Часть 4
У многих детей имеются задержки в игре. Такие задержки обычно не полностью
препятствуют игре, но могут приводить к быстрому прерыванию игры. Приведу
пример маленького мальчика, которого мне привели только на одно интервью
(планировался его анализ в будущем, но в то время его родители вместе
с ним уезжали за границу). У меня на столе было несколько игрушек, он
сел и начал игру, в которой вскоре произошел несчастный случай, столкновение
и падение игрушечных людей, которых он старался поставить вновь. Во всем
этом он проявлял много тревоги, но, поскольку никакого лечения пока не
имелось в виду, я воздержалась от интерпретаций. После того, как он несколько
минут тихо проспал в своем кресле, он сказал: “Хватит играть”, - и вышел.
Я знала по своему опыту, что если бы это было началом лечения и я бы
проинтерпретировала тревогу, проявленную в его действиях с игрушками,
и соответствующий негативный перенос ко мне, я уменьшила бы тревогу настолько,
чтобы он смог продолжить игру.
Следующий пример поможет мне показать некоторые причины задержек в игре.
Мальчик трех лет и девяти месяцев, которого я описала под именем “Питер”
в книге “Детский психоанализ”, был очень невротичный. Упомяну некоторые
из его трудностей: он был не способен играть, не мог переносить малейшие
фрустрации, был робкий, жалобный и больше походил на девочку, хотя временами
был агрессивный и властный, очень амбивалентный к своей семье и сильно
фиксирован на своей матери. Она сказала мне, что Питер сильно изменился
в худшую сторону после летнего отпуска, когда он в возрасте 18-ти месяцев
спал в одной комнате с родителями и имел возможность наблюдать их половые
сношения. В это лето он стал трудно управляемым, плохо спал по ночам
и вновь ночью стал пачкать свою кровать, что он уже не делал несколько
месяцев. До этого времени он играл достаточно свободно, но с этого времени
он прекратил играть и стал очень деструктивным по отношению к своим игрушкам,
но ничего не делал с ними другого, кроме как ломал их. Через некоторое
время после этого родился его брат, и это усилило все его трудности.
В первой сессии Питер начал играть, вскоре он столкнул две лошадки вместе,
и повторял это действие с другими игрушками. Он также упомянул, что у
него есть маленький брат. Я проинтерпретировала ему, что лошадки и другие
вещи, которые вталкивались вместе, представляли собой люде, интерпретация,
которую он сначала отверг, а затем принял. Он вновь столкнул лошадок
вместе, сказав, что они собираются спать, прикрыл их кубиками и добавил:
“Сейчас они совсем умерли, я их похоронил”. Он поставил машинки друг
за другом в ряд, что, как стало ясно позднее из анализа, символизировало
пенис его отца, и заставил их двигаться вперед, затем внезапно остановил
движение и разбросал их по комнате, приговаривая: “Мы всегда немедленно
уничтожаем наши рождественские подарки, мы нечего не хотим”. Уничтожение
его игрушек таким образом в его бессознательном представляло уничтожение
гениталий его отца. В течение этого первого часа он действительно сломал
несколько игрушек.
Во время второй сессии Питер повторил некоторый материал первого часа,
в частности, столкновения вместе машин, лошадок и т.п., вновь говорил
о своем младшем брате, после чего я проинтерпретировала, что он показывает
мне, как его мама и папа сталкивают их гениталии (конечно, используя
его собственные слова для гениталий), и что их действия привели к рождению
его брата. Эта интерпретация дала много нового материала и пролила свет
на его очень амбивалентное отношение к его маленькому брату и к отцу.
Он положил игрушечного мужчину на кубик, который он назвал постелью,
сбросил его и сказал, что он умер и разорен. Затем он вновь разыграл
эту сцену с двумя игрушечными мужчинами, выбрав фигурки, которые он сломал
до этого. Я проинтерпретировала, что первый игрушечный мужчина представлял
его отца, которого он хотел сбросить с постели матери и убить, и что
один из двух игрушечных мужчин вновь представлял его отца, а другой представлял
его самого, с кем отец должен был сделать то же самое. Причина, по которой
он выбрал две сломанные фигурки, заключалась в том, что он чувствовал,
что и его отцу, и ему будет причинен вред, если он нападет на отца.
Этот материал иллюстрирует ряд моментов, из которых я упомяну только
один или два. Так как то, что Питер был свидетелем полового сношения
его родителей, оказало на него заметное влияние, и привело к таким сильным
эмоциям, как ревность, агрессивность и тревога, это было первым, что
он выразил в своей игре. Без сомнения, у него в дальнейшем не сохранилось
какое-либо сознательного воспоминания от этом переживании, оно было вытеснено,
и для него было возможно только его символическое выражение. Я имею основания
полагать, что если бы я не проинтерпретировала, что игрушки, которые
сталкивались, были людьми, он, возможно, не смог бы продуцировать материал,
который появился во время второго часа. Более того, если бы я во второй
час не смогла показать ему причины его задержки в игре, интерпретируя
повреждения, причиненные игрушкам, он, вероятно, - как он это делал в
обычной жизни, - прекратил бы игру после столкновения игрушек.
Есть дети, которые в начале лечения не могут играть даже так, как Питер,
или как маленький мальчик, которого привели только не одно интервью.
Однако, очень редко явление, чтобы ребенок полностью игнорировал игрушки,
разложенные на столе. Даже если он отворачивается от них, он обычно дает
аналитику возможность понять мотивы его нежелания играть. Детский аналитик
также может получить материал для интерпретации другими путями. Любая
деятельность, например, вырезание из бумаги или разрезание ее на куски,
каждая деталь поведения, такая как изменение позы или выражения лица,
могут дать ключ к тому, что происходит в голове ребенка, возможно, в
связи с тем, что аналитик слышал о его трудностях от родителей.
Я достаточно много говорила о значении интерпретаций в игровой технике
и проиллюстрировала рядом примеров их содержания. Это привело меня к
вопросу, который мне очень часто задают: “Неужели маленькие дети могут
понять такие интерпретации?” Мой опыт и опыт моих коллег говорит о том,
что если интерпретации относятся к самым ярким моментам в материале,
они полностью понимаются. Конечно, детский аналитик должен делать эти
интерпретации по возможности более краткими и ясными, следует также использовать
при этом выражения самого ребенка. Но, если он переводит в простые слова
существенные моменты представленного материала, он соприкасается с эмоциями
и тревогами, которые наиболее действенны в данный момент, обычно следом
за этим происходит сознательное и интеллектуальное понимание ребенком.
Одно из многих интересных и удивляющих переживаний начинающего детского
аналитика состоит в том, что он обнаруживает даже у очень маленьких детей
способность к инсайту, которая чаще даже больше, чем у взрослых. В некоторой
степени это объясняется тем фактом, что связь между сознательным и бессознательным
теснее у маленьких детей, чем у взрослых, и что инфантильные вытеснения
менее мощные. Я также полагаю, что интеллектуальные способности детей
часто недооцениваются и, фактически, они понимают больше, чем о них думают.
Сейчас я проиллюстрирую свои высказывания о реакции маленьких детей
на интерпретации. Питер, из анализа которого я привела уже некоторые
детали, сперва протестовал против моей интерпретации, что игрушечный
мужчина, которого он сбросил с “постели” и который “умер и разорен”,
представлял его отца. (Интерпретация желания смерти любимому человеку
обычно вызывает сильное сопротивление и у детей, и у взрослых). Во время
третьего часа Питер вновь принес похожий материал, но теперь принял мои
интерпретации и сказал задумчиво: “И если бы я был папой, и кто-то хотел
сбросить меня с постели, убить и разорить меня, что бы я подумал об этом?”
Это показывает, что он не только переработал, понял и принял мою интерпретацию,
но и что он осознал гораздо больше. Он понял, что его собственные агрессивные
чувства к отцу усиливали его страх перед отцом, и что он также проецировал
свои собственные импульсы на отца.
Одним из важнейших моментов игровой техники всегда был анализ переноса.
Как мы знаем, в переносе на аналитика пациент повторяет ранние эмоции и
конфликты. Мой опыт свидетельствует о том, что мы можем оказать фундаментальную
помощь пациенту, прослеживая его фантазии и тревоги в наших интерпретациях
переноса к тому моменту, когда они возникли, - а именно, к младенческому
возрасту и к отношению к его первым объектам. Вновь переживая ранние эмоции
и фантазии и понимая их в отношении к его первичным объектам, он может,
как и случалось, пересмотреть эти отношения в их основе, и таким образом
эффективно уменьшить его тревоги.