Боулби Д. — Привязанность. Глава 12. Природа и функция поведения привязанности

Глава 12. Природа и функция поведения привязанности

Ты знаешь — ты просто не можешь не знать —
Устал я тебе без конца повторять,
Что нянину руку нельзя отпускать,
Когда ты из дома выходишь гулять.
Послушай про мальчика Джима рассказ,
Который не мог обойтись без проказ
И вот в злополучный и пасмурный день
Во время прогулки исчез, словно тень.
На самом же деле, поесть не успев,
На бедного Джима набросился лев.
Голодный и жадный разинул он пасть
И Джима схватил — вот такая напасть!
Горюя, задумался Джима отец:
Беспечных детей ждет такой же конец.
Пора непослушным ребятам понять —
От няни нельзя никогда убегать!

«Джим». X. Беллак

Теория вторичного влечения: истоки и современное состояние

В предыдущей главе было описано развитие поведения привязанности в жизненном цикле представителей пяти видов из отряда приматов — от макака-резуса до человека. Теперь задача состоит в том, чтобы обсудить, каким образом можно лучше всего понять природу этой формы поведения и контролирующие ее факторы.

До сих пор наиболее распространена теория вторичного влечения, поэтому полезно начать с рассмотрения ее истоков и современного состояния.

Теория вторичного влечения заключается в том, что желание быть с другими представителями вида возникает в результате получения от них пищи. Вот как пишут об этом Доллард и Миллер (Dollard, Miller, 1950): «Вероятно, опыт, получаемый в ситуации кормления, дает ребенку возможность приобрести привычку и желание (to learn to like to be) находиться в обществе других людей, т.е. он может создать основу способности к общению». Фрейд излагает эту мысль так: «Причина, по которой грудному ребенку необходимо ощущать присутствие матери, заключается только в том, что он уже по опыту знает, что мать незамедлительно удовлетворит все его потребности» (Freud, 1926. Р. 137); а позднее он говорит об этом более конкретно: «В своих истоках любовь связана с удовлетворенной потребностью в пище» (Freud, 1940. Р. 188).

Первое, что нужно заметить в отношении теории данного типа, — это то, что она основывается на предположении, а не на результатах наблюдений или экспериментов. Халл занимал позицию, согласно которой, существует ограниченное число первичных потребностей (влечений) — потребностей в пище, жидкости, тепле и сексе, а все остальные формы поведения надстраиваются над ними в процессе научения. Фрейд исходил точно из такого же предположения. В дальнейшем обе теории — теория научения и психоанализ — разрабатывались на основе данного предположения так, словно оно уже получило свое подтверждение; больше оно не обсуждалось. Поскольку никакой другой теории в этой области не было, теория вторичного влечения появилась очень кстати и стала рассматриваться как самоочевидная истина.

Впервые данная теория была подвергнута серьезному сомнению в ранней работе Лоренца (Lorenz, 1935), посвященной запечатлению. Хотя эта работа была опубликована еще в 1935 г., результаты исследований Лоренца оставались мало известными до 1950 г. и оказали большое влияние на психологическую мысль только в последнем десятилетии. Его данные четко и недвусмысленно показали, что поведение привязанности может развиваться у утят и гусят без какой-либо связи с получением ими пищи или какого-либо другого положительного подкрепления. В первые же часы после своего появления на свет эти маленькие создания устремлялись вслед за любым движущимся предметом, который они видели перед собой, будь то их мать, другой человек, резиновый шар или картонная коробка; более того, начав следование за каким-либо конкретным объектом, они затем предпочитали его всем другим и следовали только за ним. Процесс научения, в ходе которого фиксируются отличительные признаки объекта, за которым следует детеныш, известен под названием «запечатление» (см. гл. 10).

После того как эксперименты Лоренца были повторены и его данные подтвердились, естественно было поставить вопрос: существует ли сходство в развитии поведения привязанности у млекопитающих и человека? Теперь имеются убедительные доводы в пользу утвердительного ответа. Поэтому те, кто продолжает придерживаться теории вторичного влечения, если они хотят, чтобы их теорию в будущем принимали всерьез, должны предоставить в ее пользу убедительные доказательства.

Что касается млекопитающих (кроме человека), то только для морской свинки, собаки, овцы и макака-резуса имеются бесспорные свидетельства, что поведение привязанности может развиваться по отношению к объекту, от которого не исходит никакого положительного подкрепления в виде пищи, тепла или сексуальной активности (Cairns, 1966а).

В одной из серий своих экспериментов Шипли (Shipley, 1963) показывает, что морские свинки, изолированные в течение четырех часов после рождения, при виде движущегося плоского белого деревянного предмета начинают за ним следовать. Их реакции не ограничиваются только приближением к объекту, но включают ряд других, типично социальных реакций — обнюхивание, облизывание и стремление к тактильному контакту. В другом эксперименте детеныши морской свинки в течение пяти дней оставались с матерью в полной темноте. Потом их отнимали от матери и помещали перед движущейся моделью на свету. И вновь они реагировали на модель приближением, следованием, а также демонстрировали другие реакции социального типа. Поскольку ранее детеныши находились в темноте, возможность переноса зрительного образа матери на модель отсутствовала, и так как приближение предшествовало контакту с моделью, любое влияние предыдущего контакта с матерью также можно было исключить.

Хотя эксперименты Скотта и его коллег со щенками (их обзор содержится в работе: Scott, 1963) носили не такой строгий характер, тем не менее они привели к впечатляющим результатам. Двух- или трехнедельных щенков полностью изолировали от людей и оставили с матерью и другими щенками из того же помета до начала эксперимента. Исследовались такие вопросы: приблизятся ли щенки к человеку и будут ли следовать за ним, если они ни разу не видели человека и он их не кормил, и если будут следовать, то в каком возрасте и при каких условиях.

В одном из экспериментов щенки сначала получали возможность видеть неподвижно сидящего человека в течение недели по десять минут каждый день, причем впервые это происходило, когда щенкам было либо три, либо пять недель. Они приближались к исследователю и проводили с ним десять минут. Те щенки, которые впервые видели человека в более старшем возрасте, чаще боялись его, — ни один из щенков в возрасте четырнадцати недель к нему не приближался. Таким образом, через несколько недель после начала ползания щенки приближались к человеку, несмотря на то, что он не двигался, а какая-либо связь с пищей здесь отсутствовала.

В другом эксперименте один из коллег Скотта (Фишер) после достижения щенками возраста трех недель держал их в полной изоляции, причем питание они получали с помощью механического приспособления. После этого их каждый день на короткое время выпускали и наблюдали за тем, как они будут реагировать на идущего человека. Все они начинали следовать за ним. В одной группе щенков не только никак не вознаграждали за это, но наоборот, каждый раз наказывали, когда они пытались следовать за человеком, «так что их контакт с человеком был связан только с болезненным опытом». Через несколько недель исследователь перестал их «наказывать». Щенки вскоре перестали убегать от человека; более того, они даже проводили с ним больше времени, чем щенки из контрольной группы, которых поощряли за приближение к человеку обычной лаской и добрым отношением.

Эксперименты Кэрнса с ягнятами дали сходные результаты (Cairns, 1966а, 1966b; Cairns, Johnson, 1965). Примерно с полутора месяцев ягненок находился в изоляции, но мог видеть и слышать, что происходит на экране включенного телевизора. Ягненок жался к телевизору, и когда спустя девять месяцев его выпустили из «заточения» и он не увидел поблизости телевизора, то сразу же стал его искать, а когда наконец нашел, устроился рядом с ним. В другом эксперименте ягнята росли в условиях, допускающих зрительный, слуховой и обонятельный контакт с собакой; в некоторых случаях ягненок и собака во избежание взаимодействия друг с другом были разделены решеткой. Спустя несколько недель, проведенных в разлуке, ягненок снова проявлял все признаки привязанности к собаке: не видя ее, он жалобно блеял и старался ее найти, а когда находил, то всюду сопровождал эту собаку. Таким образом, у ягнят привязанность может развиваться на основе одного лишь зрительного и слухового контакта с объектом, даже без физического взаимодействия с ним.

Кроме того, у ягнят так же, как у щенков, привязанность возникает, несмотря на плохое обращение с ними их «партнеров». Когда ягненка и собаку содержат в одной клетке, никак не ограничивая их действий, собака может кусать, трепать или как-то иначе досаждать ягненку. Однако несмотря на это, когда их разлучают, ягненок сразу же начинает искать собаку, а когда находит, стремится быть с ней рядом. Результаты всех этих экспериментов несовместимы с теорией вторичного влечения.

Аналогичным образом эксперименты Харлоу с макака-резусами также не подтверждают теорию вторичного влечения. В серии экспериментов детенышей обезьян сразу после рождения отнимали у матерей и в качестве замены давали им манекен (куклу) в виде проволочного цилиндра или такого же цилиндра, но обернутого мягкой тканью. Кормили детенышей из бутылочки, помещенной в один из манекенов. Это позволяло отдельно оценить влияние кормления и тактильного контакта к чему-то мягкому. Все опыты показали, что «успокаивающий контакт» вызывал поведение привязанности, а пища — нет.

В одном из экспериментов восемь детенышей обезьян содержали вместе с двумя манекенами — проволочным и матерчатым. Четырех обезьянок кормили (по требованию) из бутылочки, помещенной в матерчатый манекен, а других четырех — из бутылочки, помещенной в проволочный манекен, причем время, которое обезьянки проводили с манекенами, фиксировалось. Результаты показали, что независимо от того, из какого манекена поступала пища, все детеныши большую часть времени проводили возле тряпичного манекена. В то время как детеныши из обеих групп проводили в среднем по пятнадцать часов в день, уцепившись за тряпичный манекен, никто из них не проводил с проволочным манекеном больше часа или двух. Некоторые детеныши, получавшие пищу из проволочного манекена, ухитрялась сосать из бутылочки, продолжая в то же время держаться за матерчатый манекен. Харлоу и Циммерманн (Harlow, Zimmermann, 1959) приходят к следующему выводу:

«Эти данные делают очевидным, что фактор тактильного контакта имеет огромное значение для развития эмоциональных реакций на суррогатную мать [т.е. манекен], а кормление играет несущественную роль. По мере взросления и при наличии возможностей к изучению детеныш, получавший питание от проволочной матери, не обнаруживает ее предпочтения, как это должно было бы быть, если исходить из теории влечения, а вместо этого все больше тянется к матерчатой матери, от которой он не получал пищи. Эти данные идут вразрез с теорией эмоционального развития на основе редукции влечения (потребности)».

Ряд других экспериментов Харлоу также подтверждают этот вывод, особенно те опыты, где сравнивается поведение детенышей обезьян, которых растили в помещении с матерчатым манекеном, не имеющим бутылочки с пищей, с поведением обезьянок, росших в контакте с проволочным манекеном, служившим источником пищи. В двух таких экспериментах анализируется поведение детеныша обезьяны: 1) когда он встревожен и 2) когда он находится в незнакомой обстановке.

Если детеныш обезьяны, растущий рядом с матерчатым манекеном, лишенным источника пищи, чем-то встревожен, он сразу же начинает искать манекен и хвататься за него (точно так же, как в естественных условиях, детеныш сразу начинает искать свою мать и цепляется за нее). После этого детеныш успокаивается и даже начинает интересоваться объектом, который его испугал. Когда подобный эксперимент проводится с детенышем, растущим в клетке с проволочным манекеном, от которого он получает молоко, его поведение оказывается совершенно другим: он не ищет манекен, остается испуганным и не обнаруживает признаков исследовательской активности.

Во втором эксперименте детеныша обезьяны помещали в незнакомую для него комнату (площадью 4 м² и высотой потолка 2 м), в которой было много разных «игрушек». Пока там находилась матерчатая «мать», обезьянка исследовала игрушки, используя манекен как базу, к которой она время от времени возвращалась. Однако если у детенышей такого манекена не было, они начинали

«метаться по комнате, бросаться на пол лицом вниз, обхватывать голову и туловище руками и горестно кричать... Присутствие проволочной матери нисколько не влияет на состояние детеныша. Контрольные опыты, проведенные с обезьянками, которые с момента рождения знали только кормящую их проволочную мать, обнаружили, что даже эти детеныши не выражали по отношению к ней никаких чувств, а ее присутствие нисколько их не успокаивало» (Harlow, 1961).

В обоих случаях типичное поведение привязанности адресуется матерчатому манекену, не имеющему отношения к кормлению, а не «кормящему» проволочному.

С выводами Харлоу относительно поведения детенышей макака-резусов согласуется опыт Роуэлл, полученный в ходе наблюдений за детенышем бабуина. Бабуин получал питание из бутылочки; он мог также сосать куклу и, когда хотел, цепляться за свою попечительницу. Оказалось, что он проявлял интерес к бутылочке, только когда был голоден. В таком случае он с нетерпением хватал ее. В другое время его поведение было обращено на куклу или «на приемную мать»: «бутылочка, хотя он иногда и брал ее в рот, казалось, интересовала его не больше, чем любой другой предмет такого же размера» (Rowell, 1965).

Очевидно, что в экспериментах Харлоу влияние пищи сказывалось в том, что матерчатый манекен становился более привлекательным, чем другой. Например, при наличии выбора из двух матерчатых манекенов, скажем, зеленого с бутылочкой для питания и желтовато-коричневого без бутылочки, детеныш проводил значительно больше времени, цепляясь за манекен, служащий источником пищи; в возрасте сорока дней он проводил на «кормящем» манекене около одиннадцати часов в день, а на «не кормящем» — восемь. Но даже это небольшое предпочтение сокращалось, так что в возрасте четырех месяцев отношение к обоим манекенам становилось одинаковым (Harlow, 1961).

Интересно, что подобно Фишеру, который обнаружил, что, несмотря на наказание, щенки неотступно следуют за объектом, и Кэрнсу, который то же самое наблюдал у ягнят, Харлоу установил, что при угрозе наказания детеныш обезьяны начинает цепляться еще сильнее. В одном из экспериментов матерчатый манекен имел отверстия, через которые подавался сжатый воздух. Условным раздражителем служил зуммер, предупреждавший детенышей о скором и сильном порыве ветра, чего, как известно, обезьяны очень боятся. Вскоре детеныши уже знали, чего следует ожидать, но вместо того, чтобы уклоняться от струи воздуха, они все делали наоборот: прижимались к манекену с еще большей силой и в результате получали в лицо и живот струи воздуха максимальной мощности (Harlow, 1961; Rosenblum, Harlow, 1963). С особой силой поведение привязанности проявилось также у тех детенышей обезьян, матери которых плохо с ними обращались (Seay, Alexander, Harlow, 1964). Конечно, это парадоксальное явление возникает как неизбежный результат того, что поведение привязанности вызывается чем-то пугающим. Этот вопрос обсуждается подробнее в следующей главе.

Теория вторичного влечения применительно к человеку

Хотя все эти эксперименты показывают несостоятельность теории вторичного влечения применительно к млекопитающим животным, тем не менее в отношении человека они оставляют вопрос открытым. Данные, касающиеся человека, не позволяют сделать окончательный вывод. Однако ряд наблюдений дает возможность предполагать, что факторы, способствующие поведению привязанности у человека, не слишком отличаются от факторов, действующих у родственных ему млекопитающих животных.

Во-первых, хорошо известно, что человеческий детеныш от рождения обладает способностью к цеплянию, сила которого позволяет удерживать свой вес, — способность, увидев которую, Фрейд назвал «хватательным инстинктом» (Freud, 1905. Р. 180). Во-вторых, младенцы любят находиться в обществе людей. Уже в первые дни жизни они успокаиваются в процессе общения, когда их берут на руки, говорят с ними или ласкают. Очень скоро им, по-видимому, начинает нравиться наблюдать за движением людей. В-третьих, интенсивность реакций лепета и улыбки у детей растет, если взрослый дает на них чисто социальный ответ, т.е. уделяет малышу даже немного внимания (Brackbill, 1958; Rheingold, Gewitz, Ross, 1959). He требуется ни еда, ни уход, хотя их наличие может оказать положительное влияние. Таким образом, имеются убедительные данные, что человеческий детеныш «устроен» так, что с готовностью реагирует на социальные раздражители и быстро включается в социальное взаимодействие (см. дальнейшее обсуждение этой темы в гл. 14).

Готовность реагировать на социальные стимулы у детей на самом деле так велика, что нередко они привязываются даже к другим младенцам такого же возраста или немного старше. Они протестуют против их ухода и пытаются следовать за ними, а когда те возвращаются, они приветствуют их и тянутся к ним. Случаи привязанности такого рода описаны Шаффером и Эмерсоном (Schaffer, Emerson, 1964а). Они также составляют предмет статьи Анны Фрейд и Софи Данн (Freud, Dann, 1951), в которой рассказывается о группе из шести детей в возрасте от трех до четырех лет, находившихся в концентрационном лагере и, очевидно, постоянно общавшихся только друг с другом. Авторы подчеркивают, что «положительные чувства дети испытывали исключительно к членам своей группы... они очень заботились друг о друге, но в то же время больше никто и ничто их не интересовало».

Тот факт, что маленький ребенок может привязаться к другим детям того же возраста или постарше, означает, что привязанность может возникать в отношении лица, никак не связанного с удовлетворением физиологических потребностей ребенка. Это справедливо даже в случае, когда лицом, к которому привязывается ребенок, является взрослый человек. Среди тех, кто, по оценке Шаффера и Эмерсона, были главными (или одними из нескольких основных) лицами, к которым были привязаны шестьдесят шотландских детей, участвовавших в исследовании, не менее одной пятой «никак не были связаны с физическим уходом за ребенком. Очевидно, привязанность может развиваться, — делают они вывод, — даже если люди, на которых она направлена, не имеют никакого отношения к удовлетворению физических потребностей». Факторы, от которых, по мнению этих исследователей, наиболее явно зависит, к кому будет испытывать привязанность ребенок, — это быстрота, с которой человек реагирует на сигналы ребенка, и интенсивность взаимодействия с ним.

Достоверность этих данных подтверждается результатами недавно проведенной экспериментальной работы, которая показывает, что один из самых эффективных способов улучшить выполнение ребенком любой задачи на перцептивное различие или выработку двигательного навыка, — это награда дружелюбной реакцией со стороны другого человека. Бауэр (Bower, 1966) описывает, как начиная с двухнедельного возраста можно исследовать зрительный мир младенцев на основе метода оперантного научения, когда подкреплением служит всего лишь появление перед ребенком взрослого, произносящего «ку-ку». Стивенсон (Stevenson, 1965) описывает ряд исследований, в которых навыки выполнения детьми простых задач формируются на основе минимального социального одобрения каждого правильного ответа.

Таким образом, данные подобного рода служат серьезным подтверждением точки зрения, согласно которой поведение привязанности у человека, так же как у животных, может развиваться без традиционного подкрепления пищей и теплом. Это означает, что для признания самостоятельности теории вторичного влечения применительно к человеку, когда доказана ее несостоятельность в отношении довольно близких, родственных для человека видов, необходимы новые убедительные данные, которые пока отсутствуют. Каковы же в таком случае причины сохранения теории вторичного влечения?

Среди нескольких причин, по которым психоаналитики не спешат с ней расставаться, — это потребность в какой-то теории, объясняющей высокую частоту встречаемости оральных симптомов при всех видах невротических и психологических состояний.

На основе теории вторичного влечения такие симптомы легко объяснимы, если их рассматривать как регрессию к более ранней стадии нормального развития, когда объектные отношения сводятся исключительно к отношениям орального типа. Если такое объяснение признается неприемлемым, то что предлагается в качестве альтернативы? Существуют три подхода к этой проблеме.

Во-первых, даже если в соответствии с выдвинутой гипотезой поведение привязанности возникает и развивается независимо от получения пищи, оно, тем не менее, зависит от сосания — это парадоксальное положение подробно обсуждается в следующей главе. По этой причине теория регрессии может не отвергаться полностью.

Во-вторых, на основе механизмов символического замещения оральные стимулы могут иногда рассматриваться больным как эквивалент отношений с человеком, поскольку часть для него репрезентирует целое.

В-третьих, по-видимому, во многих случаях оральную активность следует отнести к смешанному типу активности, которая возникает в случае фрустрации какой-то иной активности и которая выглядит как не связанная с контекстом действия. Возможные механизмы возникновения таких видов активности в ситуациях конфликта обсуждались в гл. 6. Поскольку постулируемые процессы совершаются на досимволическом (infra-symbolic) уровне, краткое обсуждение их роли в жизни человека может оказаться полезным.

При работе с людьми мы так привыкли видеть, что один вид деятельности выполняется вместо другого, в символическом плане равноценного, что, быть может, нелегко представить, что сходные замещения могут встречаться и на досимволическом уровне. Приведем два примера. Ребенок, лишенный внимания, сосет большой палец; ребенок, разлученный с матерью, переедает. Можно полагать, что в таких ситуациях большой палец и пища символизируют мать в целом или, по крайней мере, ее грудь и молоко. Альтернатива состоит в рассмотрении таких действий как замещений, возникающих в результате психологических процессов досимволического уровня, например процессов, лежащих в основе гнездостроительного поведения воинственных чаек; другими словами, это постулирование того, что в ситуации фрустрации привязанности ребенка к матери сосание им пальца или переедание возникают как не связанные с контекстом виды активности не символического характера. Заслуживает внимания тот факт, что нечто похожее встречается также у низших приматов и у человекообразных обезьян. У детенышей макака-резуса и шимпанзе, выращенных без матери, за которую они могли бы цепляться, наблюдается чрезмерно выраженное аутоэротическое сосание. Ниссен отмечает, что в то время как у детенышей шимпанзе, выросших с матерями, сосание большого пальца не наблюдалось, оно встречалось у 80% обезьян, росших в условиях изоляции. То же самое имеет место и у макака-резусов. В лаборатории Харлоу взрослая самка макака-резуса обычно сосала свою собственную грудь, а самец — свой пенис. Оба выросли в изоляции. В этих случаях то, что следовало бы назвать оральными симптомами, получило развитие в результате лишения детеныша привязанности к матери на основе процессов, которые явно относятся к досимволическому уровню. Не может ли то же самое относиться и к оральным симптомам у детей?

В этой связи наводят на размышления наблюдения Анны Фрейд и Софи Данн за детьми, побывавшими в концентрационном лагере: «Питер, Руфь, Джон и Лия — все были неисправимыми любителями сосать большой палец». Авторы приписывают данную привычку тому, что этим детям «мир объектов» принес одни разочарования». Они продолжают:

«То, что слишком интенсивное сосание прямо зависело от нестабильности их объектных отношений, подтвердилось в конце года, когда дети узнали, что их должны увезти из Буллдогз Банк: сосание пальца в дневное время стало у всех них доминирующим занятием. Их упорство в получении орального удовольствия... колебалось в соответствии с отношением детей к окружающей обстановке...»

Если этот вид замещения может встречаться у детей, не может ли процесс, протекающий на досимволическом уровне, также отвечать, по крайней мере, за оральные симптомы у взрослых людей, возникающие в том случае, когда все их объектные отношения в целом по какой-то причине становятся для них затруднительными?

Оправдан ли такой подход к анализу оральных симптомов, покажут лишь дальнейшие исследования. Он обозначен здесь с целью показать, что предложенная теория поведения привязанности может привести к построению логичной альтернативы традиционным объяснениям оральных симптомов на основе теории вторичного влечения.

Вопрос о запечатлении

В случае отказа от теории вторичного влечения и попыток найти ключи к новой теории в работе Лоренца, а также в исследованиях, вдохновленных им, возникает вопрос: можно ли уподобить процесс развития поведения привязанности у человека запечатлению?

В своих ранних работах, посвященных запечатлению, Лоренц (Lorenz, 1935) прямо отрицал наличие у млекопитающих какого-либо процесса, подобного запечатлению. Со временем, однако, взгляды по этому вопросу изменились. С одной стороны, представления о запечатлении расширились (см. гл. 10), с другой — экспериментальная работа с млекопитающими (речь пока не идет о человеке) показала, что, по крайней мере, развитие некоторых их видов можно успешно сравнивать с развитием птиц, вьющих гнезда, поскольку между ними имеется определенное сходство. Поэтому при условии, что не делается никаких поверхностных предположений, о чем предупреждал Хайнд (Hinde, 1961, 1963), полезно рассмотреть вопрос о существовании чего-либо, напоминающего запечатление у человека. Этот вопрос вновь поднимает уже возникавшую проблему: имеется ли подобный процесс у млекопитающих животных?

Млекопитающие животные

В предыдущем разделе было достаточно ясно показано, что ход развития поведения привязанности у некоторых видов млекопитающих имеет много общего с тем, как развивается привязанность у птиц, вьющих гнезда. Например, вначале многие реакции, которые должны адресоваться матери, может вызывать широкий круг объектов. Но обычно вскоре происходит сужение круга эффективных объектов-стимулов. По-видимому, это происходит благодаря научению в результате воздействия, а также благодаря подкреплению определенных признаков объекта, идущему от тактильного контакта, движения и звука, которым мать зовет своего детеныша. После того как изучены характерные особенности самки, к которой привязан детеныш, его реакции в основном либо полностью направляются на нее. Более того, как только предмет выбран, его предпочтение обычно становится весьма устойчивым, так что смещение поведения привязанности от знакомого животного на новое и незнакомое делается все более и более затруднительным. Основная причина этого состоит в том, что у млекопитающих, как и у птиц, реакция на любое незнакомое животное по мере взросления детеныша становится все теснее связанной со страхом и реакцией убегания (удаления).

Роль реакций страха в ограничении возможностей для развития привязанности по мере взросления детеныша хорошо показана Скоттом (Scott, 1963) в экспериментах со щенками, о которых уже упоминалось. Если щенку, впервые увидевшему человека, было не больше пяти недель, у него сразу же возникала реакция приближения к нему. Напротив, семинедельные щенки, впервые оставленные с человеком, в течение первых двух дней эксперимента старались держаться от него подальше и пробовали приблизиться только в последующие дни. Другие щенки, которым было по девять недель, первые три дня держались на расстоянии от человека, а щенки, которые впервые увидели человека в возрасте четырнадцати недель, вообще ни разу не приближались к нему на протяжении всей недели, пока шел эксперимент. Только в результате заботливого отношения к ним в течение долгого времени, пишет Скотт (там же), щенки из последней группы преодолели свой страх; но даже после этого в своей последующей жизни они продолжали побаиваться людей.

Результаты опытов Харлоу с макака-резусами дают сходные по смыслу результаты. До шести-семи недель детеныши обезьян проявляют слабые реакции страха в ответ на зрительные стимулы (Harlow, Zimmermann, 1959). Поэтому до этого возраста детеныш охотно приближается к любому новому животному или объекту; однако позднее у него нарастают реакции избегания. Например, детеныш, которого в течение первых трех месяцев жизни держали в социальной изоляции, при помещении его вместе с другими обезьянами проявляет крайнюю степень тревоги: он буквально «приклеивается» к одному месту и отказывается от пищи. Но и в этом случае через несколько недель детеныши в какой-то мере восстанавливаются, а через пару месяцев довольно активно начинают играть с другими обезьянками (Griffin, Harlow, 1966). Однако те детеныши, которые находились в социальной изоляции в течение первых шести месяцев жизни, не обнаруживали признаков восстановления. Животные, которые провели в социальной изоляции шестнадцать месяцев, при переводе их в другую обстановку практически могут только сидеть, сжавшись и обхватив себя руками, и раскачиваться из стороны в сторону. Так продолжается, по крайней мере, два-три года (Mason, Sponholz, 1963). Столь ущербное поведение объясняется, по-видимому, их паническим страхом перед всем новым, включая, конечно, и других обезьян.

Таким образом, и у щенков, и у макака-резусов период времени, наиболее благоприятный для развития привязанности, ограничен. После окончания данного периода возможность формирования привязанности к новому объекту, хотя и остается, но все более и более затрудняется.

В этом отношении, как и во многих других, связанных с развитием поведения привязанности, между млекопитающими и птицами имеется много общего. Действительно, учитывая то, что любые черты сходства — это следствие конвергентной эволюции, а не результат действия некоего общего наследственного механизма, степень сходства поразительна. Как указывает Хайнд (Hinde, 1961), это несомненное следствие общей проблемы выживания, которая стоит перед всеми представителями животного мира.

Запечатление у человека

Из последующих глав станет ясно, что (насколько нам известно в настоящее время) развитие поведения привязанности у детей хотя и происходит намного медленнее, чем у детенышей млекопитающих животных, но в целом с ним не расходится. Существует множество свидетельств, подтверждающих этот вывод, и нет данных, противоречащих ему.

Имеющиеся в настоящее время сведения о развитии поведения привязанности у людей можно кратко суммировать в тех восьми пунктах, которые были представлены в гл. 10 при описании данных о запечатлении у птиц.

1. Любые социальные реакции у младенцев сначала возникают в ответ на широкий набор стимулов, который позднее сужается, а через несколько месяцев после рождения сводится к стимулам, исходящим от одного или всего лишь нескольких лиц.

2. Имеются данные о том, что в ответ на одни виды стимулов социальные реакции возникают заметно чаще и легче, чем на другие.

3. Чем больше у ребенка опыт социального взаимодействия с каким-либо человеком, тем сильнее становится его привязанность к этому человеку.

4. Тот факт, что научение распознавать разные лица обычно возникает вслед за зрительным и слуховым сосредоточением, предполагает, что, возможно, определенную роль в этом играет научение в результате воздействия (Научение в результате воздействия Боулби упоминает в гл. 10. — Примеч. ред.).

5. У большинства детей поведение привязанности к предпочитаемому ими лицу развивается на первом году жизни. Можно предполагать, что на протяжении первого года имеет место сензитивный период, во время которого поведение привязанности развивается наиболее легко.

6. Маловероятно, чтобы начало сензитивного периода относилось ранее, чем к шестинедельному возрасту, скорее он может начаться на несколько недель позже.

7. Примерно с полугода, а вполне отчетливо — после восьми-девяти месяцев маленькие дети начинают реагировать на появление незнакомых людей страхом, причем реакции страха у них усиливаются по сравнению с более младшим возрастом. Из-за увеличения частоты и силы реакций страха развитие привязанности к новому лицу в конце первого года жизни (и позднее) становится все более затруднительным.

8. Как только у ребенка возникает сильная привязанность к определенному лицу, он начинает выделять это лицо из всех других, и это предпочтение обычно сохраняется, даже в случае разлуки с ним.

Данные, подтверждающие эти положения, представлены в последующих главах.

Таким образом, исходя из того, что нам известно в настоящее время, можно сделать вывод, что сам ход развития поведения привязанности у ребенка и ее избирательное сосредоточение на определенном лице весьма сходны с тем, как происходит развитие поведения привязанности у млекопитающих животных и птиц. Поэтому имеются все основания, чтобы отнести развитие привязанности к процессу запечатления, при условии что этот термин используется в наиболее принятом в настоящее время широком значении. На самом деле, в противном случае возник бы совершенно необоснованный разрыв между поведением привязанности у человека и других биологических видов.

Функция поведения привязанности

В гл. 8 были четко разграничены причины (факторы), вызывающие ту или иную форму поведения, с одной стороны, и функция, которую это поведение выполняет — с другой. В число факторов, активизирующих определенную систему управления поведением, входят такие агенты, как уровень содержания гормонов, а также специфические стимулы, исходящие из внешней среды. Что же касается функции, которую выполняет поведение, то ее следует искать в том вкладе, который она вносит в выживание вида. Примером может служить поведение спаривания самца: обычно причинами, вызывающими это поведение, служит уровень андрогенов и присутствие самки; а его функция — способствовать воспроизводству вида.

В традиционных дискуссиях о природе связи, существующей между ребенком и его матерью, причины возникновения и функция этой связи четко не разграничивались. В результате никакого систематического анализа вопроса о том, в чем может заключаться функция привязанности, нет. Очевидно, что сторонники мнения, будто связь с матерью является результатом вторичного влечения, вызванного голодом, полагают, что эта связь полезна, так как обеспечивает ребенку близость к источнику питания, хотя прямо это положение не обсуждается.

Можно предположить, что Фрейд также считал, будто функция связи ребенка с матерью заключается в обеспечении его питанием, однако в действительности позиция Фрейда несколько иная. В своем первом систематическом обсуждении данной проблемы («Торможение, симптом и страх», Freud, 1926) он утверждает следующее: основная опасность, угрожающая ребенку, состоит в нарушении его психического аппарата избыточной стимуляцией, исходящей от неудовлетворенной физиологической потребности. Сам ребенок с этой опасностью справиться не может. Однако мать способна устранить эту опасность. Следовательно, ребенок, зная «по опыту, что она без промедления удовлетворяет все его потребности... хочет ощущать присутствие своей матери». Вывод из этого утверждения следующий: функция вторичного влечения ребенка к матери заключается в том, что, обеспечивая присутствие матери, она тем самым предупреждает нарушения психического аппарата «вследствие накопления стимуляции, от которой нужно освобождаться» (там же. Р. 137). С этой точки зрения пища имеет большое значение, поскольку помогает устранять избыточную стимуляцию.

Все имеющиеся данные свидетельствуют об ошибочности теории вторичного влечения в отношении связи, существующей между ребенком и матерью, в какой бы форме эта теория ни выражалась, так как даже у млекопитающих пища играет минимальную роль в развитии и сохранении поведения привязанности, поэтому функцию привязанности ребенка к матери нужно рассматривать с новых позиций.

Точка зрения, которую я уже высказывал, состоит в том, что функция поведения привязанности заключается в защите от хищников (Bowlby, 1964). В последние годы была также выдвинута теория, согласно которой связь с матерью создает для ребенка возможность перенять у нее различные виды деятельности, необходимые для выживания. Данное предположение иногда высказывается в ходе дискуссий и, по-видимому, его разделяет в своей статье Мерфи (Murphy, 1964).

В настоящее время эти два предположения не противоречат друг другу. И не только это: оба они представляются вполне правдоподобными. Если поблизости находятся хищники, поведение привязанности ребенка, несомненно, способствует достижению его безопасности. Кроме того, в обществе матери ребенок получает прекрасную возможность научиться тем формам деятельности, которые полезны для его выживания. Поскольку каждый из названных результатов является следствием поведения привязанности, причем его благоприятным следствием, почему же в таком случае не согласиться с тем, что, возможно, они оба являются его функциями?

Однако такое решение вопроса означало бы уход от проблемы. Как уже говорилось в гл. 8, биологическая функция определенного компонента поведения — это вовсе не любой благоприятный результат, к которому может вести осуществление этого поведения. Биологическая функция представляет собой более узкое понятие — это тот результат, благодаря которому в ходе эволюции данная форма поведения была включена в репертуар биологического оснащения вида. Такое включение происходит в результате некоторого преимущества (с точки зрения выживания и успешного размножения), которое та или иная форма поведения создает тем, кто ею обладает. Поскольку особи, наделенные задатками к развитию данного поведения, оставляют более многочисленное потомство, чем те, у которых оно отсутствует, и благодаря наследственности их потомство тоже наделено им, наступает время, когда фактически все представители вида (или какая-то его популяция) обладает прекрасными задатками к развитию этого поведения. Для того чтобы определить биологическую функцию данной формы поведения, нужно ответить на следующий вопрос: каково то конкретное преимущество, которое рассматриваемое поведение дает индивидам, наделенным способностью к его развитию, и которое обеспечивает им достижение большего успеха в размножении вида по сравнению с теми, у кого нет этой способности?

В отношении поведения привязанности мы располагаем слишком скудными данными, чтобы уверенно ответить на этот вопрос. Поэтому рассмотрим как подтверждающие, так и опровергающие это предположение аргументы.

Предположение, согласно которому главное преимущество, предоставляемое поведением привязанности, в том, что оно дает ребенку возможность научиться от матери различным видам деятельности, необходимым для выживания, на первый взгляд, представляется весьма убедительным. Детеныши разных видов, особенно млекопитающих, получают от рождения гибкий поведенческий репертуар. В ходе развития этот репертуар на основе процессов научения существенно совершенствуется, причем научение в значительной мере происходит путем подражания тому, что делает мать и на какие объекты направляет свое поведение, например, чем питается. Таким образом, нет сомнений, что один из результатов нахождения детенышей млекопитающих вблизи матери — это получение хорошей возможности перенять от нее полезные навыки.

Тем не менее есть две причины, которые не позволяют нам считать это главным преимуществом, создаваемым поведением привязанности. Во-первых, почему (как это происходит у многих видов млекопитающих) поведение привязанности должно сохраняться у них во взрослой жизни столь долгое время уже после завершения научения? И почему оно в таком случае должно особенно стойко сохраняться у самок? Во-вторых, почему поведение привязанности должно возникать и достигать максимальной силы, когда животное находится в состоянии тревоги? Теория, которая связывает функцию привязанности с возможностью научения, очевидно, не может ответить на эти вопросы.

Предположение о том, что кардинальное преимущество, предоставляемое животному поведением привязанности, состоит в защите от хищников, затрагивает аспект, хорошо известный всем натуралистам, ведущим исследования в природных условиях, но практически не знакомый психологам и психоаналитикам. Однако нет сомнений в том, что для всех видов животных опасность смерти в результате нападения точно так же велика, как и опасность смерти от голода. Все животные питаются, потребляя либо растительную, либо животную пищу, либо ту и другую. Поэтому чтобы выжить, животные любого вида должны преуспеть в добывании себе пищи, а также в размножении, по крайней мере, до того как самим стать пищей для животного какого-то другого вида. Поэтому поведенческий аппарат, используемый для защиты от хищников, имеет такое же большое значение, как и аппарат, обслуживающий поведение, связанное с кормлением или размножением. Этот элементарный закон природы слишком часто забывается в условиях лабораторной работы или городской среды.

То, что защита от хищников является наиболее вероятной функцией поведения привязанности, подтверждается тремя фактами. Во-первых, есть убедительное доказательство, основанное на наблюдениях за многими видами птиц и млекопитающих, что одиночное животное с гораздо большей вероятностью подвергается нападению и погибает от хищника по сравнению с животным, ведущим совместный с другими представителями своего вида образ жизни. Во-вторых, поведение привязанности возникает особенно легко и достигает большей силы у тех животных, которые в силу возраста, величины или состояния особенно уязвимы для хищников, например, детеныши, беременные самки, больные животные. В-третьих, сильно выраженное поведение привязанности всегда возникает в ситуациях, когда ожидается или ощущается присутствие хищника. Никакая другая теория не согласуется с этими фактами.

Парадоксальные данные о том, что чем большее наказание получает детеныш, тем сильнее он привязывается к тому, от кого оно исходит, также очень трудно объяснить на основе какой-либо другой теории. Однако оно вполне совместимо с точкой зрения на функцию поведения привязанности как защиту от хищников. Это показывает одно важное наблюдение: когда доминирующий самец чувствует присутствие хищника или какую-либо другую опасность, он обычно угрожает или даже нападает на детеныша, который неосторожно приближается к опасному месту (Hall, DeVore, 1965; Kawamura, 1963). Пугающее детеныша поведение доминирующего самца вызывает у него поведение привязанности. В результате детеныш устремляется к взрослому животному, причем нередко к тому самому самцу, который его напугал. Поступая таким образом, детеныш также избегает опасности.

Хотя эти аргументы достаточно весомы, наблюдения за приматами в природных условиях бросают некую тень сомнения на их обоснованность. Нападения на обезьян наблюдались крайне редко, а на крупных человекообразных обезьян — шимпанзе и горилл — они вообще не отмечены. Считается, что эти два вида обезьян чуть ли не живут в райском саду, огражденном от врагов. Так ли это на самом деле — неизвестно. Уошберн и его коллеги сомневаются в этом. Обсуждая данную проблему, они (Washburn, Jay, Lancaster, 1965) пишут:

«В целом вопрос об отношениях между хищником и жертвой среди приматов очень труден для изучения. Редкие случаи нападения, такие как нападение орла (Haddow, 1952), может быть, и имеют важное значение для выживания приматов, но они наблюдаются редко, потому что присутствие человека отпугивает либо хищника, либо жертву. Мы считаем, что преуменьшение значения нападения хищников на приматов в настоящее время связано с трудностью проведения наблюдений и с тем, что даже сейчас основная часть исследований приматов в естественных условиях проводится в таких местах, где количество хищников уменьшилось или они вообще исчезли в результате деятельности человека. Большинство хищников активны ночью, однако удовлетворительные исследования ночного поведения низших и человекообразных обезьян до сих пор отсутствуют».

На этом оставим рассмотрение данного вопроса. В общем, считается, что из нескольких выдвинутых предположений относительно функции поведения привязанности, защита от хищников представляется наиболее вероятным. В ходе дальнейшего изложения мы будем придерживаться именно такой точки зрения.

Замечания по поводу терминологии: понятие «зависимость»

Следует отметить, что в данной книге мы избегаем употребления слов «зависимость» (dependence) и «подчиненное положение» (dependency), хотя они давно и широко используются психоаналитиками, а также психологами, которые придерживаются теории вторичного влечения. Основой для этих понятий является мысль о том, что ребенок привязывается к матери, потому что он зависит от нее как от источника удовлетворения его физиологических потребностей. Помимо того, что в их основе лежит явно ложная теория, имеются и другие причины, побуждающие отказаться от их использования.

Дело в том, что быть привязанным к матери и зависеть от нее — совершенно разные вещи. Например, в первые недели жизни ребенок, безусловно, зависит от материнского ухода, но он еще не испытывает к ней привязанности. И наоборот, ребенок двух-трех лет, за которым ухаживают чужие люди, может обнаруживать совершенно явные признаки сохранения сильной привязанности к матери, хотя в это время он от нее никак не зависит.

С логической точки зрения слово «зависимость» обозначает, в какой степени один индивид полагается на другого в своей жизни, таким образом, оно обозначает функциональную связь; термин «привязанность» в контексте данной книги обозначает форму поведения и является чисто описательным. С учетом различий в значении этих слов можно сказать следующее: в то время как зависимость ребенка при рождении максимальна и затем более или менее постоянно уменьшается по мере наступления зрелости, привязанность при рождении отсутствует и не проявляется достаточно явно вплоть до достижения ребенком шестилетнего возраста. Таким образом, эти термины далеко не синонимы.

Несмотря на все эти логические неувязки, все же можно было бы утверждать, что такой термин, как «поведение зависимости», можно использовать вместо термина «поведение привязанности» хотя бы потому, что многие психологи привыкли к термину «зависимость». Но имеется еще одна причина, причем более веская, чем приведенные выше, по которой применять его не следует. Эта причина в том, что оценочный смысл термина «зависимость» прямо противоположен смыслу, который несет термин «привязанность», к тому же этот смысл ему придается намеренно.

Согласно распространенному мнению, быть зависимым для человека хуже, чем быть независимым, например, назвать кого-нибудь зависимым, имея в виду его личные отношения, обычно значит отозваться о нем несколько пренебрежительно. Но сказать о ком-то, что он привязан к другому человеку, вовсе не значит отозваться о нем с пренебрежением. Наоборот, привязанность членов семьи друг к другу многими считается достойной восхищения. И напротив, безразличие, проявляемое человеком в личных отношениях, обычно не воспринимается как что-то положительное. Таким образом, если зависимость в личных отношениях — это такое состояние, которого следует избегать или преодолевать, то привязанностью чаще всего нужно дорожить.

Полагаем, что в силу этих причин использование терминов «зависимость» и «потребность в зависимости», если обозначить ими поведение, направленное на сохранение близости и контакта, ничего, кроме путаницы, не принесет. Небезынтересно, что, несмотря на свою приверженность к теории вторичного влечения, и Зигмунд Фрейд, и Анна Фрейд тем не менее пользовались термином «привязанность» (Freud, 1931; Burlingham, Freud, 1944).

Кроме того, они применяли термины «катексис объекта» и «аффилиация».

У термина «катексис» есть два недостатка. Первый и основной в том, что он был введен в рамках энергетической теории Фрейда, трудности которой обсуждались в гл. 1. Дополнительная трудность заключается в том, что он не позволяет обсуждать различия между объектом, на который направлено поведение привязанности, и объектом, которому адресовано сексуальное поведение, — данный вопрос обсуждается в этой главе далее.

Термин «аффилиация» был введен Мюрреем (Murray, 1938): «Этот термин охватывает все проявления дружелюбия и доброжелательности, желание что-либо делать вместе с другими людьми». Данное значение намного шире, чем привязанность, и в то же время оно не предполагает, что поведение должно быть направлено на одно или несколько конкретных лиц, что собственно является критерием поведения привязанности. Сам Мюррей признает эту разницу и вводит дополнительную потребность — «потребность в опеке» (succorance). В схеме Мюррея зависимость рассматривается как результат соединения аффилиации и потребности в опеке.

Другой недостаток понятия «аффилиация» заключается в том, что оно мыслится как «потребность», а неоднозначность этого понятия обсуждалась в гл. 8. Поскольку этот термин продолжает использоваться в том первоначальном значении, которое ему придал Мюррей (например, Schachter, 1959), он определенно не подходит в качестве альтернативы для термина «привязанность».

Привязанность и другие системы социального поведения

В этой и предыдущей главе связь между ребенком и матерью обсуждалась безотносительно к сексуальному или какому-либо иному виду социального поведения. Вместо этого привязанность представлена как система поведения, которая имеет свою собственную форму внутренней организации и несет самостоятельную функцию. Более того, когда обсуждалось сексуальное поведение (см. гл. 10), оно рассматривалось как система поведения, отличного от поведения привязанности, имеющего другой онтогенез и, конечно, другую функцию. Может возникнуть вопрос, означает ли это, что в новой схеме не существует никаких связей между привязанностью и половой активностью? Если так, не игнорируется ли при этом одно из величайших достижений Фрейда?

Кратко ответить на этот вопрос можно так: хотя поведение привязанности и сексуальное поведение рассматриваются как разные поведенческие системы, между ними, несомненно, существует чрезвычайно тесная связь. Поэтому новая схема, без колебаний признавая клинические явления, для объяснения которых была выдвинута теория Фрейда, предлагает им другое истолкование.

Некоторые разделы теории Фрейда, касающиеся детской сексуальности, создавались для объяснения данных о том, что установленные сексуальные извращения обычно (практически всегда) берут свое начало в детстве. В гл. 10 упоминается ряд процессов развития (как теперь известно, они широко распространены среди молодых животных), которые, если они идут неправильно, могут привести к аномальному формированию сексуального поведения и вполне могут стать причиной патологии развития у человека.

Другие разделы психоаналитического подхода к детской сексуальности разрабатывались для объяснения фактов, показывающих, что на форму сексуального поведения человека во взрослом возрасте оказывают сильное влияние особенности его поведения в детстве по отношению к матери и/или отцу. В традиционной психоаналитической теории существование такой связи объясняется тем, что эти две формы поведения — детская и взрослая — просто разные проявления единой либидинальной силы. С этой точки зрения их связь и влияние принимаются как безусловные, объяснения же требуют различия между этими двумя формами поведения. В новой теории, напротив, именно различия между двумя формами поведения рассматриваются как естественные и неизбежные, а вот связь между ними нуждается в объяснении.

Существуют три основные причины, по которым целесообразно сохранить разграничения между понятиями «поведение привязанности» и «сексуальное поведение». Первая причина заключается в том, что активизация этих двух систем происходит независимо друг от друга. Вторая состоит в том, что категории объектов, на которые направлена каждая из них, могут быть совершенно разными. Третья причина в следующем: сензитивные периоды в развитии каждой из двух систем обычно приходятся на разные возрастные стадии. Рассмотрим эти причины подробнее.

Функционально полноценное поведение привязанности развивается на ранних этапах жизненного цикла и очень скоро достигает высоких уровней активности; в то же время у взрослых особей поведение привязанности не так интенсивно, а у некоторых видов животных оно вообще практически не проявляется. Сексуальное поведение, наоборот, достигает своего развития поздно; при этом проявления его незрелых форм обычно носят фрагментарный характер и не реализуют его функцию.

Яркий пример того, как различны линии развития поведения привязанности и сексуального поведения в рамках единого жизненного цикла, можно видеть у копытных животных. Ягненок следует за своей матерью, пока он маленький, причем если это самка, так продолжается и во взрослом возрасте. В результате, как уже отмечалось, стадо овец состоит из ягнят, следующих за своими матерями, которые в свою очередь следуют за бабушками, те — за прабабушками и т.д. Во главе стада находится самая старая овца. Таким образом, у овец-самок, так же как у самок многих родственных овцам видов, поведение привязанности отчетливо присутствует от рождения до смерти. Сексуальное поведение у этих животных, наоборот, носит эпизодический характер. По достижении сексуальной зрелости молодые самцы уходят из стада самок и образуют отдельные группы. Только один-два раза в год — в период половой охоты — самцы вторгаются в стадо самок для ухаживания, а затем — спаривания. После этого самцы опять покидают стадо самок, и сексуальная активность у особей обоих полов прекращается до следующего периода эструса. Следовательно, различны не только формы осуществления поведения привязанности и сексуального поведения, но также резко различаются периоды жизненного цикла, на которые приходится их активность.

Это же относится и к категории объектов, на которые могут направляться эти разные паттерны поведения, — в некоторых случаях они совершенно различны. Например, все проявления поведения привязанности утенка адресовались человеку, однако, его сексуальное поведение целиком направлялось на птиц того же вида, к которому принадлежал он. Причины этого, во-первых, связаны с тем, что диапазоны стимулов, способных вызывать две данные формы поведения, могут быть разными и, во-вторых, сензитивные периоды, во время которых происходит сужение диапазона стимулов этих форм поведения, тоже могут не совпадать. Опыты показывают, что сензитивный период реакции следования у диких уток приходится примерно на первые сорок восемь часов их жизни, в то время как сензитивный период сексуального поведения длится с третьей по восьмую неделю (см. гл. 10). Хотя мы не располагаем достаточными данными относительно млекопитающих, очевидно, что у них сензитивный период в отношении сексуального партнера тоже не может иметь место раньше периода выбора объекта привязанности. Что касается человека, то по сведениям, полученным от пациентов о выборе их фетиша, он чаще всего относится примерно к трехлетнему возрасту, т.е., по крайней мере, на два года позднее, чем сензитивный период выбора лица, к которому формируется привязанность ребенка.

Так или иначе, экспериментальная работа с человекообразными обезьянами привела Харлоу к выводу, что у них, как у и других видов животных, поведение привязанности и сексуальное поведение лучше рассматривать в качестве разных систем.

В последнем обзоре своих исследований Харлоу и его коллеги (Harlow, Harlow, 1965) описывают пять разных аффективных систем, «которые связывают между собой различных особей внутри вида [приматов] скоординированными и конструктивными социальными отношениями... Каждая система проходит свои стадии развития и в их основе лежат разные факторы, вызывающие и контролирующие конкретные паттерны реакций.

Характерно, что стадии созревания этих систем частично перекрывают друг друга... Назовем эти пять аффективных систем в порядке их развития: 1. Аффективная система «детеныш-мать», связывающая маленького детеныша с матерью [в этой книге мы называем ее поведением привязанности]; 2. «Мать-детеныш» или материнская аффективная система; 3. «Детеныш-детеныш» (сверстник) или аффективная система, связывающая маленьких детенышей и детенышей постарше... благодаря которой у них развиваются стойкие эмоциональные связи друг с другом; 4. Сексуальная и гетеросексуальная аффективная система, достигающая своей высшей точки в сексуальности юношеского возраста, а в конечном счете — в формах взрослого поведения, ведущего к воспроизведению потомства; и 5. Патернальная (Патернальная (от лат. paternus — отеческая, отцовская). — Примеч. ред.) аффективная система, которую в широком смысле можно определить как способность взрослых самцов положительно реагировать на детенышей, подростков и других членов их конкретных социальных групп».

Следует заметить, что Харлоу и его коллеги опираются на те же основания для выделения этих систем, которые упоминались выше, а именно: «Каждая система проходит свои стадии развития, и в их основе лежат разные факторы, вызывающие и контролирующие конкретные паттерны реакций». Экспериментальные данные, которые привели ученых к таким выводам, содержатся в их научных статьях.

Таким образом, имеются убедительные доказательства, что у приматов, а также у животных из других отрядов и классов характерные черты поведения привязанности и сексуального поведения различны; точно так же нет причин полагать, что человек составляет исключение. Однако как бы сильно ни различались эти две системы, тем не менее имеются веские данные, что они тесно соприкасаются и оказывают влияние на развитие друг друга. Это происходит и у животных, и у человека.

Поведение привязанности состоит из ряда компонентов, то же самое справедливо и в отношении сексуального поведения. Некоторые компоненты у них общие. Следовательно, их можно видеть в составе обеих форм поведения, хотя обычно для одной они более типичны, чем для другой. Например, движения, обычно наблюдаемые во время ухаживания у одних видов уток, можно также видеть у только что вылупившихся утят, движения которых направлены в сторону объекта, вызывающего реакцию следования (Fabricius, 1962). У человека объятия и поцелуи служат примерами паттернов, общих для обеих форм поведения.

Другое доказательство связи между поведением привязанности и сексуальным поведением приводит Эндрю (Andrew, 1964). Молодые самцы нескольких видов птиц и морских свинок после введения им тестостерона для ускорения полового развития направляют свое сексуальное поведение на любой объект, в отношении которого у них уже произошло запечатление привязанности. Животные из контрольной группы, которым были сделаны инъекции того же препарата, но у которых еще не произошло запечатление, не проявляли никаких признаков сексуального поведения, когда им предъявляли сходные объекты. Объяснить данное явление можно тем, что у этих видов животных некоторые механизмы, вызывающие и регулирующие поведение привязанности и сексуальное поведение, являются общими.

На самом деле, вполне возможно, что определенные общие компоненты и каузальные механизмы имеются не только в поведении привязанности и сексуальном поведении, но также и в родительском поведении. Ранее уже приводился пример принадлежности одновременно двум формам поведения — кормление во время ухаживания у птиц (это компонент и сексуального, и родительского поведения), когда петух кормит курицу так же, как оба они кормят птенцов, или когда курица «просит» у петуха корм, принимая позу птенца, ожидающего пищу от своих родителей (Hinde, 1966).

У человека частичное совпадение компонентов поведения привязанности, родительского и сексуального поведения встречается весьма часто. Например, бывает, что человек относится к своему сексуальному партнеру так, как если бы тот был его родителем, а второй партнер в ответ на это занимает родительскую позицию. Возможное, даже весьма вероятное объяснение поведения партнера, принимающего на себя роль подростка, в том, что в своей взрослой жизни он не только сохранил поведение привязанности — это довольно обычное явление, — а также, что по какой-то причине у него сохранилась готовность к поведению, присущему маленькому ребенку, что уже является необычным.

Совершенно очевидно, что для раскрытия причин, по которым одна форма поведения в чем-то совпадает с другой, и понимания их влияния друг на друга требуются серьезные исследования. Надеюсь, что было достаточно сказано для того, чтобы понять следующее: признание поведения привязанности, сексуального и родительского поведения в качестве разных систем поведения никоим образом не умаляет достижений психоаналитический мысли.

Джон Боулби(John Bowlby)