два феномена: амбивалентность и этика.

Мы уже выяснили, что всякое крайнее поведение, хорошее и плохое, может и должно быть запомнено. Ребенок, сильно пораженный хорошими и плохими поступками матери, обязательно запоминает их. Они не становятся изолированными сущностями в детской памяти, но образуют обширные целостности, составленные по принципу близости. Вместо хаотической массы воспоминаний у ребенка формируются две их «группы»: сцены с хорошей и плохой матерью. Эти две группы кристаллизуются в образы: хорошей матери (феи) и плохой матери (ведьмы). Когда на передний план выходит хорошая мать, плохая ведьма отступает на задний и наоборот.

Порою обе матери присутствуют в сознании одновременно, и тогда ребенка раздирают противоречивые чувства. Неспособный долее выносить этот конфликт и принять мать такой, какая она есть, он мечется между любовью и ненавистью и испытывает крайнее замешательство (подобно Буриданову ослу или собаке с двойным обуславливанием профессора Павлова).

Амбивалентное отношение, конечно же, встречается не только у ребенка. Никто не избавлен от него, исключая определенные сферы и определенное время, в которых эмоциональный подход замещен рациональным; психоаналитическая идея постамбивалентной стадии — это недостижимый идеал, которому даже в строгом мире науки соответствуют лишь до определенной степени. Достаточно часто маститые ученые выходят из себя, когда их любимые теории подвергаются сомнению. Объективность — это абстракция, которая вряд ли может быть достигнута, учитывая разнообразие точек зрения, расчетов и дедуктивных выводов, но вы и я, мы с вами — люди, и потому не можем оказаться «по ту сторону добра и зла» (Ницше), морализируя или вынося суждения с утилитаристской либо эстетической позиции.

Вероятно, вы сможете припомнить человека, когда-то очень близкого вам, который разочаровал вас и стал вам отвратителен, и чтобы он ни делал, отношение ваше к нему не улучшалось. Нацисты даже возвели это отношение в принцип. Они назвали его теорией «друга-врага», следуя которой, они могли объявлять всякого человека своим другом или врагом по собственному желанию, сообразуясь при этом лишь с политической ситуацией.

Правильное и неправильное, хорошее и плохое ставят перед нами те же проблемы, что и реальность. Так же, как большинство людей относится к реальности как к чему-то абсолютному, они относятся и к морали. Даже те, которые понимают всю относительность концепции морали (что «правильное» в одной стране может оказаться «неправильным» в другой), действуют в соответствии с моральными стандартами, как только дело касается их самих. Водитель машины, не терпящий пешеходов, станет проклинать других водителей, когда сам окажется в числе пешеходов.

Оценка ребенком своей матери зависит, как мы видим, от выполнения и невыполнения его желаний. Родители тоже испытывают к ребенку амбивалентные чувства. Если ребенок исполняет их желания (если он послушен) и даже не протестует против бессмысленных требований, родители довольны, а ребенок считается «хорошим». Если ребенок вызывает у родителей фрустрацию (даже в тех случаях, когда он очевидно не способен понять, не то чтобы выполнить, то, что от него требуется, и совершенно не несет ответственности за свои действия или реакции), его зачастую называют «негодным» или «плохим».

Учитель разделяет своих учеников на «хороших» и «плохих» в соответствии с тем, выполняют ли они его желания, касающиеся обучения, прилежания или способности сидеть спокойно; если учитель интересуется спортом, он может отдать предпочтение тем ученикам, что разделяют его интерес. Страны с различным государственным укладом предъявляют различные требования к своим гражданам. «Хорошими» гражданами являются, естественно, те, кто уважает законы, тогда как преступников называют «плохими» гражданами. Гражданин, довольный правительством, восхваляет его, называя «хорошим». Если же, однако, оно налагает на него слишком много ограничений и предъявляет слишком много требований, то становится «плохим».

Государство, обычный отец семейства и гувернантка — все они ведут себя подобно испорченным детям. Они замечают человека лишь тогда, когда он прославит себя чем-либо из ряда вон выходящим: героическим поступком, блестящим спортивным достижением, правильным поведением в исключительно сложной ситуации. С другой, негативной стороны, существуют граждане, вставляющие палки в колеса отработанного механизма государства — великие преступники. Им отводятся те же первые полосы газет, что и героям. Иной безразличный отец наверняка обратит внимание на своего ребенка, когда тот нарушит его священный сон.

В каждом обществе существует, в добавление к указанным эмоциональным реакциям, ряд требований, настолько непоколебимо жестких, настолько укоренившихся в сознании, что они стали канонами поведения, догмами и табу, придающими нашей этической системе косность и неизменность. Эта косность поддерживается в нас существованием такой особой моральной инстанции как «совесть». Совесть руководствуется застывшей моралью. Ей недостает гибкости в оценке меняющихся ситуаций. Она видит принципы, не замечая фактов, ее символом может служить аллегорическая фигура слепого Правосудия.

* * *

К чему же мы все-таки пришли? Хорошее или плохое, правильное или неправильное — все это суждения, выносимые индивидами или общественными учреждениями на основе выполнения их требований или сопротивления им. По большей части они утратили личный характер и, каково бы ни было их социальное происхождение, превратились в стандарты и правила поведения.

«Организм отвечает на ситуацию». Человек вообще забыл о том, что «хорошее» и «плохое» были первоначально эмоциональными реакциями и склонен принимать их за факты. Результатом этого оказывается то, что как только отдельного человека или группу начинают звать «хорошей» или «плохой», возникает эмоциональный ответ (любовь и ненависть, ¶ и ‡, аплодисменты и проклятия. Любовь к фюреру и ненависть к оказавшемуся под рукой врагу, поклонение собственным и отвращение к чужим болям). Как только мы сталкиваемся с «хорошим» и «плохим», мы испытываем весь спектр эмоциональных реакций, от негодования до жажды мщения, от молчаливого одобрения до оказания высоких почестей.

Называние людей или предметов «хорошими» или «плохими» содержит в себе, помимо описательного значения, и динамический момент. Выражение «Ты — плохой мальчик» заряжено по большей части гневом, даже враждебностью. Оно требует перемены и грозит неприятными последствиями, в то время как эмоциональное содержание выражения «Ты — хороший мальчик» сулит похвалу, гордость и открывающиеся перспективы на будущее.

Поскольку интенсивность реакций различается, задействуются разные количества ¶ и ‡. Несложно понять, что наша реакция на хороших людей и хорошие вещи является ¶. Стремление завязывать контакт находится в связи с эмоциональными реакциями любви и симпатии. Мать ласкает хорошего ребенка, ребенок выражает свою благодарность гувернантке тем, что обнимает и целует ее, король пожимает руку герою, президент Франции во время церемонии награждения солдат Почетного легиона обнимает награждаемого. Контакт зачастую бывает опосредованным: детям дарят подарки, например, для ублажения желудка (сладости); взрослым дарят то, что льстит их тщеславию (медали и титулы).

На другой чаше весов находится уничтожение. Плохой предмет или человек представляется помехой или раздражает до такой степени, что возникает желание разделаться с ним. Ребенок хочет выбросить «плохую» мать из окна, желая ей смерти. (Необходимо подчеркнуть то, что ребенок действительно имеет это в виду в продолжение периода фрустрации. Как только фрустрация отступит на задний план, желание смерти, возможно, исчезнет.) Мать, со своей стороны, может пригрозить уходом от несносного ребенка и лишить его своего присутствия, хорошо понимая, насколько она ему нужна. Римская Католическая Церковь отлучает своих обидчиков. В восточных сказках деспот уничтожает всех, кто досаждает ему. В наше время эта политика достигла кульминации в нацистском методе уничтожения оппозиции (концентрационные лагеря, «расстрел при попытке к бегству», истребление целых рас).

Рассматривая противоречие, которое очевидно присутствует в этике (отчетливые недвусмысленные эмоциональные реакции, с одной стороны, и относительность этических норм, с другой), мы обнаружили, что хорошее и плохое происходит изначально из чувств комфорта и дискомфорта. Последние проецируются на объект, вызывающий эти чувства, и он именуется хорошим или плохим соответственно. Позднее термины «хороший» и «плохой» изолировались от исходных поступков, но сохранили сигнальную функцию, способность возбуждать — пусть и в ином контексте — все слабые и сильные реакции на исполнение желания и фрустрацию.

Эго, голод и агрессия

Фредерик Перлз - выдающийся психотерапевт, основатель гештальттерапии. С издания его книги "Эго, Голод и Агрессия" начинается отсчет нового направления психотерапии. Этой работой Перлз обозначил раздел между традиционным психоанализом и гештальттерапией, опирающейся на абсолютно другие, новые философские и методологические основы. Впервые переведенная на русский язык главная теоретическая книга Ф.Перлза. Предназначена психологам, психотерапевтам, всем, интересующимся глубинными механизмами человеческого поведения.