Боулби Д. — Привязанность. Глава 7. Связь процессов оценки и выбора с чувствами и эмоциями

Глава 7. Связь процессов оценки и выбора с чувствами и эмоциями

Выразительные движения лица и тела, независимо от их происхождения, играют большую и важную роль в нашей жизни. Они служат первым средством общения между матерью и ребенком; мать одобрительно улыбается, и это помогает ребенку поступать правильно, или мать хмурится и показывает тем свое неодобрение. Выразительная мимика и жесты делают нашу речь живой и энергичной. Они раскрывают мысли и намерения других людей лучше, чем слова, которые могут быть лживыми... Отчасти это следствие той тесной связи, которая существует почти между всеми эмоциями и их внешним проявлением...

Ч. Дарвин (Darwin, 1872)

Вступление

Среди клиницистов принято говорить об аффективных состояниях, чувствах и эмоциях так, как если бы они были причинами поведения. Это одно из соображений, побудивших нас обратиться к этой теме. Другое состоит в том, что каждый хороший клиницист при общении со своими пациентами пользуется языком чувств и эмоций точно так же, как это делает каждый из нас в своем повседневном общении с другими людьми. Поэтому и у врачей, и у других читателей, наверное, уже появилось желание узнать, какое место в предлагаемой нами теории инстинктивного поведения отводится чувствам и эмоциям.

Если говорить кратко, наша точка зрения заключается в том, что все или, по крайней мере, большая часть явлений, которые называют (не вполне строго) аффектами, чувствами и эмоциями, представляют собой стадии процесса интуитивного оценивания — оценивания индивидуумом либо состояний своего организма и собственных побуждений к действию, либо последовательности внешних ситуаций, в которых он оказывается. Этим процессам оценки часто, хотя и не всегда, присущи совершенно особые свойства — они переживаются в чувственной форме, или, точнее говоря, человек чувствует их. Поскольку он часто осознает эти процессы, они обычно служат ему средством контроля над его внутренними состояниями и побуждениями, а также внешними ситуациями. В то же время они несут ценную информацию и для его партнеров по общению, так часто сопровождаются отчетливой мимикой, пантомимикой и другими выразительными движениями.

Центральный пункт выдвигаемого нами тезиса состоит в том, что именно процессы оценивания, а не чувства и эмоции требуют первостепенного внимания, поскольку эти процессы могут как осознаваться, так и протекать бессознательно. Тот факт, что процессы оценивания не всегда осознаются, дает ключ к пониманию достаточно неопределенного, но в клиническом контексте полезного понятия «неосознанное чувство».

Считается, что процессы оценки выполняют тройную функцию. Первая — оценка меняющихся условий окружающей среды и внутренних состояний организма, включая тенденции к действию. Это процессы — воспринимаются они человеком или нет (т.е. осознаются или остаются неосознанными) — играют жизненно важную роль в осуществлении контроля над поведением. Вторая функция — жить индивиду как существу чувствующему средством слежения за его ощущениями. Третья функция связана с их участием в общении.

Для первой и третьей функций не обязательно осознание процессов оценки. Для второй — необходимо.

Одним из отличий нашей точки зрения от других является то, что вопреки общепринятому отношению к аффектам, чувствам и эмоциям как к каким-то самостоятельным, отдельным сущностям мы считаем такой взгляд совершенно неприемлемым. Говорить об «аффекте» «чувстве» или «эмоции» так, как если бы это были атомы или апельсины, так же недопустимо, как говорить о «красноте» или «квадратности» самих по себе, вне связи с какими-то предметами. Вместо этого мы рассматриваем чувство в качестве свойства, которое в какие-то моменты времени бывает присуще некоторым процессам, связанным с поведением. По этой причине недопустимо использовать выражение «овеществляющие» чувства или эмоции.

Прежде чем мы продолжим развивать это положение нашей теории, уточним терминологию. Традиционно слово «аффект» используется для обозначения широкой гаммы чувств — удовольствия, страдания, печали, а также любви, страха и гнева. Кроме того слово «чувство» также довольно часто употребляется в этом широком значении. Что касается слова «эмоция», то сфера его применения более ограничена — как правило, оно относится только к таким чувствам (или аффектам), как любовь, ненависть, страх или голод, т.е. к состояниям, внутренне связанным с той или иной формой действия.

Отсюда следует, что слово «чувство» всегда используется как общий (многозначный) термин. Мы предпочитаем его словам «аффект» и «эмоция», потому что это слово — единственное из трех названных, которое происходит от глагола (чувствовать) и сохраняет его значение. Слово «аффект» употребляется только при обсуждении традиционных теорий; слово «эмоция» применяется в более узком значении, о чем мы говорили ранее.

Начнем с краткого рассмотрения некоторых насущных философских проблем, встающих перед нами, когда мы переходим от чисто поведенческого описания инстинктов, которым ограничивались до сих пор, к попытке включить в это описание также осознанность чувств.

Философские проблемы

Лангер (Langer, 1967) пишет:

«В философии биологических наук существует крайне тяжелый вопрос: как то, что мы называем «чувствами», включается в состав физических (буквально — электрохимических) процессов в организме животного... Мы способны чувствовать изменения, происходящие вокруг нас, так же как и внутри себя. Тот факт, что все эти изменения поддаются описанию на языке физики, а наша способность чувствовать их — нет, представляет собой истинно философскую проблему».

Предлагалось множество решений этой проблемы. Большую их часть можно отнести к одной из двух основных философских школ: менталистов и эпифеноменалистов.

Школа менталистов, ведущая свое начало от Декарта, привлекла к себе интерес не только представителей гуманитарных наук, но и нейрофизиологов, включая Хьюлингса Джексона и Фрейда (Jones, 1955). Представители этой школы постулируют существование двух различных реальностей — телесной и психической, которые имеют равный статус и каким-то непостижимым образом связаны друг с другом. В противоположность этому школа эпифеноменалистов, импонирующая представителям естественных наук и провозглашающая приверженность принципам практицизма, признает реальность только физического мира. Эпифеноменалисты считают, что мысли и чувства представляют собой всего лишь тени, не оказывающие никакого влияния на реальные процессы жизни. Они могут быть предметом эстетического интереса, но никакого значения для науки не имеют.

В наши дни мало кто может удовлетвориться такими взглядами. Язвительно называя менталистскую философию «догмой духа в механической оболочке», Райл (Ryle, 1949) утверждает, что в ее основе лежит ошибочное предположение, согласно которому тело и психика человека относятся к одной логической категории: то и другое — предметы, хотя и разного рода. «Логическая форма теории, которую Декарт «втиснул» свои представления о душе, ...была же самой, которую он и Галилей использовали для изложения механики». В результате Декарт описывал явления сознания в тех словах и выражениях, которые он использовал в механике, но только с отрицательной частицей не: ум «не имеет пространственной протяженности, он не обладает свойством движения, он не является превращенной формой материи, он не доступен всеобщему возрению. Он не есть часть часового механизма, он часть не-механизма» (Ryle, там же).

Применительно к эмпирическим проблемам, которыми в числе других ученых занимался и Фрейд, мировоззрение менталистов, основанное на логической ошибке, привело к весьма противоречивым результатам: так, например, чувствам и эмоциям было отведено вполне заслуженное место в человеческой жизни, но при этом методологическая задача формулирования гипотез в проверяемой форме решена не была. Вследствие этого никакой науки о духе, сравнимой с естественными науками, создано не было. Такими неровными, хотя и в другом отношении, были результаты эпифеноменалистов, которые обычно действуют под флагом крайнего бихевиоризма. Несмотря на то что требование к формулированию проверяемых гипотез было действительно соблюдено, тем не менее издержки этого подхода оказались слишком велики. Все наиболее интересные феномены субъективного опыта человека остались за его рамками; более того, оказалось, что данная теоретическая схема мало что дает врачам-практикам и другим специалистам, имеющим дело с обычными людьми с их повседневными проблемами.

С нашей точки зрения, нельзя относить к эпифеноменалистам всех, кто в своих исследованиях следует стратегии бихевиоризма. Напротив, многие из них занимают позицию, подобную той, которую немало лет назад высказал Дж.С. Холдейн (Haldane, 1936). В стоящее время, объясняют они, мы не занимаемся чувствами, смыслами, сознательным контролем и тому подобными явлениями, как бы важны они ни были. Мы не занимаемся ими по той прост причине, что до сих пор нам непонятно, каким образом в рамках логически цельной системы научного мышления можно сочетать факты, относящиеся к перечисленным выше явлениям, с материалом совсем другого рода — данными биологических и поведенческих исследований. Когда-нибудь, продолжают они, наступит время заняться этими проблемами, а пока эта область, по-видимому, лежит вне пределов «искусства достигать возможного».

Хотя эта позиция, безусловно, разумна, врачи-клиницисты, будь то психиатры или неврологи, считают ее нецелесообразной. Ежедневно врач-практик имеет дело с тем, что пациент рассказывает ему об опыте своих субъективных переживаний: о том, что у него болит желудок или немеет нога, или о том, что он думает и чувствует в отношении своих родителей, начальника, подруги. Такие отчеты о личных переживаниях из первых уст являются неотъемлемой частью медицинской практики.

Но если врачу-клиницисту все же требуется принять какую-то точку зрения, то какую именно? Как он должен представлять себе соотношение личного и общественного, субъективного и объективного, чувства и материи, тела и души?

Принятая нами здесь точка зрения (хотя и с некоторой долей осторожности, необходимой на поле, усыпанном камнями) хорошо выражена в книге Лангер (Langer, 1967), посвященной этой проблеме. Лангер использует фрагмент из размышлений невролога, где тот пытается понять механизм произвольного управления мышцей. «Нас будет интересовать именно чувство, которое испытывает пациент, — пишет Гудди (Gooddy, 1949), — потому что пациенты с нарушением произвольных движений обычно жалуются на симптомы расстройства чувствительности». «Когда я пытаюсь двигать рукой, у меня возникает какое-то странное ощущение». «Размышляя об этом явлении, Гудди отмечает, что в естественном языке слова «чувствую», «кажется», «немеет», «неудобно», «тяжелый», «беспомощный», «напряженный» и другие используются для описания того, что является нарушением двигательной функции». Затем Гудди задает трудный вопрос о том, каким образом нейрофизиологические явления могут «проникнуть в сферу чувств».

Далее Лангер замечает, что «чувствовать» — это глагол, говорить же, что чувство — это то, что человек чувствует, неверно: «явление, которое мы обычно называем «чувством», на самом деле представляет собой действие: организм что-то чувствует, т.е. что-то им переживается, осознается. Осознается некий процесс... происходящий внутри организма». Это ведет к основному положению Лангер: «Чувство, — заключает она, — это свойство самого процесса» (курсив мой).

Под «свойством» Лангер подразумевает одно из множества проявлений, которые нельзя ни привнести извне, ни отнять от носителя этого свойства. В качестве примера она рассматривает нагревание и охлаждение железа:

«Когда железо нагревается до некой критической точки, оно становятся красным; тем не менее его краснота не является чем-то вновь возникшим, что можно отделить от железа и поместить в другое место. Это свойство самого железа, которое проявляется при высокой температуре.

Как только чувство начинают рассматривать в качестве свойства физиологического процесса, а не его продукта, т.е. не как нечто новое и метафизически отличное от него, противоречие между физическим и психическим исчезает».

Следовательно, продолжает Лангер, этот вопрос перестает быть вопросом о том, «каким образом, оставаясь в рамках физической системы, можно преобразовать физический процесс в нечто не физическое. Он превращается в вопрос, каким образом достигает свойство осознания и как этот процесс может снова стать неосознаваемым».

Хотя точка зрения Лангер создает удобную позицию для подхода к данной проблеме, она, тем не менее, оставляет нас довольно далеко от ответа на поставленный вопрос. Действительно, как появляется свойство осознания? И каким бы трудным ни был этот вопрос, он связан с другим, на который легче найти ответ и который имеет более прямое отношение к рассматриваемому нами положению. Итак, что представляют собой процессы, приобретающие осознанный характер?

Процессы, переживаемые в форме чувств

В конце предыдущей главы подчеркивалось, что сенсорные данные, несущие информацию об окружающей среде и поступающие к организму через органы чувств, немедленно оцениваются, регулируются и расшифровываются (интерпретируются). Только после этого можно определить, имеют ли они какое-либо значение для действия. То же самое справедливо и в отношении сенсорных данных, сигнализирующих о внутренних состояниях организма. После определения их общего значения для действия немало дополнительной информации может подвергаться оценке еще до осуществления скоординированного действия. Сюда, в частности, входит оценка возможного влияния результатов различных действий на ситуацию в окружающей среде, а также на сам организм. Более того, даже после начала скоординированного действия процессы оценки не прекращаются. В первую очередь контролируется сам процесс выполнения действия, а в конечном итоге оцениваются и фиксируются для дальнейшего учета результаты, к которым приводит действие.

Каждый из этих оценочных процессов, по-видимому, может достигать уровня, на котором будет ощущаться (being felt). Мы рассмотрим их по отдельности. В то же время следует подчеркнуть, что на самом деле не все оценочные процессы можно чувствовать. Поэтому в ходе знакомства с дальнейшим изложением нужно постоянно иметь в виду, что хотя оценка является неотъемлемым компонентом любой системы управления, однако чем сложнее система, тем большее значение в ней приобретает такая оценка. И это не зависит от того, ощущается ли оценочный процесс или нет, — последнее составляет отдельный вопрос. Так же, как стая дельфинов, которая то исчезает, то появляется, некоторые оценочные процессы могут изменять свое свойство: в одни моменты подниматься выше порога осознания, а в другие — опускаться ниже его. В то же время иные процессы (их можно сравнить с поведением трески) могут постоянно находиться ниже этого порога, пока необычные обстоятельства не привлекут к ним внимание.

Одна из трудностей в этом вопросе связана с тем, что все виды процессов оценки могут осуществляться на разных уровнях. Так, например, поступающая сенсорная информация может подвергаться весьма приблизительному распознаванию и грубой интерпретации, а осознаваемое содержание оставаться слабо дифференцированным и, напротив, информация на входе может подвергаться тщательному распознаванию и расшифровке, а осознаваемое содержание достигать высокого уровня дифференциации. Более того, некоторые последовательности поведенческих реакций, особенно тех что организованы в форме рефлексов или паттернов фиксированного действия, будучи приведены в действие, могут выполняться без какой-либо дальнейшей оценки. Затем главное внимание мы уделим поведению, которое имеет более точную и сложную (дифференцированную) организацию.

За последние двадцать лет множество данных, имеющих отношение к этим проблемам, было получено нейрофизиологами с помощью методов удаления отдельных участков мозга и записи с микроэлектродов, помещенных с большой точностью в определенных точках мозга, а также при помощи метода прямой стимуляции мозговых зон, в том числе зон человеческого мозга во время проведения хирургических операций. В результате была получена намного более точная картина организации и деятельности мозга, в частности, была установлена роль ядер среднего мозга и лимбической системы в организации поведения, в оценке внутренних состояний организма и ситуаций во внешней среде (MacLean, 1960). Значения этой работы для разработки теории чувств и эмоций было подробно рассмотрено в исследовании Арнольд (Arnold, 1960). В ее двухтомной книге «Эмоции и личность» также содержится обширный обзор психологической литературы. В написании этой главы я весьма обязан исследованиям Арнольд, особенно полезным оказался введенный ею термин «оценка» (оценивание).

Расшифровка и оценка поступающей сенсорной информации

Сенсорная информация имеет два основных вида: информация первого вида относится к внутреннему состоянию организма, второго — к состоянию окружающей среды. Чтобы информация обоих видов была полезной, необходима ее расшифровка и оценка. Начнем наш анализ с информации, сигнализирующей об изменениях в окружающей среде.

Как только начинает поступать поток сенсорной информации, она подвергается оценке и регулированию (см. гл. 6). Если она сразу же не отбрасывается, происходит ее расшифровка. Сама по себе сенсорная информация не обеспечивает необходимый результат: с одной стороны, ее количество избыточно, и поэтому из ее общего потока необходимо отбирать нужную; с другой стороны, она недостаточна и ее следует дополнять соответствующей информацией из памяти организма. Только таким образом необработанная сенсорная информация, получаемая из окружающей среды, преобразуется в восприятие объектов, взаимодействующих друг с другом в пространстве и времени. Обладая большим запасом необходимой информации о внешнем виде и среде обитания птиц и среде произрастания растений, опытный натуралист видит значительно больше, чем неискушенный наблюдатель. В восприятии, так же как и везде, «воздастся тому, кто имеет».

Сенсорная информация, поступающая от самого организма, проходит процессы отбора и дополнения, основанные на сравнении. Ощущение горячего, холодного или голода — не просто ощущения, а свойства поступающей сенсорной информации, возникающие в процессе ее оценивания. Иногда такие оценки бывают ошибочными: то, что сначала расценивалось как очень горячее, позднее может вполне справедливо быть оценено как очень холодное.

Арнольд подчеркивает, что весьма часто расшифрованная и получившая оценку информация независимо от того, поступила ли она из окружающей среды или из организма, по сути дела, воспринимается с точки зрения своего значения — как доставляющая удовольствие или неудовольствие, приятная или противная, привлекающая или отталкивающая. Если из организма поступает крайне неприятная информация, она переживается как боль; иногда то же самое происходит в отношении информации экстероцептивного происхождения, например мучительно громкого звука.

Довольно часто чувство, связанное с оценкой, относится к какому-нибудь качеству человека или объекта из внешней среды — «приятный человек», «отвратительный запах». В других случаях вместо внешней атрибуции чувство относят к состоянию самого организма — «я чувствую себя как-то странно».

Грубая сортировка информации на доставляющую удовольствие или страдания, приятную или отталкивающую происходит в результате сравнения информации с внутренними установками-эталонами (set-points) или стандартами. Некоторые из этих стандартов могут не меняться в течение всей жизни; но чаще они изменяются таким образом, что отражают наличное состояние организма. Например, обонятельная информация расценивается как приятная, когда мы голодны, но она может восприниматься нами как неприятная, если мы сыты. Подобные сдвиги в стандартах нередко происходят при оценке информации, относящейся к температуре, в зависимости от того, тепло нам в данный момент или холодно.

Если принять во внимание такого рода сдвиги — как временные, ситуативные, так и закономерные, — очевидно, можно констатировать, что многие установки в отношении оценки сенсорной информации из внешней среды имеют стабильный характер и мало чем отличаются у разных особей. Однако имеются и лабильные установки, причем в этом случае они хотя бы отчасти бывают обусловлены прошлым опытом. По этой причине их называют приобретенными вкусами.

Вслед за расшифровкой и оценкой информации как приятной или отталкивающей обычно возникают те или иные формы поведения. Они будут направлены на то, чтобы сохранить что-то получившее положительную оценку, тогда как все неприятное вызовет попытки устранить его или избежать с ним контакта.

Таким образом, оценка является сложным процессом, в котором можно выделить два этапа: а) сравнение информации со стандартами, которые выработаны организмом на протяжении жизни; б) выбор форм поведения с учетом результатов предшествующих сравнений.

Многие базовые стандарты, используемые для сравнений, а также многие простейшие формы поведения, связанные с приближением и уходом (избеганием), которые следуют за сравнением, имеют стабильный характер, неизменный в разных условиях внешней среды. Поэтому многие из этих форм поведения можно отнести к инстинктам. Подавляющая часть этого поведения, безусловно, способствует выживанию биологических видов, поскольку то, что расценивается как «приятное», обычно полезно для животного и наоборот. Тем не менее это всего лишь констатация статистической вероятности, тогда как вопрос о ценности любой конкретной формы поведения для выживания вида — это отдельная и сама по себе важная проблема, обсуждению которой отводится следующая глава.

Сенсорная информация, поступающая из организма, может быть многих видов. Некоторые ее виды после расшифровки и оценки приводят к появлению желания — например, желания тепло одеться или подышать свежим воздухом, поесть, пообщаться с представителем противоположного пола. О том, каким образом можно понять этот процесс, речь пойдет далее.

Более точные оценки, относящиеся к людям и предметам: эмоции

Расшифрованная сенсорная информация из окружающей среды классифицируется не только приблизительно, с точки зрения соответствия весьма общим категориям — как доставляющая удовольствие или страдание, приятная или неприятная, — но также отчасти она подвергается и более тонкому анализу. Особое значение в контексте нашего обсуждения имеет отнесение расшифрованной информации к категориям, которые могут сигнализировать об активации той или другой системы, управляющей инстинктивным поведением. (Сама по себе активация системы зависит от других факторов, например, от уровня содержания гормонов, а также сигналов, поступающих из организма.) В ходе такой категоризации субъект, очевидно, испытывает те или иные эмоции — беспокойство, страх, гнев, голод, вожделение, горе, вину или другие, аналогичные им чувства, — в зависимости от того, какая система управления поведением была активизирована.

Трудно с уверенностью судить, в каком именно звене последовательных процессов оценки информации и активации поведения возникает эмоциональное переживание. На самом деле с этим вопросом связано много споров, например Джемс и Ланге высказывали точку зрения, согласно которой эмоции возникают только после начала поведения и что они являются всего лишь результатом телесных проявлений, ощущаемых благодаря обратной связи, идущей от произвольных мышц и процессов во внутренних органах.

Разумеется, нет никакого сомнения в том, что после начала поведения действительно очень часто возникают эмоции: убегая, мы испытываем испуг; набрасываясь на врага, мы чувствуем гнев; запаздывая с приготовлением пищи, мы испытываем голод. Можно также не сомневаться в том, что обратная связь от произвольных мышц (но вряд ли от внутренних органов) усиливает эмоцию: агрессивная поза, очевидно, укрепляет мужество. И все же доказательства такого рода едва ли имеют существенное значение для решения этого вопроса, так как все равно остается возможность возникновения чувства в самом начале поведенческой реакции или даже вместо нее (Pribram, 1967). Например, весьма вероятно, что эмоционально переживается уже сам процесс оценки человека (или предмета, или ситуации) как требующего той или иной формы реагирования. В таком случае центральные процессы, регулирующие поступление сенсорной информации в соответствии с результатами первоначальной оценки, обычно сопровождаются эмоциями.

Данное положение подтверждается тем, что, еще не начав действовать, мы уже склонны характеризовать окружающую нас среду с точки зрения потенциально возможного поведения, например мы говорим: «привлекательная женщина», «страшная собака», «аппетитная еда», «отвратительный человек», «милый малыш». Более того, избранная нами форма поведения обычно сначала определяется только в самом широком смысле. Поэтому нередко бывает так, что, будучи кем-то рассерженным, мы потом долго размышляем по поводу дальнейших действий. При этом часто проводится анализ разных альтернативных планов, их потенциальных возможностей (на основе моделей окружающей среды и организма), а также оцениваются последствия реализации каждого плана. Только после этого начинается осуществление какого-то определенного плана. Тем не менее чувство гнева мы испытываем с самого начала.

Гипотеза о том, что сам процесс категориальной оценки компонентов окружающей среды с точки зрения определенной формы поведенческого реагирования на них переживается как имеющий соответствующую эмоциональную окраску, находит свое подтверждение в материале, касающемся сновидений. Эмоционально окрашенные сновидения всегда связаны с действием, но человек, который видит сон, обычно остается пассивным. Только если переживаемое чувство становится очень сильным, он может вскрикнуть или начать действовать как будто наяву.

Тот факт, что чувство можно испытать во сне, напоминает нам, что не все процессы, сопровождающиеся эмоциональным переживанием, связаны с реагированием на внешнюю среду. Как уже отмечалось ранее, поступающая сенсорная информация, пройдя стадию расшифровки, может привести к возникновению какого-либо стремления, желания. Это значит, что сенсорная информация, идущая из организма, точно так же, как информация, поступающая на внешней среды, может быть отнесена к категории, приводящей в действие систему, управляющую инстинктивным поведением. Аналогичным образом процессы категоризации и активации обычно сопровождаются тем или иным эмоциональным переживанием в зависимости от того, к какой категории будет отнесена расшифрованная информация.

Оценка поведения с точки зрения процесса его реализации

Вместе с активацией системы, управляющей поведением, начинается процесс контроля над осуществлением последовательности поведенческих реакций, причем так происходит всегда, если в основе поведения лежит какой-то план. Чувство может меняться в зависимости от того, оценивается ли течение процесса как плавное, сбивчивое или вовсе застопорившееся. При этом спектр испытываемых чувств колеблется в широком диапазоне — от приятного оживления, когда все идет хорошо, через недовольство, когда процесс идет неважно, вплоть до сильной фрустрации, когда он заходит в тупик.

Контролируется не только процесс осуществления деятельности в целом, но и каждый ее отдельный компонент. Это можно показать на примере данных, полученных Гудди, на которые мы уже ссылались. Пациенты часто жалуются на сенсорные симптомы — чувство «онемения», «неповоротливости», «напряженности» и т.п., которые свидетельствуют о том, что сенсорная обратная связь, поступающая от произвольных мышц, в том или ином отношении нарушена. И наоборот, когда наша мышечная система функционирует нормально, мы обычно испытываем чувство телесного комфорта.

Оценка результатов поведения

Результаты поведения подлежат контролю и оценке.

Результаты отдельного фрагмента поведения могут быть разными (см. гл. 8) и, возможно, не все они поддаются контролю. В частности, отдаленные по времени результаты могут остаться незамеченными. Среди контролируемых результатов можно выделить, по крайней мере, два вида (оба краткосрочные, т.е. непосредственные результаты поведения), каждый из которых часто отражается в форме какого-либо чувства.

Один вид относится к таким изменениям в окружающей среде и/или в состоянии организма, которые происходят сразу же по окончании поведения. Такие изменения определяются сенсорной информацией, которая, как обычно, еще до оценки, должна пройти расшифровку. Когда процессы оценки применяются к результатам, они часто воспринимаются в форме ощущений приятного или болезненного, привлекательного или отталкивающего, хорошего или плохого.

Второй вид непосредственных результатов связан с тем, была ли достигнута установочная цель. Оценка этих результатов часто воспринимается в форме удовлетворения или разочарования (фрустрации).

Различие между этими двумя видами непосредственных результатов можно проиллюстрировать, например, таким высказыванием: «Я рад, что достиг вершины, но открывающийся с нее вид меня разочаровал».

Постоянный контроль над поведением и его результатами необходим в том случае, если организму требуется научение, являющееся большой и противоречивой областью поведения, выходящей за рамки этой книги. Однако можно заметить, что чем сильнее чувства, сопровождающие процесс оценки, а следовательно, чем острее восприятие результатов какого-то поведения как приятных или болезненных, тем, вероятно, быстрее происходит научение и тем прочнее оказывается оно в результате. Поскольку формирование отношений привязанности обычно сопровождается сильными положительными эмоциями, неудивительно, что эти отношения часто формируются очень быстро и после этого сохраняются в течение длительного времени. Как говорит об этом Гамбург (Hamburg, 1963), «этому легко научиться, но трудно забыть».

Может ли быть причиной поведения чувство или эмоция?

Широко распространено представление о том, что аффект, чувство или эмоция в определенном смысле являются причинами поведения, т.е. могут вызывать наши действия. Это заложено во многих разговорных фразах типа «из чувства патриотизма он поступил таким-то образом» или «она сделала это из-за ревности». Такое представление глубоко укоренилось и в психоаналитическом мышлении (несмотря на то, что Фрейд отвергал его в своих последних работах). Обоснованно ли такое представление? И если да, то в каком смысле?

Если принятая в этой книге точка зрения правильна, то чувство — это свойство процесса оценивания, в какой-то степени оно аналогично свойству железа краснеть при нагревании. Поэтому, рассматривая нашу проблему, сначала нужно провести границу между чувством и процессами, свойством которых оно является. Легче начать с процессов.

Проще говоря, в причинной обусловленности любой конкретной формы поведения процессы оценки сенсорной информации (независимо от ее источника — им может быть и окружающая среда, и организм, а чаще все вместе) и процессы выбора подходящей формы поведения теснейшим образом связаны. Например, среди причин, побуждающих человека к такой последовательности поведенческих реакций, которая требуется, чтобы утешить плачущего младенца, необходима оценка младенца как существа, нуждающегося в утешении. Ведь оценка в данном случае может быть совсем другой: на плачущего младенца можно не обращать внимания или даже прикрикнуть. Оценка сенсорной информации играет аналогичную роль в причинах, например, такой простой реакции, как резкое отдергивание руки от горячей поверхности.

Отсюда следует вывод, что необходимо признать каузальную роль процессов расшифровки и оценки сенсорной информации в возникновении любого поведения. Как и другие причинные факторы, которые мы уже обсуждали, они составляют необходимое, но часто недостаточное условие.

Следует ли также и чувствам, которые мы считаем свойством процесса оценивания, приписывать роль причины, — вопрос гораздо более трудный. В приведенном примере человек будет испытывать сочувствие к ребенку (в противоположность, скажем, раздражению или гневу), если он сочтет, что ребенок нуждается в утешении. Тем не менее остается неясным, необходимо ли само сочувствие, чтобы вызвать соответствующее поведение. Например, для некоторых матерей утешение плачущего ребенка может быть настолько привычным, что ее действия не сопровождаются какими-то особыми чувствами. Если бы мы на этом заканчивали обсуждение данного вопроса, то должны были бы признать, что роль чувств или эмоций как причин поведения крайне мала или отсутствует вовсе.

Однако многие матери очень сильно сопереживают своему плачущему младенцу, и достаточно даже случайного взгляда, чтобы понять их чувства, когда они успокаивают своего малыша. Например, мать может сильно волноваться за ребенка. Если это правильная оценка, то как следует определить ее влияние?

Чувство, внимание и осознание «идут» рядом. Поэтому вопрос, встающий перед нами, — это частный аспект более широкой проблемы: добавляет ли осознание человеком своих действий что-то к самому процессу и если да, то что? Однако обсуждение этой проблем вывело бы нас за пределы этой книги. Тем не менее достаточно определенно можно утверждать, что, если чувство не слишком сильное, оно сопровождается живым вниманием, тонким перцептивным различением, обдуманным (хотя и необязательно хорошо взвешенным) планированием поведения и прочным усвоением результатов. Таким образом, независимо от того, осознаются ли процессы оценки или нет, они имеют значительные последствия для поведения. В частности, их осознание представляется особенно важным при необходимости какой-либо переоценки или изменении стандартов (критериев оценки), или моделей окружающей среды и организма, или изменении поведения в будущем. Врачам хорошо известно, что положительных сдвигов в состоянии пациента можно ожидать только после того, как пациент осознает, что и как он чувствует.

Однако нельзя сказать, что само чувство играет роль причины, в возникновении данного поведения. Потому что если принятая нами точка зрения правильна, то из нее следовало бы, что в наиболее тонкие процессы оценки и переоценки могут происходить только тогда, когда возникает осознаваемое чувство. Но такой вывод был бы аналогичен тому, что определенные действия с железом возможны только тогда, когда оно краснеет. В этом случае чувство играло бы роль причины ничуть не больше, чем красный цвет железа.

На этом мы должны закончить обсуждение данного вопроса. Оценочные процессы, в которых чувство может присутствовать в качестве их свойства, безусловно, играют роль причины. Но в какой степени и каким образом само чувство играет такую роль, не установлено.

Тем не менее мы все еще употребляем такие фразы, как «он поступил так из чувства патриотизма» или «она сделала это из-за ревности». Как в таком случае следует их понимать?

Этот вопрос рассматривается Райлом ( Ryle , 1949), утверждающим, что, к примеру, такая фраза, как «Том поступил так из-за ревности», описывает не причину поступка Тома, а только то, что в обыденной речи можно было бы назвать основанием для его действий.

Объясняя разницу между причиной и основанием, Райл в качестве примера использует удар камня, разбивающий стекло. «В этом случае можно говорить об «объяснении» [такого] результата по крайней мере в двух совершенно разных смыслах», — замечает Райл. В ответ на вопрос, почему разбилось стекло, можно сказать: «Потому что камень ударил по стеклу» или «Потому что стекло хрупкое». Однако только первый ответ затрагивает причину: в этом случае объяснение дается с точки зрения произошедшего: камень ударил по стеклу и разбил его, став причиной такого результата. Во втором варианте ответа, наоборот, ссылки на произошедшее нет, следовательно, причина не указана. Вместо этого во втором ответе приводится только «гипотетическое утверждение общего плана относительно свойств стекла»: если резко ударить по стеклу, оно разлетится на кусочки, а не растянется, не испарится и не останется целым. Поскольку это высказывание условно, в нем, конечно, ничего не говорится, почему в какой-то момент стекло разлетелось на кусочки; вместо этого в нем утверждается, что при определенных условиях так обычно происходит. Здесь, следовательно, не указана причина, хотя и приводится какое-то основание.

Высказывание «Том укусил свою сестренку из-за ревности» с логической точки зрения эквивалентно высказыванию «Стекло разбилось, потому что оно хрупкое» и само по себе также не объясняет причину действия. Райл указывает, что существительное «ревность» несет в себе значение некоторой тенденции, склонности: при определенных обстоятельствах, например, если мать уделяет внимание маленькой сестренке, а не Тому, он скорее всего рассердится на девочку, вместо того чтобы с удовольствием играть с ней или ласкать ее. На самом деле это высказывание ничего не сообщает нам о каких-то конкретных случаях, когда Том кусал сестру: в нем лишь сообщается, что при определенных обстоятельствах такое действие может иметь место.

Поскольку недопонимание подобного рода может быть существенным в рамках клинической теории, имеет смысл проанализировать высказывание о Томе и его сестре с точки зрения представляемой в этой книге теории. Можно сказать, что Том склонен оценивать некоторые ситуации таким образом, что у него активизируется система управления поведением, связанная с попыткой напасть на сестренку и укусить ее. Более того, можно хотя бы приблизительно указать на те условия, которые приводят к такой оценке и активизируют соответствующее поведение. Очевидно, они представляют собой сочетание двух обстоятельств: с одной стороны, это ситуация, когда мать уделяет внимание сестре, а не Тому, а с другой стороны, это определенное состояние Тома (также в свою очередь вызванное какими-то конкретными условиями), например, из-за отцовского отказа в чем-то, усталости или чувства голода. Сочетание этих условий приводит к тому, что выносится определенная оценка, активизируется соответствующая система управления поведением, и Том кусает свою сестру.

Возникает вопрос, что именно в таком случае в рамках данной теории обозначается словом «ревность», если взять исходное высказывание? Склонность «ревновать» в этом контексте относится не к поведению Тома, а к имеющимся у него структурам, которые приводят его к определенной оценке ситуации, а затем к описанному действию. Поэтому сказать, что «Том укусил свою сестренку из-за ревности», значит допустить неточность, свойственную сокращенному характеру разговорной речи.

Но каким бы неточным ни было это высказывание, оно удобно, поскольку позволяет свидетелю этой сцены говорить о Томе и его поведении, не вдаваясь в казуистику предыдущего раздела. В конце этой главы мы вернемся к несомненному удобству простого языка чувств. Но прежде рассмотрим экспрессивную ролы чувств — роль, которая имеет величайшее значение и которая не столь сложна и противоречива, как вопросы, рассматриваемые в этом разделе.

Коммуникативная роль чувств и эмоций

В повседневной жизни мы довольно точно можем определить, как чувствуют себя наши друзья и даже (хотя и с меньшей уверенностью) знакомые и незнакомые люди. При этом мы основываемся, на наблюдениях за выражением их лица, позой, тоном голоса, физиологическими проявлениями, скоростью движений и намечающимся действием — все это с учетом конкретной ситуации. Чем сильнее чувство, переживаемое нашим собеседником, и чем яснее ситуация, тем с большей уверенностью мы можем установить, что происходит.

Одни люди, безусловно, наблюдательнее и точнее, чем другие, точно так же об одних людях судить легче, чем о других. Тем не менее любой наблюдатель, конечно же, часто ошибается из-за неоднозначности выражения лица человека или неверного понимания ситуации, или из-за какого-то невольного заблуждения. И все же большинство наблюдателей гораздо чаще успешно распознают чувства, чем допускают ошибки.

Каков же тогда критерий успеха? Ответить на этот вопрос не так просто, потому что, приписывая человеку какое-то чувство, мы выносим одно или два разных суждения. С одной стороны, мы можем прогнозировать его поведение, с другой стороны, мы можем предположительно утверждать, что и как он чувствует. Для одних целей важен только прогноз поведения; для других — вопрос о том, осознает ли человек свои чувства и поведение, тоже существен.

Начнем с рассмотрения чувства как основы для прогнозирования поведения, отчасти потому, что такой прогноз находится в сфере, поддающейся проверке, а отчасти потому, что обычно его игнорируют (исключение составляют этологи).

Распознать, что человек испытывает то или иное чувство, — значит предсказать его последующее поведение. Так, например, сказать, что человек (или животное) «одержим любовью», «разгневан» или «испуган», значит предвидеть, что в ближайшее время от него можно ожидать вполне определенное поведение, разумеется, при условии, что сама ситуация останется неизменной.

Слова, описывающие чувства, легко сгруппировать в соответствии с видом прогноза, который они несут. Слова «одержимый любовью», «разгневанный» и «испуганный» принадлежат к одной группе, потому что в каждом случае прогноз краткосрочный, достаточно точный и ограниченный рамками конкретной ситуации. Такими словами обычно обозначают эмоции. В отличие от них имеются слова, обозначающие настроения, — например, человек может быть «восторженным», «подавленным» или «безнадежным», «веселым», «уверенным», «спокойным». Когда суждение касается настроения человека (или животного), прогноз имеет более общий характер, чем в случае с эмоцией: он относится к типам реакций которые могут проявиться в связи с одной из многих ситуаций на протяжении более длительного периода времени, например, в течение дня, но возможно, и в течение недели или дольше. В некоторых случаях слова, обозначающие настроение, используются для указания на особенности стиля поведения человека, характерного для него на протяжении весьма длительного времени, — тогда эти слова относятся к свойствам его темперамента.

То, что слова, обозначающие чувства, содержат в себе прогноз поведения, означает, что их можно употреблять в строго научном смысле не только по отношению к людям, но также и по отношению к животным. Фактически они позволяют кратко выразить то что иначе звучало бы многословно, нескладно и довольно неточно. Хебб (Hebb, 1946а) одним из первых указал на это. В исследованиях поведения шимпанзе, где сравнивались различные способы описания состояния животного, было обнаружено, что хорошее прогнозирование поведения достигалось тогда, когда исследователь пользовался «откровенно антропоморфическими понятиями эмоций»; в то время как попытки дать более подробное, «объективное» описание приводили лишь к перечислению поведенческих актов, бесполезному для прогноза.

Ключевые признаки, используемые для распознавания эмоций и прогнозирования, связаны с несколькими поведенческими реакциями. Некоторые из них — особые социальные сигналы, такие, например, как улыбка или плач. Другие — движения намерения или аналогичные им физиологические реакции. Третьи — смещенные действия (см. гл. 6). Хебб убедительно доказывает, что мы узнаем чем одна эмоция отличается от другой, вовсе не на основе некоего интуитивного постижения собственных чувств, а в результате наблюдений за эмоциональным поведением других людей. Только после этого мы начинаем применять к себе те категории, которые узнали на примере эмоционального опыта других.

То, что чувства собеседников, воспринимаемые человеком, позволяют прогнозировать их поведение, конечно, облегчает ему задачу своего поведения по отношению к ним. Это же справедливо и для представителей других биологических видов, особенно приматов. Какое-либо животное, человек или человекообразная обезьяна только тогда способны участвовать в жизни своего сообщества, когда могут довольно точно определять настроение другого члена сообщества: иначе они способны принять миролюбивое животное за врага, а в рассвирепевшем — не увидеть опасности. На самом деле, большинство особей с возрастом научается делать правильные прогнозы, отчасти, вероятно, благодаря врожденным механизмам, а частично из-за того, что ошибки вскоре обнаруживаются и создается масса возможностей учиться на них. В клинической практике большое прогностическое значение открыто выражаемых чувств и эмоций очевидно. Так же ценны и сообщаемые пациентом сведения о своих чувствах, особенно когда они касаются его оценки ситуации и дальнейших намерений.

Для человека то, что он чувствует, — это отражение его отношения (оценки) к окружающему миру и самому себе, это оценка конкретных ситуаций и тех форм поведения, которые активизируются у него время от времени. Таким образом, чувство обеспечивает субъекту контроль над поведением (а также над его физиологическим состоянием). Он может замечать и сообщать об этом; и в меру своих возможностей, естественно, использовать язык чувств. Этим объясняется особое значение языка чувств в клинической практике.

Маловероятно, что в нашем присутствии пациент делает то, что на самом деле хочет. Он может очень сильно сердиться на свою жену, но вряд ли мы увидим, что он на нее набросится. Пациент может вспоминать время, когда сильно тосковал по своей матери, но при этом мы не заметим, чтобы он пытался ее искать. Или он может ревновать к нам другого пациента, однако мы не станем свидетелями сцены выпроваживания последнего из кабинета. Другими словами, системам, управляющим такими формами поведения, не дано действовать автономно. Тем не менее они находятся в состоянии активации, и в силу этого их можно контролировать. Поэтому пациент, проникнувший в свои чувства, может сообщить нам, что он сердится на свою жену, все еще оплакивает свою мать и ревнует нас к другому пациенту. А если он не способен понять свои чувства, мы можем на основе его поведения и высказываний сделать вывод о том, какие системы управления поведением у него активизированы в данный момент. Мы можем также сообщить ему наши выводы, — что, по нашему мнению, он, вероятно, чувствует или что бы он чувствовал, если бы осознавал свое отношение к ситуации или, например, какие системы управления поведением у него активизированы.

Таким образом, язык чувств является незаменимым средством при обсуждении оценки ситуации и активированных систем управления поведением независимо от того, приводит ли активация к наблюдаемому поведению или из-за торможения оно остается в непроявленном состоянии.

Однако язык чувств создает определенные опасности. Главная из них заключается в следующем: вместо того чтобы рассматривать чувства как показатели отношения к ситуации (ее оценки) и форме активизированного поведения, их рассматривают как нечто материальное. Существует также опасность, что врач и пациент сочтут достаточным осознание чувств пациента (что он сердит, печален или испытывает ревность) и не установят точно, какую именно ситуацию пациент оценивает или что он в данный момент склонен делать, например, причинить боль своей жене, или искать свою мать, или выгнать другого пациента из кабинета. Если язык чувств становится препятствием для осознания того, что чувство влечет собой определенного рода действие, тогда лучше всего отказаться от него и временно заменить его языком поведения.

Очевидно, что вопросы, затронутые в этой главе, являются основополагающими для понимания природы человеческого поведения, особенно наиболее сложных и тонких его аспектов. Хотя приведенное описание — всего лишь набросок, я надеюсь, что его достаточно, чтобы показать: принятая в этой работе модель инстинктивного поведения, которая сама по себе, возможно, довольно далека от проблем реальной жизни, может быть использована в качестве основы для построения теории, в большей мере соответствующей запросам повседневной жизни.

Джон Боулби(John Bowlby)