«Нет» и «да».
О развитии человеческой коммуникации

Идентификация и семантическое значение

До сих пор мы исследовали отличия и сходства между негативными цефалогирическими движениями и укореняющим поведением. Мы можем обсудить два этих феномена в контексте недифференцированной фазы развития младенца, то есть в контексте их функции. Для укореняющего поведения, которое имеет место лишь в недифференцированной фазе, это является очевидным. Это же в равной мере относится и к негативным цефалогирическим движениям, поскольку мы показали, что негативные цефалогирические движения представляют собой регрессивное поведение, которое также восходит к недифференцированной фазе. Теперь наша задача - установить, связано ли каким-либо образом покачивание головой, означающее «нет», с этими двумя феноменами, обсужденными выше. В отличие от феноменов укореняющего поведения и негативных цефалогирических движений покачивание головой, означающее «нет», является семантическим сигналом, который приобретается где-то примерно к пятнадцатому месяцу жизни. Соответственно, покачивание головой, означающее «нет», управляется законами совершенно иной природы, чем те, которые управляют либо укореняющим поведением, либо негативными цефалогирическими движениями. В целом можно сказать, что укореняющее поведение управляется принципом нирваны (то есть разрядки напряжения), негативные цефалогирические движения - принципом удовольствия-неудовольствия, тогда как семантическое покачивание головой, означающее «нет», подчиняется принципу реальности. Ибо на уровне покачивания головой, означающего «нет», было достигнуто семантическое значение, а из недифференцированной фазы уже дифференцировались друг от друга Эго и Ид. Кроме того, уже установилось множество функций Эго, действующих внутри самого Эго.

Способность наделять поведение семантическим значением является одной из этих функций Эго; более того, мы склонны рассматривать придание семантического значения жестам в том же свете, что и придание значения вербальным символам. Как закрепление смысловых семантических жестов, так и закрепление смысловых вербальных символов связано с формированием понятий и с объективацией в развитии ребенка (Hartmann, 1947, 1951). Способность наделять значением жест и звуковую продукцию приобретает, таким образом, роль аппарата Эго. Поэтому измерение, на которое мы будем ориентироваться в нашей новой линии исследования, представляет собой семантическое значение.

Для начала мы зададимся вопросом о том, является ли чисто случайным совпадением, что патологические негативные цефалогирические движения (которые можно наблюдать у депривированных детей примерно на девятом месяце их жизни) фенотипически сходны с движениями, используемыми в семантическом жесте «нет» покачивания головой нормальным ребенком в возрасте пятнадцати - восемнадцати месяцев. Действительно ли не существует никакой связи между этими двумя феноменами?

Мы можем найти ответ на этот вопрос, если исследуем, как возник каждый из этих двух феноменов, то есть негативные цефалогирические движения, с одной стороны, и покачивание головой, означающее «нет», - с другой. В предыдущих главах мы видели, что негативные цефалогирические движения представляют собой нечто похожее на регрессию Эго к укореняющему поведению. На самом деле представляется спорным, можем ли мы уже говорить об Эго (в общепринятом смысле слова) у депривированных детей. Учитывая, однако, тот факт, что регрессия является крайне примитивным механизмом, действующим даже на физиологическом уровне, совершенно не важно, задействовано или нет в случае этих младенцев Эго.

Семантическое покачивание головой в знак отрицания является поведением совершенно иного порядка. Оно определенно не является результатом регрессии, а представляет собой прогресс. Это поведение, в котором младенец придает жесту идеационное содержание, наполненное смыслом для его окружения. При достижении этого семантического значения защитный механизм идентификации используется в адаптивной роли. Наблюдение показывает, что семантическое покачивание головой, отрицание, приобретается при идентификации с жестом взрослого.

Идентификация и имитация

Идентификация и имитация широко и противоречиво обсуждались в психоаналитической литературе. Они играют заметную роль в достижении семантического значения, и поэтому нам необходимо остановиться на них более подробно. Мы оставим в стороне проблему первичной идентификации; это понятие может быть применено лишь к недифференцированной стадии. На стадии, когда приобретается семантическое значение, границы между «я» и «не-я» были установлены уже довольно давно, и любая происходящая идентификация имеет более высокий уровень сложности.

Предстадии идентификации проявляются в ранней жестовой идентификации ребенка - концепция, введенная Бертой Борнштейн. Они возникают после шестого месяца жизни, отчасти в форме непосредственной имитации, отчасти в более развитых формах. К последним относятся те, в которых ребенок приспосабливается к установкам либидинозного объекта. Семантический жест «нет» покачивания головой является гораздо более поздним приобретением; он появляется после пятнадцатого месяца жизни.

Идентификация с жестом, равно как и последующие проявления идентификации, будут играть заметную роль в процессах научения ребенка. Как правило, мы обращаем на них внимание, когда ребенок имитирует действия, которые имеют смысл для взрослого, но не имеют значения для ребенка. Точно так же на нас производит большое впечатление, когда ребенок повторяет слова, которые для него должны быть совершенно бессмысленными.

Мы можем здесь отметить, что мало кто из нас осознает тот факт, что не только ребенок имитирует взрослого, но и что взрослый подражает ребенку. Этот феномен, насколько мне известно, никогда не исследовался ни в его общем, ни в его специфическом аспекте. Тем не менее он играет важную роль в становлении и развитии объектных отношений как с точки зрения родителя, так и с точки зрения ребенка. Когда родители имитируют жест или слова маленького ребенка, они осуществляют идентификацию на очень примитивном уровне. Этот уровень обычно недоступен взрослому вследствие детской амнезии. Вторжение на эту территорию становится возможным только в том случае, если родители совершают такую временную регрессию к интересам ребенка. Поэтому эта идентификация становится позволительной с социальных позиций и с позиций Супер-Эго.

Более того, эти идентификационные процессы у родителей являются неотъемлемой частью объектных отношений. Без них развитие ребенка и превращение его в человека было бы затруднено. Я думаю, что мы можем без преувеличения сказать, что эти родительские идентификации на архаическом уровне выстраивают мост, с помощью которого ребенок, меняя направление процесса, становится способным идентифицироваться с родителями. Родительские идентификации (мы можем напомнить читателю, что идентификация - процесс бессознательный) с действиями, чувствами, желаниями младенца, несомненно, играют конструктивную роль. Тем не менее публичное проявление родителями этой временной регрессии сопровождается некоторым чувством вины. Это становится очевидным в «юмористическом» высмеивании, проявляемом многими людьми по отношению к «надоедливым» родителям, которые рассказывают «забавные» истории о своих детях. Юмор, высмеивание и скука являются защитами против соблазна ступить на слишком всем знакомую и запретную архаическую территорию.

Для ребенка данная ситуация выглядит менее проблематичной. Имитации со стороны родителей, без сомнения, интенсифицируют его идентификации и вместе с тем процесс научения. Взаимодействие родительской и детской агрессии и в самом деле может порой трансформировать эти особые отношения во фрустрирующие. Роль, которую играют эти взаимные имитации, определится в индивидуальной истории ребенка. Но независимо от того, усиливает или нет родительская имитация жестовую и вербальную имитацию самого ребенка, подобное взаимодействие, включающее в себя взаимную жестовую и вербальную имитацию, оказывает огромное влияние на прогрессирующее развитие личности ребенка.

Имитация и идентификация с жестом являются одними из основных вкладов ребенка в формирование объектных отношений. Первые идентификации с родительскими жестами возникают во второй половине первого года жизни и являются эхоподобными воспроизведениями жеста взрослого. Они возникают в ходе развития объектных отношений, большей частью в виде игр между взрослым и младенцем, в виде непосредственного ответа, отражающего жест, который был инициирован взрослым. В следующей фазе ребенок берет инициативу в свои руки; имитация поведения, наблюдавшегося у либидинозного объекта, начинает использоваться в спонтанных действиях и играх ребенка даже в отсутствие взрослого.

То, что идентификация проявляется в его поступках, очевидно; младенец инкорпорировал в систему памяти своего Эго действия, наблюдавшиеся у либидинозного объекта, и в результате этого произошло изменение структуры Эго.

Запреты и приказания

На возрастной ступени девяти - двенадцати месяцев, на которой развивается примитивный жест идентификации, ребенок также приходит к первому пониманию приказаний и запретов. По природе вещей запреты в этом возрасте являются гораздо более многочисленными, чем приказания. Они выражаются взрослым, как правило, вербально, и в них делается акцент на соответствующих жестах; например, взрослый может грозить пальцем или покачивать головой. Вертикальная локомоция, которая также приобретается в этом возрасте, быстро увеличивает автономию ребенка, и, соответственно, такие запреты, как «нет, нет» со стороны взрослого, становятся все более частыми во все более разнообразных ситуациях.

Таким образом, первое смутное понимание запретов ребенком переживается во взаимодействии между ребенком и взрослым. В последующие месяцы следов памяти о таких переживаниях аккумулируется все больше и больше.

В наших целях мы можем рассматривать каждое переживание запрета как состоящее из двух частей: первой является действие (ребенка), которое запрещается; второй - запрещающее поведение взрослого (невербальное и вербальное). Действие ребенка, внешние условия, в которых оно происходит, намерения ребенка по отношению к ним в каждом случае различаются. Запрет взрослого в качественном отношении остается инвариантным, какими бы разными ни были его причины.

Предполагается, что инвариантность слова и жеста «нет» при разнообразных формах переживания способна обеспечить стойкий след памяти вследствие кумулятивного эффекта повторения. Это механистическое объяснение мы считаем неудовлетворительным. Два соображения, одно из них основанное на эксперименте, а другое - на психоаналитической теории, позволяют лучше и более информативно понять процесс, ведущий к выделению «нет» в качестве устойчивого следа памяти.

Тезис гештальтпсихологии

Первым из них является открытие гештальтпсихологии. В эксперименте, ставшем классическим, Зейгарник (1927) доказала, что незавершенные действия запоминаются лучше, чем завершенные. Если мы рассмотрим проблему запрещающего «нет» взрослого в свете открытий Зейгарник, то становится очевидным, что для ребенка каждый запрет, будь он вербальным, с помощью жеста или сочетанием того и другого, сдерживает действие, начатое ребенком. Поэтому все большее число запретов оставляет после себя такое же число незавершенных «задач». Таким образом, их общий элемент, «нет», запрещающий жест или слово, способен стать - вследствие аккумуляции незавершенных «задач» - запомнившимся инвариантным фактором.

Психоаналитическая гипотеза

Второе соображение - в рамках психоаналитического подхода - основывается на представлении о том, что каждый запрет означает фрустрацию. Запрещаем ли мы деятельность ребенка, или не позволяем ему получить что-то, чего он желает, или же мы не согласны с формой, которую он хочет придать своим объектным отношениям, мы всякий раз будем фрустрировать влечения его Ид. Поэтому мнемические следы запретов, жесты или слова, в которых мы их выражаем, будут наделены специфическим аффективным катексисом, чувственным тоном отказа, поражения, воспрепятствования, разрушения планов - одним словом, фрустрации. Именно этот весьма специфический аффективный заряд обеспечивает прочность следа памяти запрещающего «нет», будь это жест или слово.

Хотя оба этих соображения проливают некоторый свет на нашу проблему, психоаналитический инсайт в большей мере способствует ее пониманию. Запреты, прерывая активность ребенка, побуждают вернуться к пассивности. Это является регрессивным шагом в направлении нарциссической организации Эго. Однако в возрасте, когда запреты становятся действенными, ребенок прогрессирует от нарциссической стадии к стадии объектных отношений. Он не допустит с легкостью, чтобы его загнали обратно в пассивность (Freud, 1937; Anna Freud, 1952), а попытается преодолеть препятствия на пути своего прогресса. Вместе с тем, мотивирующая сила его действий не ограничена исключительно биологическим стремлением к прогрессу от пассивности к активности. К этому добавляется динамический фактор, поскольку аффективный заряд переживания фрустрации вызывает агрессивный катексис из Ид, который будет инвестирован в след памяти о запрете.

Побуждаемый этими силами и пытаясь справиться с ситуацией, ребенок использует защитный механизм. В конце первого и в течение второго года жизни наиболее выраженным адаптивным средством, применяемым практически в каждой ситуации, которую необходимо преодолеть или где требуется защита, является механизм идентификации. В этом случае будет использоваться особая форма идентификации.

Еще в 1926 и 1931 годах Фрейд в работе «О женской сексуальности» обрисовал в общих чертах обращающую на себя внимание форму поведения у ребенка. Это поведение играет важную роль в усилиях ребенка овладеть как собственными способностями, так и внешним миром. Фрейд утверждает: «Легко заметить, как в каждой области психического переживания... пассивно воспринятое впечатление пробуждает у детей тенденцию к активному ответу. Они сами пытаются проделать то, что только что было совершено над ними. Это является частью их задачи по овладению внешним миром и может даже привести к тому, что они будут стремиться повторять впечатления, избегать которых из-за их неприятного содержания у них были все основания».

Анна Фрейд (1936) обнаружила, что описанное Фрейдом адаптивное поведение может использоваться - и часто используется - с целью защиты и представляет собой один из важнейших защитных механизмов. Она назвала его защитным механизмом «идентификации с агрессором».

Анна Фрейд иллюстрирует этот защитный механизм с помощью ряда случаев, часть из которых относится к эдиповой стадии, а другая часть - к более старшему возрасту. Возникающий здесь конфликт является, по сути, конфликтом между внешними объектами и Эго. Однако в результате идентификации с агрессором этот конфликт интернализируется; поэтому мы можем предположить, что во всех этих случаях начинает действовать Супер-Эго, или, по крайней мере, его непосредственные предшественники.

Пятнадцатимесячный ребенок, перенимающий от взрослого жест «нет», также делает это в результате конфликта между собственным Эго и внешним объектом. Однако на этой стадии не существует Супер-Эго; либидинозный объект является одновременно авторитетом, чей интроецированный образ будет трансформирован в Супер-Эго несколько лет спустя. Поэтому нам не нужно рассматривать роль Супер-Эго в нынешнем нашем обсуждении приобретения жеста «нет». Существует еще одно отличие, которое, на наш взгляд, является скорее кажущимся, чем реальным. Анна Фрейд говорит об «агрессоре», а мы - о «фрустраторе». Отличие, по-моему, состоит лишь в акцентах.

Динамические силы, которые ведут к приобретению семантического «нет», представляются нам следующими. «Нет» либидинозного объекта создает у ребенка фрустрацию и вызывает неудовольствие. Вследствие этого «нет» (слово и жест) откладывается в виде следа в системе памяти Эго. В системе Ид аффективный заряд неудовольствия, отделенный от этого репрезентанта, вызывает агрессивный катексис, который посредством ассоциации привязывается теперь к следу памяти в Эго.

Когда ребенок идентифицируется с либидинозным объектом, «он переходит от пассивности переживания к активности игры» (Freud, 1920, стр. 17). Говоря словами Анны Фрейд (1936, стр. 125), «...идентификация с агрессором достигает цели благодаря активному нападению на внешний мир».

«Нет» (жест и слово) является идентификационной связью с либидинозным объектом. Вследствие агрессивного катексиса, которым было наделено «нет» в процессе многочисленных неприятных переживаний, связанных с этим следом памяти, оно становится подходящим средством для выражения агрессии. «Нет» является средством, используемым для выражения агрессии в защитном механизме идентификации с агрессором. Агрессором в данном случае является фрустрирующий объект, которому брошено его собственное «нет»; говоря словами Фрейда (1931), «он [ребенок] действительно делает мать объектом, по отношению к которому он принимает роль активного субъекта». Мы еще вернемся к интересному аспекту смещения катексиса следа памяти от неудовольствия к агрессии.

В своем дальнейшем обсуждении этого механизма Анна Фрейд показывает, что идентификация с агрессором представляет собой предварительную фазу в развитии Супер-Эго. Это достаточно очевидно на втором году жизни, когда ребенок, который приобрел семантическое «нет», обращает это средство также против себя (Howe, 1955). Этот особый аспект интракоммуникации (Cobliner, 1955) не имеет отношения к теме нашего нынешнего исследования. Но мы мимоходом заметим, что наблюдателям детской игры хорошо знакома ролевая игра ребенка на втором году жизни, который говорит или жестами показывает «нет, нет» самому себе. Очевидно, он принял роль матери. Мы полагаем, что это самый ранний пример того, что Анна Фрейд (1952) описала следующими словами: «Ребенок... принимает роль матери... играя, таким образом, со своим собственным телом в «мать и ребенка»». Кроме того, это одновременно является предварительной фазой развития Супер-Эго, как это описано ею в работе «Эго и механизмы защиты».

Наши наблюдения над детьми в возрасте, когда они начинают себя идентифицировать, показывают, что у них имеется явно выраженное стремление любой ценой идентифицироваться с объектом любви. Стремление идентифицироваться столь велико и оно играет такую важную роль в объектных отношениях, что ребенок без разбору идентифицируется с любым поведением объекта любви, которое он способен себе присвоить. Такое впечатление, будто идентификация проходит через фазу недифференцированности. Она совершается ребенком ради самой идентификации, она используется для объектных отношений и овладения ими, для защиты и нападения.

Возможно, неразборчивость в присвоении себе всего, чем располагает объект любви - вещей, жестов, интонаций, действий, установок и т.д., - и объясняет происхождение идентификации с агрессором. Если ребенок идентифицируется ради самой идентификации с чем-либо, что делается объектом любви, то он будет идентифицироваться также и с тем, что вызывает у него неудовольствие. Когда этот паттерн сложился и прошел через определенный период развития, он закрепляется, поскольку оказывается полезным во многих аспектах.

Условия, определяющие селективность идентификации

Однако представляется желательным более конкретно говорить о том, что перенимает ребенок, идентифицируя себя с агрессором. В бесчисленных прочих идентификациях он пытается заимствовать все от объекта любви. И тем не менее каждый отдельный ребенок, очевидно, производит свой собственный выбор среди множества свойств, которые он мог бы перенять от окружающих его взрослых. Насколько мне известно, об условиях, которые влияют на его выбор, не было опубликовано ни одной работы. Очевидно, что некоторые из принципов, управляющих этой селекцией, должны проистекать из личной эмоциональной истории каждого отдельного ребенка.

Но мы также считаем, что существуют более общие принципы этого процесса и что некоторые из них проявляются в пятнадцатимесячном возрасте в конкретном случае идентификации с агрессором. Один из таких общих принципов связан с вопросом о том, что способен перенять от объекта любви пятнадцатимесячный младенец из-за ограничений собственной психической организации. Эти ограничения определяют способ, которым он может обходиться с тем, что стало ему доступным благодаря объекту любви.

Среди различных психологических и физических компонентов, которые составляют фрустрирующее воздействие объекта любви, мы можем выделить три. Ими являются поведение объекта, психические процессы и содержания, выражением которых служит поведение, и воздействия, обусловливающие и сопровождающие это поведение. Ребенок по-разному обходится с каждым из них.

Психическое оснащение пятнадцатимесячного младенца позволяет ему без труда воспринимать и диакритически различать физическое поведение объекта. Соответственно, в своей идентификации он будет присваивать этот компонент достаточно точно. Мы воздержимся, как здесь, так и в дальнейшем, от детального обсуждения вопроса о том, какая часть из воспринятого ребенком будет им переработана, каким образом и когда.

С другой стороны, психические процессы взрослого и возможные рациональные причины его «нет» целиком находятся за пределами способностей понимания пятнадцатимесячного ребенка. Он не может понять, запрещает ли взрослый, заботясь о его безопасности или гневаясь на него, когда тот делает что-то недозволенное. В этом возрасте ребенок еще не мыслит рациональными категориями и игнорирует законы причины и следствия. Именно поэтому, а также из-за непонимания им процессов, происходящих у другого человека, он не способен к эмпатии в общепринятом смысле слова.

Что касается третьего компонента, воздействий, лежащих в основе фрустрирующего поведения взрослого, ситуация снова иная. Из моих наблюдений следует, что на втором году жизни ребенок по-прежнему обладает лишь общим восприятием воздействий своего партнера. Этот уровень восприятия воздействий сопоставим с общим сенсорным восприятием трехмесячного младенца. Подобно тому, как у трехмесячного младенца на первом году жизни постепенно развивается способность диакритически различать сенсорные стимулы, у более взрослого ребенка будет развиваться (гораздо более медленно и в течение многих лет) умение распознавать различные воздействия, воспринимаемые у других людей, и их причины.

Говоря о начале второго года жизни, я склонен предполагать, что ребенок различает у взрослого партнера лишь два воздействия. Я буду называть их воздействием «за» и воздействием «против». В наших привычных терминах, ребенок чувствует либо, что объект любви его любит, либо, что объект любви его ненавидит.

Такое отсутствие различительной способности у ребенка можно продемонстрировать в фильме. Особенно ярко оно проявляется в случае № 2 (возраст 0; 11 + 24).

Наблюдатель играет с ребенком и предлагает ему игрушку. После того как ребенок заполучил игрушку и поиграл с ней, наблюдатель забирает игрушку. Когда ребенок тянется к ней, наблюдатель грозит пальцем, покачивает головой и говорит: «Нет, нет». Несмотря на улыбку и приветливое выражение лица наблюдателя, ребенок быстро отводит назад свою руку и сидит с потупленным взглядом и выражением смущения и стыда, словно он совершил нечто ужасное.

Этот ребенок в возрасте одиннадцати месяцев и двадцати четырех дней четко понимает запрет. Вместе с тем он неверно истолковывает запрещающее воздействие взрослого глобальным образом: «Ты не за меня; значит, ты против». Мы не будем рассматривать здесь смысл выражения лица ребенка, которое показывает, что объект любви против него, когда он сделал что-то не так. Мы можем ожидать, что по прошествии трех или четырех месяцев он будет способен перенять от взрослого запрещающий жест.

При идентификации с жестом «нет» ребенок перенимает от взрослого диакритически воспринимаемые сенсорные характеристики жеста покачивания головой и слова «нет». Однако такое воздействие по-прежнему будет восприниматься лишь глобальным образом как «против». Это воздействие «против» вместе с жестом перенимается при идентификации с агрессором, когда ребенок испытывает неудовольствие из-за требования взрослого. Если в этом случае переживание неудовольствия и воздействия «против» вызывает у ребенка мыслительный процесс, то он, несомненно, целиком будет его собственным, а не заимствованным у агрессора.

Идентификация с агрессором в жесте «нет» ограничивается поэтому имитацией физического действия и является присвоением глобального качества воздействия; то и другое затем обращаются против агрессора. Одновременно у ребенка приводятся в действие мыслительные процессы. Все это - имитация, обращение воздействий против взрослого и мыслительные процессы - являет собой широкомасштабную трансформацию энергии. Такая трансформация энергии является шагом вперед в «приручении» влечений, возникающем в следствие все большей близости объектных отношений. В этой трансформации энергии моторное выражение воздействия «против» было изменено и поставлено под контроль Эго, о далеко идущих последствиях чего мы поговорим позже. Сейчас же мы должны будем вернуться к нашей главной проблеме - вопросу о том, каким образом через идентификацию с агрессором ребенок перенимает покачивание головой, означающее «нет», и чем это является с точки зрения процессов мышления и структуры психики.

Процессы мышления и структура психики

С точки зрения процессов мышления важный этап в развитии начинается тогда, когда ребенок покачиванием головой указывает на свое решение об отказе. Использование этого жеста является очевидным свидетельством суждения, к которому пришел ребенок. Выражая это частное суждение, ребенок также показывает, что он приобрел способность совершать мыслительную операцию отрицания. Это в свою очередь неизбежно будет вести к формированию абстрактного понятия, лежащего в основе несогласия, первого абстрактного понятия, появляющегося в процессе мышления. Но об этом чуть позже.

В структурном отношении, с позиции Ид, произошел переход от пассивности к активности и был создан новый путь для разрядки агрессии. С позиции Эго изменения являются более многочисленными и очевидными; отметим лишь некоторые из них. Динамические силы, присущие идентификационному процессу, были приведены в движение под давлением повторяющихся фрустраций и в результате попыток их преодоления. В дальнейшем мы покажем, что Эго приобрело теперь метод обращения как с окружением, так и с «я», - метод, который до сих пор не был доступен.

Это является большим шагом в развитии ребенка от первоначальной беспомощности и полной зависимости к все большей автономии. Применение способности рассуждать в обращении с внешним миром, с одной стороны, и в обращении с собой, с другой стороны, ведет к прогрессирующей объективации психических процессов. Еще одним из этих изменений является расширение радиуса объектных отношений. Прежде физическое сопротивление использовалось в ситуациях неудовольствия. Теперь отказ может быть выражен без привлечения действия, и с этой недавно приобретенной автономии может начаться период упрямства.

Переход от пассивности к активности

Разумеется, вопрос о возрастающей автономии ребенка должен быть также рассмотрен с точки зрения его перехода от пассивности к активности. Первым большим шагом в активном социальном поведении является реакция улыбки у младенца. С этого момента его активность быстро развертывается, следуя вдоль линий соматических достижений, пока не возникает второй важный шаг в развитии - тревога восьми месяцев. Ее пришествие знаменует, пожалуй, поворотный пункт, с которого начинается экстенсивное распространение психической активности; оно будет сопровождать характерное для этого возраста столь же мощное усиление физической активности, которое становится возможным благодаря созреванию мускулатуры и развитию мышечной координации.

В этом очевидном усилении психической и физической активности у нас может возникнуть мысль рассматривать возникновение тревоги восьми месяцев как первое проявление отрицания, поскольку она является отказом от приближения незнакомого человека. Однако в этом поведении нет ничего, что бы позволило нам считать его чем-то большим, чем проявление неудовольствия, сочетающееся с уходом от контакта. Оно определенно имеет смысл отказа, но отнюдь не достигло значения «нет», демонстрируемого жестом покачивания головой.

С помощью последнего ребенок проявляет свою идентификацию с запретом взрослого; это, однако, является абстрактным действием.

Тревога восьми месяцев является гораздо более простым актом; его последовательность такова. Ребенок производит сначала сканирующее действие, а именно ищет потерянный объект любви, мать. Теперь функцией суждения принимается решение, «может ли нечто, присутствующее в Эго как образ вновь быть обнаружено в восприятии» (Freud, 1925). Осознание того, что в данном случае он не может быть вновь обнаружен, вызывает реакцию неудовольствия. В терминах тревоги восьми месяцев то, что мы наблюдаем, может быть понято следующим образом: лицо незнакомого человека сравнивается со следами памяти лица матери, и обнаруживается ее отсутствие. Это не мать, ее по-прежнему нет. Неудовольствие переживается и проявляется. Этот процесс не требует абстракции, ему не требуется также и процесс идентификации - по крайней мере, в том ограниченном смысле, в котором мы использовали этот термин для описания того, как ребенок приобретает жесты и слова через идентификацию с взрослым.

Различие между процессами, относящимися к проявлению тревоги восьми месяцев, и процессами, относящимися к семантическому жесту отрицания, можно прояснить, если мы более детально рассмотрим некоторые поведенческие аспекты тревоги восьми месяцев. Реакция восьмимесячного ребенка на незнакомого человека охватывает широкий диапазон выражений - он может испытывать робость или опустить глаза, словно смутившись, закрыть глаза руками или задрать юбку к глазам, спрятать лицо под одеялом и т.д. За исключением первой и самой мягкой формы, все эти действия служат тому, чтобы не допустить восприятия лица незнакомца. Другими словами, они представляют собой «отрицание в действии» (Anna Freud, 1936), предстадию защиты. Это является попыткой избежать проверки реальности в ситуации, в которой эта задача болезненна. Это также является шагом вперед по сравнению с методом, использовавшимся ранее, а именно методом примитивного вытеснения. Вместо отвода катексиса от восприятия неприятного (процесс Ид) совершается действие (с помощью Эго), чтобы не допустить восприятия. Это действие является сознательным и намеренным. Лучшим свидетельством того, что ребенок полностью сознает, что он делает, но по-прежнему пытается желаемым образом заставить незнакомого человека исчезнуть, является то, что ребенок снова и снова оглядывается на незнакомца. Он украдкой смотрит между пальцами, выглядывает из-под одеяла - и снова прячется.

Кое-что из этой нерешительности, этой неустойчивости, этого конфликта переносится также в отрицание. Это неудивительно, ибо амбивалентность будет сопровождать развитие ребенка в течение длительного времени, на протяжении всего второго года жизни и более. Мы обнаруживаем, что ребенок обозначает свой отказ жестом или словом, но в то же время делает то. от чего он вроде бы отказался. Но это - явление иного порядка.

Как только ребенок становится способным выражать отрицание жестом или словом, он оставляет иллюзорные попытки отказа; идентификация с агрессором приведет его к обозначению собственного отказа заимствованным для этой цели у взрослого жестом «нет». Это, как мы уже отмечали, неизбежно влечет за собой переход от пассивной роли к активной; но это - не просто переход, он включает в себя нечто большее.

До сих пор при идентификации с помощью жеста ребенок сознательно становился на сторону взрослого и старался «делать, как он». Но когда с помощью бессознательных процессов ребенку удается соединить семантическое значение с жестом «нет» и перенять его у объекта любви, он становится способным использовать его против взрослого.

С позиции аналитической теории мы можем выделить в последовательности, ведущей к появлению жеста «нет» (покачивания головой), следующие элементы: после ряда аффективных переживаний откладываются следы памяти; в силу аффективной природы этих переживаний в свою очередь возникают последовательные попытки идентификации с запрещающим взрослым. В результате этого идентификационного процесса под действием аффективных зарядов, исходящих из Ид, происходит изменение в Эго ребенка. Это изменение проявляется, с одной стороны, в личности ребенка в виде усиления автономии, позволяющей ребенку спонтанно выражать отказ с помощью заимствованного жеста взрослого. С другой стороны, смещение приведенных в движение сил выражается в реинтеграции мыслительных процессов ребенка на более высоком уровне - на уровне начальной способности к абстрагированию.

Хотелось бы порассуждать о том, не стало ли это новое удивительное достижение возможным благодаря процессу, который обсуждался нами выше. Мы описывали, как неудовольствие (вызванное фрустрацией) приводило к всплеску агрессии, которая соединяется с мнемическим следом жеста «нет». Вместе с тем, переход от пассивности к активности происходит на уровне Ид в процессе обретения «нет».

С другой стороны, в Эго становится заметной широкомасштабная реструктуризация. Доказательством этому служит то, что ребенок становится способным разрывать связи, сохранившиеся от первичных нарциссических отношений зависимости. Это связи с человеком, которому предназначено стать в конечном счете либидинозным объектом. Они продолжают существовать в течение последующего развития анаклитических объектных отношений до тех пор, пока либидинозный объект по-прежнему остается внешней частью Эго. Последствия способности обращать «нет» против либидинозного объекта, против того, кто лишь недавно был удовлетворявшим потребности «моторным исполнителем» Эго ребенка, таковы: 1) понимание обособленности «я» от объекта; 2) значительное обогащение объектных отношений ребенка. Такое обогащение происходит также в разных других аспектах, и мы вернемся к ним в следующей главе.

Индикатором того, что ребенок достиг степени абстракции, необходимой для спонтанного обозначения отказа, является покачивание им головой, означающее «нет», или слово «нет». Оно указывает на то, что часто повторявшееся взрослым слово «нет» синтезировалось ребенком в отрицание и что ребенок стал использовать отрицание в собственных психических операциях.

Абстракция

Понятие абстракции не является предметом настоящего исследования. Однако чтобы объяснить смещения катексиса, происходящие после того, как младенец становится способным совершить этот решающий шаг в интеллектуальном развитии, необходимо сделать ряд замечаний. В процессе идентификации с агрессором пассивное подчинение неудовольствию сменилось активностью, достигающей кульминации в присоединении агрессивного катексиса к репрезентации «нет». Эта реструктуризация в распределении психической энергии в то же время приводит к появлению способности к абстрагированию, формы мыслительного процесса, доселе не доступной ребенку.

Мы хотим подчеркнуть, что абстракция не приобретается через идентификацию с взрослым, хотя покачивание головой, означающее «нет», приобретается именно таким образом. Абстракция отнюдь не является результатом идентификации; это - автономное достижение синтетической активности Эго. Элементы, которые субъект считает несущественными, изымаются из эмпирического соотнесения через агрессию. Соответственно, элементы, которые считаются существенными, синтезируются в символическую репрезентацию эмпирического соотнесения. Эта символическая репрезентация впоследствии становится обобщенным понятием. С его помощью знакомое может быть заново открыто в незнакомом. Ранее мы приводили пример такого процесса, когда описывали механическую диссоциацию «нет» объекта любви от тех случаев, в которых используется «нет».

В этом описании абстракции мы использовали генетический, динамический, а также структурный подходы. Наши заключения очень близки к выводам Рапапорта (1951) и Ингельдер (1956). Рапапорт рассматривает абстракцию в рамках исследования мышления и заключает, что абстракция основана на механизме изоляции, подчеркивая тем самым роль защитного механизма. Ингельдер, которая говорит об абстракции,

основываясь на непосредственном наблюдении над детьми и экспериментальном исследовании, описывает абстракцию как способность ребенка репрезентировать и схематизировать переживания с помощью символов и знаков, которые отделены от актуальных данностей.

Мы предположили, что этот процесс ускоряется в результате того, что каждый запрет взрослого представляет собой фрустрацию для ребенка. Фрустрация препятствует разрядке напряжения, которое затем будет искать свой выход в другом «пути разрядки» (Freud, 1895a, стр. 378) - в нашем случае этому выходу уготовано в конечном счете стать инструментом коммуникации. Покачивание головой ребенком, означающее «нет», является зримым доказательством его идентификации с взрослым; в то же время оно знаменует наступление эры аллоцентрической коммуникации.

Наша попытка установить связь между семантическим покачиванием головой, означающим «нет», с одной стороны, и патологическими цефалогирическими движениями и укореняющим поведением - с другой, увела бы нас далеко в сторону. Мы достигли некоторого понимания истоков аллоцентрической коммуникации. Однако ни семантическое значение, ни динамические силы, задействованные в приобретении жеста «нет» (покачивания головой), не позволили нам установить прямую связь с более ранними проявлениями. Поэтому, прежде чем предпринять попытку ответить на наш вопрос, мы должны будем рассмотреть некоторые дополнительные аспекты в развитии ранних объектных отношений.

Психоанализ раннего детского возраста

Вошедшие в эту книгу две работы Рене Шпица, одного из основоположников и наиболее ярких представителей генетического направления в психоанализе, посвящены изучению ранних механизмов становления детской психики. С психоаналитических позиций, опираясь при этом на современные достижения этологии, эмбриологии, детской психологии и медицины, автор рассматривает онтогенез социальных отношений ребенка, развитие его мышления и формирование общих представлений. Особое внимание уделяется начальной стадии семантической и вербальной коммуникации ребенка и возникновению семантического жеста `нет` - первого целенаправленного акта человеческой коммуникации. Книга адресована в первую очередь детским психологам и психоаналитикам, а также широкому кругу читателей, интересующихся современными направлениями в психологии и в психоанализе.