Развитие в психоанализе

3. Природа и функция фантазии

Введение
1. Методы исследования:
а) метод наблюдения;
б) метод психоанализа; ситуация переноса; психическая жизнь до двухлетнего возраста.
2. Природа и функция фантазии:
повседневное использование термина «фантазия»; фантазия как первичное содержание бессознательных психических процессов; галлюцинации и первичная интроекция; трудности раннего развития, возникающие из-за фантазий; фантазии и слова; фантазии и чувственные переживания; связь ранних фантазий с первичным процессом; инстинкт, фантазия и механизм; фантазия, образы памяти и реальность.

 

Введение

Обзор работ по психоаналитической теории показывает, что термин «фантазия» используется в самых разных значениях различными авторами и в различное время. Сегодняшнее его использование стало значительно шире, чем ранее.

Большая часть этого расширения содержания остается скрытой. Пришло время рассмотреть значение термина более отчетливо (Прим. 1).

Когда намеренно или случайно расширяется значение технического термина, происходит это в связи с важной причиной: этого требуют факты и объясняющие их теоретические конструкции. Именно отношения между фактами нуждаются в более детальном исследовании и прояснении. Эта глава в большей степени посвящена определению «фантазии», т. е. описанию серии фактов, которые данный термин помогает нам идентифицировать, организовать и связать с другими сериями фактов. Большая часть нижеизложенного состоит из тщательного изучения взаимоотношений между различными психическими процессами.

По мере продвижения психоаналитической работы, особенно, анализа маленьких детей, и расширения наших знаний о ранних этапах психического развития, понимание взаимоотношений между ранними психическими процессами и более поздними, специализированными видами психической деятельности, обычно называемыми «фантазиями», привело нас к расширению понятия «фантазия» в том смысле, о котором будет сказано ниже. (Тенденция к расширению значения термина очевидна во многих работах Фрейда, включая и обсуждение бессознательных фантазий.)

Следует показать, что определенные психические феномены, которые были описаны различными авторами в общем, не обязательно в связи с термином «фантазия», на самом деле предполагают деятельность бессознательных фантазий. Соотнеся эти феномены с бессознательными фантазиями, можно достичь лучшего понимания их истинных взаимоотношений с другими психическими процессами, оценить по достоинству их функцию и значение в психической жизни.

Эта глава не призвана установить какое-либо определенное содержание фантазии. Она посвящена природе и функции фантазии в целом и ее месту в психической жизни. Реальные примеры фантазий будут использованы для иллюстративных целей, но не предполагается, что эти примеры разъясняют вопрос. Они и не отбирались систематически. В действительности те же самые доказательства, которые подтверждают существование фантазий даже в самом раннем возрасте, дают некоторые указания относительно их конкретного характера. Однако принятие общих доказательств активности фантазий с самого начала жизни и места фантазии в психической жизни в целом не означает автоматического принятия определенного содержания фантазий в определенном возрасте. Связь содержания с возрастом может стать понятной из последующих глав, которым данная глава прокладывает путь разработкой общих положений.

Чтобы понять природу и функцию фантазии в психической жизни, необходимо исследовать ранние стадии психического развития, примерно три первых года жизни. Часто мы слышим скептические замечания по поводу возможности понять психическую жизнь первых лет вообще — в противоположность наблюдению последовательности и развития поведения. На самом деле мы далеки от стремления положиться на простое воображение или на игру в отгадки, даже если это касается первого года жизни. Когда все наблюдаемые факты поведения рассматриваются в свете аналитического знания, полученного от взрослых и детей старше двух лет, с которыми устанавливается связь согласно аналитическим принципам, мы приходим к гипотезам, имеющим высокую степень достоверности, и некоторым убеждениям относительно ранних психических процессов.

Наши взгляды на фантазии раннего возраста почти полностью основаны на предположениях, но это истинно для любого возраста. Бессознательные фантазии всегда выводятся, а не исследуются прямым наблюдением, техника психоанализа в целом основана на выводимом знании. Как часто подчеркивается, подразумевая и взрослого, пациент не говорит нам прямо ни о своих бессознательных фантазиях, ни о предсознательном сопротивлении. Мы часто можем наблюдать чувства и отношения, которые не осознаются самим пациентом. Эти и многие другие наблюдаемые данные (вроде тех, что приведены ниже) делают для нас возможным и даже необходимым сделать вывод, что в данном случае действуют такие-то сопротивления или фантазии. Это — истинно как для маленьких детей, так и для взрослых.

Данные, которые мы рассмотрим здесь, трех видов. Представленные выводы основаны на слиянии этих линий доказательств.

A) Рассмотрение отношений между определенно установленными фактами и теориями, многие из которых хотя и известны в психоаналитических кругах, разрабатываются относительно изолированно. Рассмотренные в целом, эти отношения требуют выдвижения новых постулатов, которые и будут предложены. С помощью этих постулатов достигается более высокая степень интеграции и адекватность понимания.

Б) Клинические данные, полученные аналитиками из анализа детей и взрослых всех возрастов.

B) Данные наблюдений (неаналитические наблюдения и экспериментальные данные) за младенцами и маленькими детьми с помощью различных средств, полученных в распоряжение наукой о детском развитии.

 

1. Методы изучения

А) Методы наблюдения

Прежде чем рассмотреть наше основное положение, полезно сделать краткий обзор фундаментальных принципов метода, который снабжает нас материалом для выводов относительно природы и функции фантазии и который представлен как в клинических (психоаналитических) исследованиях, так и в последних исследованиях, посвященных развитию поведения.

Многообразные техники для исследования определенных аспектов детского развития были разработаны в последние годы. Примечателен тот факт, что исследования с помощью наблюдения, касающиеся развития личности и социальных взаимоотношений, особенно те, которые стремятся достичь понимания мотивов и психических процессов вообще, уделяют все больше внимания определенным методологическим принципам, которые мы сейчас обсудим. Эти принципы делают их ближе к клиническим исследованиям, формируя ценную связь между методом наблюдения и аналитической техникой. Это: а) внимание к деталям; б) наблюдение контекста; в) изучение генетической непрерывности.

а) Все серьезные работы в области детской психологии в последние годы могут быть приведены в качестве примеров растущего почтения к необходимости повышенного внимания к точным деталям детского поведения, каков бы ни был научный интерес: эмоциональные, социальные, интеллектуальные, моторные или манипулятивные навыки, восприятие или речь. Исследования раннего развития Гиззел, Ширли, Бейли и многих других служат примером этого принципа. Такими примерами могут быть и исследования поведения младенцев, проведенные Д.В. Винникотт и М.М. Миддлмор (Прим. 2). Исследования поведения детей в ситуации кормления, проведенные Миддлмор, продемонстрировали, насколько разнообразны и сложны оказываются даже ранние реакции младенцев, если их отмечать и сравнивать в мельчайших деталях, и насколько сильно тонкие переживания ребенка, например, при укачивании или кормлении, влияют на успешность развития чувств и фантазий, а также психической жизни вообще.

Большая часть наблюдательной и экспериментальной техник разработана для облегчения точных наблюдений и регистрации деталей поведения. Позже мы вернемся к большому значению этого принципа в психоаналитической работе и тому, как это помогает нам открыть содержание ранних фантазий.

б) Принцип регистрации контекста наблюдаемых данных имеет важнейшее значение, как в случае конкретного примера или разновидности социального поведения, так и в отношении конкретной игры, вопросов, задаваемых ребенком, стадий развития речи — какими бы ни были наблюдаемые данные. Под «контекстом» я понимаю не просто описание последовательности поведенческих актов, но также и все непосредственные условия ( setting ) этого поведения, его эмоциональную и социальную ситуацию. В отношении фантазии, например, мы должны отмечать, когда ребенок сказал то или это, играл в ту или иную игру, воспроизводил тот или другой ритуал, овладел (или утратил) тот или другой навык, требовал или отказался от определенной награды, демонстрировал признаки тревоги, потрясения, триумфа, веселья, аффектации или других эмоций? Кто присутствовал или отсутствовал в это время, каково общее эмоциональное отношение или чувства в данный момент в отношении этих взрослых или товарищей по игре, какие потери, ограничения, удовлетворения переживались недавно или предполагаются теперь? И так далее и тому подобное.

Важность этих принципов изучения психологического содержания конкретных данных психической жизни все в большей степени понимается исследователями детского поведения, будет ли это интерес к особенностям психического развития или к возникновению конкретных форм поведения. Можно привести множество примеров, например, изучение врожденных основ страха СУ. Валентайна, развития речи у младенцев М.М. Льюис, развития симпатии у маленьких детей Л.Б. Мёрфи (Прим. 2).

Работа Мёрфи особенно ярко показала, как необходим этот принцип в изучении социальных взаимоотношений, и насколько он более плодотворен, чем любые чисто количественные или статистические подходы, или изучение черт личности, производимые безотносительно к контексту.

Одним из выдающихся примеров того, как внимание к точным деталям в их общем контексте может открыть значение поведения во внутренней психической жизни ребенка, является описание игры 18-месячного мальчика, сделанное Фрейдом. Этот мальчик был нормальным ребенком среднего интеллектуального развития и в целом хорошего поведения. Фрейд пишет: «Он не беспокоил родителей по ночам, честно соблюдал запрещение трогать некоторые вещи и ходить куда нельзя и, прежде всего, он никогда не плакал, когда мать оставляла его на целые часы, хотя он и был нежно привязан к матери, которая не только сама кормила своего ребенка, но и без всякой посторонней помощи ухаживала за ним и нянчила его. Этот славный ребенок обнаружил беспокойную привычку забрасывать все маленькие предметы, которые ему попадали, далеко от себя в угол комнаты, под кровать и проч., так что разыскивание и собирание его игрушек представляло немалую работу. При этом он произносил с выражением заинтересованности и удовлетворения громкое и продолжительное «о-о-о-о!», которое, по единогласному мнению его матери и наблюдателя, было не просто междометием, но означало «прочь» (Fort).Я наконец заметил, что это игра и что ребенок все свои игрушки употреблял только для того, чтобы играть ими, отбрасывая их прочь. Однажды я сделал наблюдение, которое укрепило это мое предположение. У ребенка была деревянная катушка, которая была обвита ниткой. Ему никогда не приходило в голову, например, тащить ее за собой по полу, т. е. пытаться играть с ней как с тележкой, но он бросал ее с большой ловкостью, держа за нитку, за сетку своей кроватки, так что катушка исчезала за ней, и произносил при этом свое многозначительное «о-о-о-о!», вытаскивал затем катушку за нитку, снова из кровати, и встречал ее появление радостным «тут» (Da). Это была законченная игра, исчезновение и появление, из которых по большей части можно было наблюдать только первый акт, который сам по себе повторялся без устали в качестве игры, хотя большее удовольствие, безусловно, связывалось со вторым актом.

Толкование игры не представляло уже труда. Оно находилось в связи с большой культурной работой ребенка над самим собой, с ограничением своих влечений (отказом от их удовлетворения), сказавшимся в том, что ребенок не сопротивлялся больше уходу матери. Он возмещал себе этот отказ тем, что посредством бывших в его распоряжении предметов сам представлял такое исчезновение и появление как бы на сцене».

Позже Фрейд заметил еще некоторые детали в поведении мальчика. «Когда однажды мать отсутствовала несколько часов, она была по своем возвращении встречена известием «Беби о-о-о!», которое вначале осталось непонятным. Скоро обнаружилось, что ребенок во время этого долгого одиночества нашел для себя средство исчезнуть. Он открыл свое изображение в стоячем зеркале, спускавшемся почти до полу, и затем приседал на корточки, так что изображение в зеркале уходило «прочь».

Наблюдение звуковой детали, которой мальчик приветствовал возвращение своей матери, привлекло внимание к удовольствию, которое ребенок получал от исчезновения и появления своего отражения в зеркале, что было убедительным доказательством его триумфа в контроле чувства потери с помощью игры как примирения с отсутствием матери.

Фрейд также обратил внимание на игру мальчика с деревянным кольцом и на такие отдаленные факты, о которых многие наблюдатели подумали бы, что они не имеют отношения к этой ситуации: отношения ребенка с его матерью, его аффектация и послушание, его способность воздерживаться от причинения ей беспокойства и разрешение ее отсутствия в течение многих часов без нытья и протестов. Так Фрейд пришел к понимаю значения игры ребенка в его социальной и эмоциональной жизни, заключив, что удовольствие от отбрасывания и возвращения материальных объектов было удовлетворением в фантазии желания контроля над приходами и уходами матери. На этом основании ребенок мог переносить ее реальные уходы и оставаться при этом любящим и послушным.

Принцип наблюдения контекста, как, например, внимание к деталям, является неотъемлемым элементом техники психоанализа, проводимого и у детей, и у взрослых.

в) Третий фундаментальный принцип, ценный как для наблюдений, так и для аналитических исследований, — принцип генетической непрерывности.

Опыт доказал, что в каждом аспекте психического развития (так же как и физического), будет ли это поза, моторный и манипулятивный навык, восприятие, воображение, язык или ранняя логика, каждая данная фаза развивается из предшествующих фаз путем, который может быть описан вообще и в конкретных деталях. Эта установленная общая истина служит путеводителем в дальнейших наблюдениях. Все исследования развития (например, Гиззел и Ширли) основаны на этом принципе. Это не означает, что развитие все время происходит в одинаковом ритме. Есть отчетливые кризисы роста, интеграция которых по самой их природе ведет к радикальному изменению переживаний и обеспечивает последующие достижения. Например, обучение ходьбе является таким кризисом. Как бы ни была драматична ходьба в тех изменениях, которые она приносит в мир ребенка, настоящая ходьба является результатом длительной цепочки развития координации. Научение разговорной речи — другой такой кризис; но опять-таки каждый из нас долго готовится и предвосхищает эту способность во всех деталях прежде, чем она установится. Так же правдой является то, что определение способности говорить чисто конвенционально. Обычно она определяется как способность произносить два слова, компромиссный стандарт, используемый в целях сравнения, а не для обесценивания дальнейшего развития. Как часто демонстрировалось, развитие речи начинается со звуков, издаваемых ребенком, когда он голоден или в процессе кормления с первых недель жизни. С другой стороны, изменения, происходящие после овладения первыми словами, столь же разнообразны и сложны, как и те, которые происходят до этого момента.

Один аспект развития речи имеет особое значение для наших насущных проблем: понимание слов намного опережает способность их использовать. Реальное время от того момента, когда ребенок демонстрирует достаточно полное понимание того, что ему говорят или что говорится в его присутствии, до самостоятельного использования слов варьируется у разных детей. У некоторых высокоинтеллектуальных детей интервал между пониманием и использованием слов может составить один год. Этот перерыв между пониманием и использованием наблюдается в течение всего детства. Многие другие интеллектуальные процессы также выражаются в действиях задолго до того, как они могут быть выражены словами (Прим. 2).

Примеры рудиментарных мыслей, проявляющихся в действиях и в речи со второго года жизни приведены в исследованиях речевого развития М.М. Льюис. Экспериментальное исследование логического мышления, проведенное Хэзлитт и другими, демонстрирует работу того же принципа в более поздние годы (Прим. 2).

Общий факт генетической непрерывности, в частности, в речевом развитии, имеет особое значение в связи со следующим вопросом: «Активны ли фантазии у ребенка в то время, когда определенные влечения впервые начинают доминировать над его поведением и его чувствами, или они становятся активными лишь ретроспективно, когда он может выразить свои переживания словами?». Доказательства убедительно свидетельствуют в пользу того, что фантазии активизируются вместе с влечениями, из которых они возникают.

Генетическая непрерывность характерна для любого аспекта развития во всех возрастах. Нет причин сомневаться в том, что она истинна для фантазий также, как для поведения и логического мышления. На самом деле, не является ли большим достижением психоанализа демонстрация того, что развитие инстинктивной жизни, например, имеет непрерывность, не понимаемую до работ Фрейда? Суть фрейдовской теории сексуальности заключается именно в факте прослеживания детальной непрерывности развития.

Возможно, ни один психоаналитик не подвергнет сомнению этот абстрактный принцип, но не всегда принимается то, что стоит за ним. Установленный принцип генетической непрерывности является конкретным инструментом познания. Он вынуждает нас не принимать ни один факт поведения или психический процесс как sui generis , готовую или внезапно возникшую данность, но рассматривать их как этапы развивающейся последовательности. Мы стремимся проследить их назад через ранние и рудиментарные формы к самым зачаточным. Точно так же от нас требуется рассмотрение фактов как проявлений процесса роста, который приведет к более поздним и более развитым формам. Необходимо не только изучать желудь, чтобы понять дуб, но и знать дуб, чтобы понять желудь (Прим. 2).

 

Б) Метод психоанализа

Три вышеперечисленных способа получения данных о психической жизни — регистрация контекста, наблюдение деталей и рассмотрение фактов в процессе развития — являются неотъемлемыми аспектами работы психоанализа. Они на самом деле являются дыханием его жизни и служат для прояснения природы и функций фантазии, равно как и других психических феноменов.

Наблюдение деталей и контекста настолько тесно связаны в аналитической работе, что их необходимо вкратце рассмотреть вместе. Работая с взрослыми пациентами и детьми, аналитик не только слушает все детали актуального содержания замечаний и ассоциаций пациента (включая то, что сказано, и то, что не сказано), но и отмечает, где был сделан акцент и насколько он соответствует ситуации. Повторения сказанного в необычном аффективном и ассоциативном контексте; изменения в рассказе пациента о событиях прошлого и в описаниях людей из его окружения; происходящие время от времени изменения в способах обращения к людям и обстоятельствам (включая имена, которые пациент им дает), — все это служит для определения характера и активности фантазий, действующих в его психике. Той же цели служат индивидуальные особенности речи, фразы или формы описания, метафоры или общий вербальный стиль. Другими данными являются выбор пациентом фактов из всего произошедшего, отрицания (например, событий, о которых он рассказывал прежде, психологических состояний, которые были бы уместны в той ситуации, о которой он говорит, реальных объектов, которые он видел, или событий, которые происходили в кабинете аналитика, фактов его личной жизни, которые с определенностью можно вывести из его предшествующих рассказов о себе и своей семье, или фактов, которые известны пациенту об аналитике, или событий в общественной жизни, таких, как война или бомбежка). Аналитик регистрирует манеры и особенности поведения пациента, с которыми он входит и покидает кабинет, способ приветствовать аналитика или прощаться с ним, все детали жестикуляции и интонации, ритма речи, изменений в самовыражении и настроении. Также его внимание обращено на все признаки аффекта и отрицания аффекта в их качестве, интенсивности и ассоциативном контексте. Эти и многие другие детали дополняют свободные ассоциации и сновидения пациента и помогают раскрыть его бессознательные фантазии (среди прочих психических фактов). Конкретная ситуация, имеющая место во внутренней психической жизни пациента в данный момент, постепенно становится ясной, равно как и связь текущих проблем с ранними ситуациями и реальными переживаниями его личной истории.

Третий принцип, принцип генетической непрерывности, впечатан в психоаналитический подход в целом, во всю его пошаговую работу.

Открытие Фрейдом фаз либидинозного развития и последовательности различных проявлений сексуальных желаний от младенчества к зрелости не только полностью подтверждается с каждым анализируемым пациентом, но, как и любое удачное теоретическое обобщение, становится надежным инструментом понимания новых данных.

Наблюдаемое в аналитическом поле развитие фантазии, постоянное и развивающееся взаимодействие между психической реальностью и знанием о реальном мире, находится в полном соответствии с данными и обобщениями, полученными в других областях, таких, как телесные навыки, восприятие, речь и логическое мышление. Как внешние факты поведения, так и развитие фантазии мы должны рассматривать как звено развивающейся последовательности, чье начало может быть прослежено назад в прошлое и чьи дальнейшие, более зрелые формы могут быть устремлены в будущее. Понимание того, что содержание и форма фантазии в любое конкретное время связаны с фазами развития инстинктов и Эго, должно всегда присутствовать в разуме аналитика. Сделать это понятным для пациента (в конкретных деталях) — неотъемлемая часть работы.

Именно уделяя внимание деталям, содержанию поведения и речи пациентов, их сновидениям и ассоциациям, Фрейду удалось открыть в психической жизни действие фундаментальных инстинктивных влечений, а также обнаружить различные процессы — так называемые «психические механизмы», посредством которых выражаются и контролируются импульсы и чувства, а также достигается приспособление к окружающей действительности. Эти «механизмы» очень разнообразны по типу и многие из них рассмотрены весьма тщательно. По мнению современных авторов, все эти механизмы тесно связаны с определенными видами фантазий, а те, в свою очередь, определяют характер этой связи.

Открытия Фрейда практически полностью были сделаны на основании анализа взрослых, дополненного наблюдениями за детьми. Мелани Кляйн в непосредственной аналитической работе с детьми от двух лет и старше использовала все ресурсы аналитической техники, применив игру детей с материальными объектами, их игры и активность с аналитиком, их рассказы о том, что они делают и чувствуют или что происходит во внешней жизни. Ролевые и манипулятивные игры маленьких детей дают примеры тех разнообразных психических процессов (а следовательно, как мы увидим, и фантазий), которые впервые были отмечены Фрейдом в сновидениях и невротических симптомах взрослых. В отношении ребенка к аналитику, как и в случае со взрослыми, фантазии, возникшие на самых ранних этапах жизни, повторяются и проигрываются в очевидной и очень драматической манере, богатой живыми деталями.

 

Ситуация переноса

Изучение контекста, деталей и непрерывности развития в эмоциональных отношениях пациента к своему аналитику особенно плодотворно для понимания фантазий. Как хорошо известно, Фрейд быстро обнаружил, что пациенты повторяют по отношению к своему аналитику те ситуации чувств и желаний, психических процессов вообще, которые они ранее переживали по отношению к другим людям во «внешней жизни», в прошлом. Этот перенос на аналитика ранних желаний, агрессивных импульсов, страхов и других эмоций, подтверждается каждым аналитиком.

Личность, отношения и намерения, даже внешние данные и пол аналитика, как они видятся и переживаются в психике пациента, изменяются от одного дня к другому (даже ежеминутно) в соответствии с изменениями во внутренней жизни пациента (вызываются ли эти изменения словами аналитика или внешними событиями). Другими словами, отношение пациента к своему аналитику практически полностью состоит из бессознательных фантазий. Феномен «переноса» является не только доказательством существования и деятельности фантазии у каждого анализируемого, ребенка или взрослого, больного или здорового; этот феномен, рассматриваемый в деталях, позволяет также обнаружить конкретный характер работающих фантазий в определенных ситуациях и их влияние на другие психические процессы. «Перенос» оказался основным инструментом в понимании того, что происходит в душе пациента, в исследовании и восстановлении его ранней истории; раскрытие фантазий переноса и прослеживание их связи с ранними переживаниями и ситуациями текущего момента становится главным средством «излечения».

Повторение ранних ситуаций и их «отыгрывание» в переносе уводит нас далеко назад, за самые ранние сознательные воспоминания; пациент (взрослый или ребенок) часто показывает нам, с весьма драматическими и живыми деталями, чувства, стремления и отношения, присущие не только ситуации детства, но также и самым первым месяцам младенчества. В своих фантазиях по отношению к аналитику пациент находится далеко в прошлом, в начале своей жизни. Проследить эти фантазии в их контексте и понять их в деталях значит получить прочное знание о том, что на самом деле происходило в психике человека, когда он был ребенком.

 

Психическая жизнь до двухлетнего возраста

Для понимания фантазии и других психических процессов у детей от двух лет и далее мы имеем не только данные наблюдаемого поведения, но также и полные ресурсы аналитического метода, используемого напрямую.

Если мы обратимся к детям младше двух лет, мы сможем использовать инструменты для изучения их реакции на раздражители, их спонтанную активность, признаки аффектов, игры с людьми и материальными предметами, а также все разнообразие их поведения. Во-первых, мы уже описали принципы наблюдения — ценность описания контекста, регистрации точных деталей, рассмотрения данных, наблюдаемых в конкретный момент времени, как звена в последовательности, которую можно проследить в обоих направлениях. Во-вторых, у нас есть представление, почерпнутое из прямого аналитического изучения психических процессов, столь ясно выраженных в сходных типах поведения (являющихся продолжением более ранних) у детей старше двух лет; кроме того, данные, полученные из повторяющихся ситуаций, эмоций, отношений и фантазий в «переносе», развивающемся в процессе анализа детей старшего возраста и взрослых.

Опираясь на эти инструменты, с известной долей вероятности можно сформулировать некоторые гипотезы относительно ранних стадий фантазирования, обучения и психического развития в целом. В нашем понимании существуют пробелы, которые, в связи с природой этой области знания, требуют времени для прояснения. И наши выводы не столь определенны, как те, что касаются более поздних этапов развития. Но есть многое, что понятно и теперь, и многое, что ждет лишь уточнения дальнейших наблюдений или большего количества пациентов с целью установления корреляций между наблюдаемыми фактами и достижения более высокой степени понимания.

 

2. Природа и функция фантазии

Вернемся к нашему основному тезису. Как было сказано, именно на основе объединения различных цепочек данных должно обсуждаться сегодняшнее значение понятия фантазии. Рассмотрение фактов и теории вызывает необходимость пересмотра использования этого термина.

 

Повседневное использование термина «фантазия»

Среди исследователей психоаналитиков этот термин часто используют, в согласии с повседневным языком, для обозначения лишь сознательных «фантазий», сновидений наяву. Но открытия Фрейда вскоре привели его к доказательствам существования бессознательных фантазий. Это значение слова необходимо. Английские переводчики Фрейда приняли особое написание слова « phantasy » с « ph », чтобы отличать психоаналитическое его значение, в основном или полностью бессознательные фантазии, от повседневного « fantasy », обозначающего сознательные мечты наяву. Психоаналитический термин «фантазия» обозначает бессознательное психическое содержание, которое может стать, а может и не стать сознательным.

Понятие бессознательной фантазии приобрело большое значение, в частности, вследствие появления работ Мелани Кляйн о ранних стадиях развития.

Кроме того, термин «фантазия» часто используется для противопоставления «реальности». Последнее слово принимается как идентичное с «внешними», «материальными », или «объективными » фактами. Но когда внешняя реальность называется «объективной» реальностью, допускается неявное предположение, отрицающее объективность психической реальности как психического факта. Некоторые аналитики стремятся противопоставить «фантазию» и реальность таким образом, чтобы обесценить динамическую важность фантазии. Сходно использование слова «фантазия» для обозначения чего-то, что «просто» или «только» воображается, как что-то нереальное, в противоположность чему-то настоящему, что происходит с человеком. Такое отношение стремится обесценить психическую реальность и значение психических процессов как таковых.

Психоанализ показал, что качество «быть «просто» или «только» воображаемым» не является наиболее важным критерием для понимания человеческой души. Когда и при каких обстоятельствах психическая реальность находится в гармонии с внешней реальностью — это лишь одна часть общей проблемы понимания психической жизни в целом; очень важная часть, но не единственная. Позже мы вернемся к этой проблеме.

Открытие Фрейдом динамики психической реальности начало новую эпоху психологического понимания.

Фрейд показал, что внутренний мир души имеет собственную живую реальность, со своими динамическими законами и характеристиками, отличными от таковых окружающего мира. Для понимания сновидения и человека, который видит сон, его психологической истории, его невротических симптомов и его нормальных интересов и характера, мы должны оставить наше предпочтение внешней реальности и нашу сознательную ориентацию на нее. Подобное обесценивание внутренней реальности является сегодня установкой Эго в обыденной цивилизованной жизни.

Следующий важный для нашей темы момент состоит в том, что фантазии также активны в нормальной, как и невротической психике. Иногда многим кажется, что только для «невротика» психическая реальность (т. е. бессознательные фантазии) имеют огромное значение, а для «нормальных» людей их значимость уменьшается до бесконечно малой величины. Этот взгляд не соответствует фактам, наблюдаемым в поведении обычных людей в повседневной жизни, или наблюдаемым посредством психоаналитической работы в ситуации переноса. Различие между нормальностью и ненормальностью заключается в способе обращения с бессознательными фантазиями, в особых психических процессах, с помощью которых они обрабатываются и изменяются, а также в степени прямого и непрямого вознаграждения в реальном мире и приспособления к нему, которых позволяют достичь подобные механизмы.

 

Фантазия как первичное содержание бессознательных психических процессов

До сих пор мы находились на знакомой территории. Однако, если мы установим более тесную связь между последними клиническими данными и некоторыми положениями Фрейда, мы сможем сделать шаг вперед в понимании функции фантазии.

Изучение выводов, вытекающих из анализа маленьких детей, приводит к взгляду на фантазии как на первичное содержание бессознательных психических процессов. Фрейд не формулировал свои взгляды по этому поводу в терминах фантазии, но мы можем видеть, что такая формулировка находится в полном соответствии с его теорией.

Фрейд писал, что «...все сознательное имеет предварительную бессознательную стадию».

Все психические процессы рождаются в бессознательном и только при определенных обстоятельствах становятся сознательными. Они возникают как из инстинктивных потребностей, так и в качестве реакции на внешние раздражители, воздействующие на инстинктивные потребности. «Мы представляем себе, что у своего предела оно (Ид) открыто соматическому, вбирая оттуда в себя инстинктивные потребности, которые находят в нем свое психологическое выражение...».

С точки зрения современных авторов, это «психологическое выражение» инстинкта есть бессознательная фантазия. Фантазия (в первом приближении) — психическое следствие и представитель инстинкта. Нет влечения, нет инстинктивной потребности или реакции, которые бы не переживались в виде бессознательной фантазии.

В начале своих исследований Фрейд занимался, в основном, либидинозными желаниями и его «психическое выражение инстинктивных потребностей» относилось прежде всего к либидинозным целям. Однако его более поздние исследования, а также исследования других аналитиков, потребовали включить также и деструктивные импульсы.

Первые психические процессы, психические представители либидинозных и деструктивных инстинктов следует рассматривать как самые ранние истоки фантазии. Однако в психическом развитии ребенка фантазии вскоре становятся также средством защиты от тревоги, средством вытеснения и контроля инстинктивных потребностей и выражением репаративных желаний. Связь между фантазией и исполнением желаний всегда подчеркивалась; но наш опыт показывает, что большинство фантазий, как и невротические симптомы, служат и другим целям, кроме исполнения желаний, например, отрицанию, поддержке, всемогущему контролю, возмещению ( reparation ) и т. д. Конечно, правда, что в широком смысле все эти процессы служат удовлетворению желаний, нацелены на снижение напряжения, тревоги и вины, но полезно выделять различные виды этих процессов и их конкретные цели.

Все импульсы, все чувства, все модели защит переживаются в фантазии, которая дает им психическую жизнь и показывает их направленность и цель.

Фантазия представляет конкретное содержание потребности или чувства (например, желание, тревога, триумф, любовь или сожаление), доминирующих в психике в данный момент. На первых этапах жизни существует множество бессознательных фантазий, которые принимают конкретные формы в связи с катексисом определенных телесных зон. Более того, они возникают и превращаются в сложные паттерны в соответствии с возникновением, исчезновением и модуляцией первичных инстинктивных импульсов, которые они выражают. Мир фантазии демонстрирует то же калейдоскопическое разнообразие содержания, что и сновидения. Эти изменения происходят отчасти в связи с внешними воздействиями, а отчасти — в связи с взаимодействием самих первичных инстинктивных потребностей между собой.

В этом месте будет полезно привести примеры некоторых конкретных фантазий, однако без обсуждения возраста и временных отношений между этими реальными примерами.

Пытаясь привести примеры таких фантазий, мы, естественно, должны перевести их в слова. Мы не можем описать или обсудить их, не делая этого. Очевидно, что это не есть их естественный вид и мы неизбежно привносим чуждый элемент, присущий более поздним этапам развития и предсознательной психике. (Позднее мы обсудим более полно связь между фантазией и ее вербальным выражением.)

На основании принципов наблюдения и интерпретации, которые были описаны и которые прочно установились в психоаналитической работе, мы можем заключить, что когда ребенок демонстрирует свое желание материнской груди, он переживает желание как конкретную фантазию: «Я хочу сосать сосок». Если желание очень сильно (возможно, в связи с тревогой), он может почувствовать: «Я хочу всю ее съесть». Возможно, для предотвращения ее потери или потери собственного удовольствия он почувствует: «Я хочу иметь ее внутри меня». Если он чувствует нежность, он может иметь фантазию: «Я хочу погладить ее по лицу, пошле пать и прижаться к ней». В другое время, когда он фрустрирован или возбужден, его влечения могут принимать агрессивный характер, он может переживать это, например, так: «Я хочу укусить грудь», «Я хочу разбить ее на кусочки». Или, если доминируют импульсы мочеиспускания, он может чувствовать: «Я хочу помочиться и обжечь ей кожу». Если такими агрессивными желаниями провоцируется тревога, он может фантазировать: «Меня самого мать должна резать или кусать». А когда фантазия относится к его внутреннему объекту, груди, которая была съедена и сохраняется внутри, он может пожелать извергнуть ее и чувствовать: «Я хочу выбросить ее из себя». Когда он чувствует потерю или печаль, он переживает, как описывает Фрейд: «Моя мать ушла навсегда». Он может чувствовать: «Я хочу вернуть ее назад, я должен иметь ее сейчас», а затем попытаться преодолеть чувства потери, тоски и беспомощности с помощью фантазий, выражающихся в аутоэротическом удовлетворении, например, сосании пальца или игре с гениталиями: «Если я сосу палец, я чувствую, что она снова здесь, принадлежит мне и доставляет мне удовольствие как часть меня самого». Если после атаки на мать и нанесения ей ущерба в фантазии снова возникают либидинозные желания, он чувствует, что хотел бы восстановить мать и фантазирует: «Я хочу сложить кусочки обратно», «Я хочу сделать ее лучше», «Я хочу накормить ее, как она кормила меня» и т. д. и т. п.

Эти фантазии не просто возникают и исчезают в соответствии с изменениями внутренних импульсов, провоцируемых внешними обстоятельствами; они сосуществуют одновременно, бок о бок, даже если они противоречат друг другу. Это похоже на то, как в сновидении взаимоисключающие желания могут существовать и выражаться одновременно.

Кроме того, ранние психические процессы имеют всемогущий ( omnipotent ) характер. Под давлением инстинктивного напряжения ребенок в первые дни жизни чувствует не только: «Я хочу», но и: «Я делаю то или это со своей матерью»; «Я имею ее внутри», когда он хочет этого. Желание и влечение, будь то любовь или ненависть, либидинозные или деструктивные импульсы, переживаются как реализующиеся по отношению к внутреннему или внешнему объекту. Частично это связано с огромной силой его желаний и чувств. В первые дни жизни желания заполняют весь мир. Очень медленно ребенок научается различать желание и действие, внешние факты и свои чувства по отношению к ним. Степень дифференциации частично зависит от стадии развития, достигнутой к этому моменту, а частично — от силы самого желания или эмоции. Понимание всемогущего характера ранних желаний и чувств опирается на взгляды Фрейда относительно галлюцинаторного удовлетворения младенца.

 

Галлюцинации и первичная интроекция

Фрейд пришел к выводу (изучая бессознательные процессы взрослых), что в начале психической жизни «... желанное выдвигалось просто в виде галлюцинации, как это и теперь еще еженощно происходит в наших сновидениях». Он называл это «попыткой удовлетворения путем галлюцинации».

Что же, в таком случае, галлюцинирует ребенок? Мы можем предположить, что, в связи с деятельностью оральных желаний, во-первых, сосок, затем грудь, и, позже, мать как целостную фигуру. Он галлюцинирует сосок и грудь, чтобы насладиться ими. Как мы можем видеть из его поведения (сосательные движения, сосание собственной губы и, позднее, пальцев и т. д.), галлюцинации не являются просто кар тинкой, но приносят ему то, что он хотел бы делать с желаемым объектом, который он воображает (фантазирует). Весьма возможно, что галлюцинации работают лучше в периоды менее интенсивного инстинктивного напряжения, возможно, в тот момент, когда ребенок только наполовину пробудился и почувствовал голод, но все еще лежит спокойно. По мере усиления напряжения, голод и желание сосать грудь становятся сильнее, галлюцинации разрушаются. Боль фрустрации вызывает все большее желание, стремление вобрать в себя грудь целиком и оставить ее внутри как источник удовлетворения; и это на какое-то время осуществляется в воображении или галлюцинациях всемогущим образом. Мы должны признать, что инкорпорация груди связана с самыми ранними формами фантазийной жизни. Тем не менее, подобный образ внутренней удовлетворяющей груди может разрушиться, если фрустрация продолжается, голод не удовлетворяется, а инстинктивное напряжение становится слишком сильным для того, чтобы его отрицать. Психику заполняют бешенство и жестокие агрессивные фантазии, что требует нового приспособления.

Давайте посмотрим, что говорил Фрейд об этой ситуации.

Он пишет: «"Я" не нуждается во внешнем мире, поскольку оно аутоэротично, но оно получает из этого мира объекты вследствие переживаний, влечений к самосохранению и не может избежать того, чтобы не воспринимать в течение некоторого времени внутренних раздражений влечений как неприятных. Находясь во власти принципа удовольствия, "я" проделывает дальнейшее развитие. Оно воспринимает в себя предлагаемые объекты, поскольку они являются источниками наслаждения, интроецирует их в себя (по выражению Ференци), а с другой стороны, отталкивает от себя все, что внутри него становится поводом к переживанию неудовольствия, неприятного (см. ниже механизм проекции)».

Хотя, описывая интроекцию, Фрейд не использует выражение «бессознательная фантазия», понятно, что его представления совпадают с нашим тезисом об активности бессознательных фантазий в ранние периоды жизни.

 

Трудности в раннем разбитии, рождающиеся из фантазий

Значение многих из известных трудностей раннего детского возраста (например, связанных с кормлением и выделениями, страхом чужих, тревогой, связанной с одиночеством и т. д.) может быть понято лучше, если мы рассмотрим их как проявления ранних фантазий.

Фрейд прокомментировал некоторые из этих проблем. Например, он пишет о «... ситуации ребенка, который сталкивается с чужим, а не со своей матерью» и после обсуждения тревоги ребенка добавляет, «...выражение его лица и его плач доказывает, что, кроме всего прочего, он чувствует боль... Как только он потерял свою мать, он ведет себя так, как будто больше никогда не встретится с ней».

Фрейд также упоминает о «... неправильном понимании фактов ребенком».

Под болью Фрейд явно подразумевает не телесную, но душевную боль. А душевная боль имеет содержание, значение и предполагает наличие фантазии. Согласно представленному здесь взгляду, когда ребенок «ведет себя так, как будто никогда не увидит мать», это означает, что в его фантазии она уничтожена его собственной ненавистью и жадностью, потеряна навсегда. Его представление об отсутствии матери окрашено собственными чувствами ребенка по отношению к ней — его желанием и непереносимостью фрустрации, ненавистью и результирующей тревогой. Его «неправильное понимание фактов» является тем же, что и «субъективная интерпретация» восприятия ее отсутствия, как характеризует фантазию Джоан Райвери.

В другом случае, говоря об оральной фрустрации, Фрейд писал: «Кажется, что жадность ребенка к своему первому питанию вообще неутолима, что он никогда не примирится с утратой материнской груди... С отнятием от груди связан, вероятно, и страх перед отравлением. Яд — это пища, которая делает кого-то больным. Может быть, что и свои ранние заболевания ребенок сводит к этому отказу».

Как может ребенок «сводить свои ранние заболевания к этому отказу», если он не переживает эту фрустрацию 6 душе и не сохраняет о ней бессознательные воспоминания? В то время, когда он испытывает фрустрацию, она является не просто телесным событием, но также и психическим процессом, т. е. фантазией — фантазией о плохой матери, которая вызывает боль и чувство потери. Фрейд писал, что страх отравления связан с отлучением от груди. Он не развил этой связи. Но, как показала работа Мелани Кляйн, это предполагает существование фантазии об отравляющей груди.

Описывая чувства маленькой девочки, Фрейд указывал на «относящийся к матери страх быть убитой».

Теперь, говоря о «страхе быть убитым матерью», мы имеем в виду фантазию убивающей матери. В нашей аналитической работе мы находим, что фантазия «убивающей матери» преобладает над фантазией, в которой мать атакуется жаждой убийства самого ребенка. Иногда фантазия о мстительной матери может получить сознательное выражение в словах в более позднем возрасте, как это случилось у маленького мальчика, описанного доктором Эрнестом Джонсом.

Этот мальчик сказал о соске матери, которую увидел, когда она кормила грудью младшего ребенка: «Так вот чем ты меня кусала». Здесь произошло то, с чем мы сталкиваемся при анализе каждого пациента, — ребенок спроецировал собственные оральные агрессивные желания на объект этих желаний, грудь своей матери. В его фантазии, которая сопровождала эту проекцию, она (мать или ее грудь) собирается разорвать его на мелкие кусочки, что он сам хотел сделать с ней.

 

Фантазия и слова

Теперь мы должны вкратце рассмотреть связь между фантазиями и словами.

Первичные фантазии, представляющие самые ранние импульсы желания и агрессии, выражаются в психических процессах, отстоящих очень далеко от слов и осознанного, связного мышления. Они определяются логикой эмоций. В последующем при некоторых обстоятельствах (иногда в спонтанной игре ребенка, иногда только в процессе анализа) появляется возможность и способность выразить их словами.

Множество доказательств свидетельствует в пользу того, что фантазии активны задолго до появления речи, и что даже у взрослых они действуют наряду и независимо от слов. Значения, подобно чувствам, намного старше, чем речь, и сходны в расовом и детском переживании.

И в детстве, и во взрослой жизни мы живем, чувствуем, действуем и фантазируем далеко за пределами вербальных значений. Например, некоторые из наших снов показывают, какие драмы мы можем переживать, пользуясь лишь визуальными образами. Из примеров рисунка, живописи и скульптуры, а также мира искусства в целом мы знаем, что богатство скрытых значений может скрываться даже в форме, цвете, линии, движении, массе, сочетании форм и цветов или мелодии и гармонии в музыке. В общественной жизни мы на личном опыте убеждаемся в том, что можем многое понимать прямо из выражения лица, тона голоса, жестов, не пользуясь словами; мы узнаем, как много значений скрыто в том, что мы воспринимаем, часто вообще без слов, а иногда даже вопреки произносимым словам. Все это, воспринимаемое или воображаемое, является набором переживаний ( experience ). Слова являются средством отнесения к опыту ( experience ), настоящему или воображаемому, но не идентичны с ним и не могут его заменить. Слова могут вызывать чувства, образы и действия, или обозначать ситуации; это возможно, поскольку они являются знаками переживаний, при этом не будучи их главным материалом.

Фрейд очень ясно выразил эту мысль, неоднократно повторяя, что слова принадлежат только сознательному миру, а не сфере бессознательных чувств и фантазий. Он утверждал, что мы наделяем любовью и интересом реальных людей, а не их имена (Прим. 3.).

О зрительной памяти он писал: «...Она ближе бессознательному процессу, чем мысли, оформленные в слова, и, несомненно, старше последних, как онтогенетически, так и филогенетически».

Возможно, наиболее убедительным доказательством активности фантазий без слов является существование истерических конверсионных симптомов. В этих известных невротических симптомах больные люди обращаются к примитивному довербальному языку и используют ощущения, позы, жесты и висцеральные процессы для выражения эмоций, бессознательных желаний и убеждений, т. е. фантазий. Психогенный характер таких телесных симптомов, впервые обнаруженный Фрейдом и прослеженный Ференци, подтверждается каждым аналитиком; их прояснение является общим в работе с различными пациентами. Каждая деталь симптома, оказывается, имеет конкретное значение, т. е. выражает конкретную фантазию. Различные изменения в форме и интенсивности ощущений в пораженной части тела отражают изменения фантазии в ответ на внешние события или внутреннее напряжение.

Мы однако зависим не только от таких общих, даже весьма убедительных, соображений, полученных от взрослых и детей старшего возраста. Можно собрать достаточно прямых доказательств того, что в психике маленького ребенка фантазии доминируют задолго до того, как их содержание может быть передано словами.

В качестве примера: маленькая девочка (1 год и 8 месяцев) с плохо развитой речью, увидела туфлю матери с оторванной и болтающейся подошвой. Ребенок пришел в ужас и плакал. Почти целую неделю девочка убегала и плакала, если видела мать в любых туфлях, и принимала ее только в ярких домашних тапочках. Несколько месяцев мать не могла носить туфли, вызвавшие первую реакцию. Постепенно девочка забыла о страхе и разрешила матери носить любые туфли. В 2 года и 11 месяцев, однако (спустя 15 месяцев), она вдруг сказала матери испуганным голосом: «Где поломанные туфли мамы?». Мать осторожно сказала, опасаясь нового приступа плача, что она отослала их обратно, а девочка ответила: «Они могли бы съесть меня целиком».

«Просящую каши » туфлю ребенок видел как угрожающий рот. Девочка реагировала таким образом в возрасте одного года и восьми месяцев, хотя фантазия могла быть переведена в слова лишь более, чем год спустя. Здесь мы имеем самое очевидное из возможных доказательств, что фантазия чувствуется и переживается как реальность задолго до того, как она может быть выражена словами.

 

Фантазии и сенсорный опыт

Слова, следовательно, являются поздно возникающими средствами выражения внутреннего мира наших фантазий. В то время, когда ребенок может использовать слова (даже примитивные слова вроде «Беби о-о-о-о!»), он уже прошел длинный и сложный путь психических переживаний.

Первое исполнение желания в фантазии, первая «галлюцинация» связана с ощущением. Определенные приятные ощущения (удовольствие органов) должны иметь место, если ребенок выживает. Если, например, первый сосательный импульс не привел к приятному удовлетворению, у младенца развивается острая тревога. Сосательный импульс может в последующем подавляться или стать менее координированным. В крайних случаях может иметь место полное подавление кормления, в менее драматических примерах «худоба» и замедленное развитие. Если, напротив, благодаря естественной общности ритмов матери и ребенка или умелому решению возникающих проблем младенец получает приятное удовлетворение от груди, развивается хорошая координация сосательного процесса, которая поддерживается автоматически и способствует жизни и здоровью.

Изменения в температуре контактной поверхности, сильные звуковые и световые раздражители и т. д., очевидно, ощущаются как болезненные. Внутренние раздражители голода и желания контакта с материнским телом также болезненны. Но ощущения тепла, желаемого контакта, удовлетворения от сосания, свободы от внешних раздражителей и т. п. вскоре приносят приятные переживания удовлетворения. Во-первых, вся масса желаний и фантазий порождается ощущениями и аффектами. Голодный, желающий тепла или напуганный ребенок чувствует реальные ощущения во рту, в конечностях и во внутренностях. Для него это означает, что с ним нечто делают, или что он сам делает то-то и то-то, чего он хотел бы или боялся. Он чувствует, как будто он делает что-то — дотрагивается, сосет или кусает грудь, которая в настоящий момент недостижима. В другое время он может чувствовать, что его насильно и болезненно лишили груди, или же, что она его кусает. Вначале, по-видимому, все это происходит без визуальных и пластических образов.

Интересный материал по этому вопросу предоставлен М.М. Миддлмор. Речь идет об анализе девочки 2 лет и 9 месяцев, которая проходила лечение по поводу тяжелых нарушений питания. В ее играх, как дома, так и во время анализа, она все время кусалась. «Среди прочих игрушек она предпочитала кусающуюся собаку, крокодила, льва, ножницы, которые могли резать чашки, дробильную машину и машину для размалывания цемента». Ее бессознательные фантазии и сознательные игры были на удивление деструктивного характера. В действительности, она с самого рождения отказывалась сосать грудь, и мать вынуждена была отказаться от попыток кормить ребенка грудью в связи с совершенным отсутствием реакций. Когда ее привели к аналитику, она ела очень мало и только после предварительных уговоров. У девочки не было ни опыта реальной «атаки» на грудь, ни даже опыта сосания, только укусы, как у тех животных, жестокие нападения которых она воспроизводила в своих играх. М.М. Миддлмор предположила, что телесные ощущения, т. е. муки голода, которые беспокоили ребенка, были источником этих фантазий о кусании кого-то и ее самой (Прим. 4.).

В последующем самые ранние фантазии, растущие из телесных импульсов, «спаиваются» с телесными ощущениями и аффектами. Они прежде всего выражают внутреннюю и субъективную реальность, но с самого начала связаны с настоящим, хотя и ограниченным суженным, переживанием объективной реальности.

Первые телесные переживания выстраивают первые воспоминания, а внешняя реальность все сильнее вплетается в ткань фантазии. Проходит довольно много времени, прежде чем фантазии ребенка приобретают способность выражаться в пластических образах или ощущениях: визуальных, слуховых, кинестетических, прикосновении, запахе, вкусе и т. д. И эти пластические образы, и драматические выражения фантазий постепенно развиваются вместе с артикулированным восприятием внешнего мира.

Однако фантазии не происходят из артикулированного знания внешнего мира, их источник находится внутри, в инстинктивных импульсах. Например, торможение питания, иногда появляющееся у совсем маленьких детей и очень часто у детей после отнятия от груди на втором году жизни, оказывается (в процессе последующего анализа), проистекает из тревоги, связанной с первичными оральными желаниями алчной любви и ненависти: страха уничтожения (посредством разбивания на куски и поедания) единственного объекта любви — груди, которая ценится так высоко и желается так страстно.

Иногда полагают, что бессознательные фантазии, такие как «разбить на куски», не могут возникнуть в душе ребенка до тех пор, пока он не поймет, что разбить на куски человека значит убить его или ее. Такой взгляд неуместен. Здесь не учитывается тот факт, что такое знание является унаследованным в телесных импульсах как двигатель инстинкта, в цели инстинкта, в возбуждении органа (в данном случае, рта).

Фантазия о том, что страстные желания разрушат грудь, не требуют, чтобы ребенок действительно видел объекты, которые поедаются и уничтожаются, а затем пришел к выводу, что он тоже может сделать нечто подобное. Эта цель, т. е. связь с объектом, является наследственной по характеру и направленности импульса и связанного с ним аффекта.

Возьмем другой пример: проблемы ребенка, связанные с мочеиспусканием, общеизвестны. Постоянный энурез — частый симптом даже у детей среднего возраста. Из анализа детей и взрослых известно, что эти проблемы возникают из особенно мощных фантазий, касающихся деструктивного воздействия мочи и опасностей, связанных с актом мочеиспускания. (Эти фантазии обнаруживаются и у здоровых людей, но по некоторым причинам они особенно активны у несдержанных детей.) Проблемы в контроле за мочеиспусканием мы связываем теперь с фантазиями о том, что моча представляет собой могущественное зло. Тревога эта, в свою очередь, берет начало в деструктивных импульсах. Прежде всего потому, что ребенок хочет, чтобы его моча была такой опасной, он и приходит к выводу о том, что она в действительности является таковой. Этот вывод изначально не связан с тем, что мать подходит к кровати каждый раз, когда он обмочился, или с тем, что он убедился в реальной опасности своей мочи, или с сознательным пониманием, что во внешней реальности люди и в самом деле могут утонуть и обжечься.

Ситуация возвращает нас к раннему детству. В фантазии: «Я хочу утопить и обжечь мать своей мочой» мы сталкиваемся с выражением агрессии и бешенства ребенка, желанием атаковать и уничтожить мать с помощью мочи, отчасти связанным с вызываемой ею фрустрацией. Он хочет затопить ее мочой в жгучем гневе. «Жгучий» является определением как его телесных ощущений, так и силы его агрессии. «Затопление» также обозначает ощущение силы переживаемой им ненависти и его всемогущества, когда он наводняет халат матери. Младенец чувствует: «Я должен уничтожить плохую мать». Он преодолевает чувство беспомощности могущественной фантазией: «Я могу и уничтожу ее» — всеми доступными ему средствами. И когда уринарный садизм достигает своего пика, он чувствует, что все, что он может сделать, это обжечь мать своей мочой. Несомненно, «обжигать» и «топить» относится к тому, как его захватывает и наводняет беспомощная ненависть, в которой он сгорает. Весь мир наполнен его гневом, и он сам будет уничтожен им, если не сумеет выплеснуть гнев на мать, разряжаясь на ней своей мочой. Вода, прорвавшая плотину, ревущий огонь, разлившаяся река или штормовое море, наблюдаемые как внешняя реальность, связываются в его психике с ранними телесными переживаниями, инстинктивными целями и фантазиями. Когда он дает имена этим явлениям, он может иногда перевести эти фантазии в слова.

Точно так же обстоит дело с экскрементами ребенка, которые он рассматривает как хорошие вещи и хочет преподнести в подарок матери. В определенных случаях и при определенном настроении ребенок чувствует, что его кал и моча — это то, чего хочет мать, и дарение их является выражением его любви и благодарности к ней. Такие фантазии о кале и моче как благах, несомненно, усиливаются тем фактом, что мать радуется, если он испражняется в соответствующем месте и в соответствующее время. Но его наблюдение за удовлетворением матери не является первичной причиной восприятия их как хороших. Источник лежит в его желании дать их как хорошие, т. е. накормить мать так же, как она кормит его, доставить ей удовольствие и сделать то, чего она хочет; а также в его чувстве ценности ( goodness ) своих органов и всего тела в целом, когда он любит мать и чувствует ее хорошее расположение к себе ( feeling her good to him ). Его моча и кал становятся таким образом инструментом его способности к любви, так же, как голос и улыбка. Поскольку в распоряжении у ребенка так мало ресурсов для выражения как любви, так и ненависти, он должен использовать все функции своего тела и его выделения для выражения глубоких и ошеломляющих желаний и чувств. Его моча и кал могут быть плохими и хорошими, в соответствии с его желаниями в момент испражнения и способом (включая время и место), которым они продуцируются.

Эти чувства и страхи, связанные с продуктами собственного тела, соотносятся с так называемыми «теориями детской сексуальности». Фрейд первый обратил внимание на тот факт, который впоследствии широко наблюдался, что маленькие дети сознательно и бессознательно создают собственные спонтанные теории о происхождении детей и природе сексуальных отношений родителей, основанные на их собственных телесных возможностях. Например, они могут быть убеждены, что дети делаются из еды, а отношения родителей заключаются во взаимном кормлении и поедании. Отец кладет хорошую еду в мать, он кормит ее своими гениталиями, а она взамен кормит его своей грудью, а после этого у нее внутри появляются дети. Или они возникают из кала. Отец вкладывает кал внутрь матери, и до той степени, до которой ребенок любит и способен переносить любовь родителей друг к другу, он может чувствовать, что это хорошо, и что это порождает жизнь внутри матери. В другое время, когда он чувствует ненависть и ревность, и совершенно не может переносить взаимоотношений между родителями, он жаждет, чтобы отец вложил плохой кал внутрь матери — опасное, взрывчатое вещество, которое уничтожит ее изнутри, или помочится на нее таким образом, чтобы навредить ей. Совершенно очевидно, что эти инфантильные сексуальные теории не выводятся из наблюдения внешних событий. Ребенок никогда не наблюдал, чтобы дети делались из пищи или кала, никогда не видел отца, который мочится на мать. Его представления о взаимоотношениях между родителями основаны на его собственных телесных ощущениях, возникающих под воздействием мощных чувств. Его фантазии выражают его желания и страсти, используя телесные импульсы, ощущения и процессы в их материальном выражении (Прим. 5).

Разнообразные содержания ранних фантазий, способы их переживания ребенком и формы выражения находятся в соответствии с его телесным развитием и его способностью чувствовать и знать. Они являются частью его развития, расширяются и усложняются с ростом его телесных и психологических ресурсов, находятся под влиянием его медленно созревающего Эго и оказывают обратное влияние на него.

 

Связь ранних фантазий с первичным процессом

Самые ранние и рудиментарные фантазии, связанные с сенсорными переживаниями и являющиеся по сути, аффективными интерпретациями телесных ощущений, характеризуются теми качествами, которые Фрейд описал как относящиеся к «первичному процессу»: отсутствие координации влечения, отсутствие чувства времени, противоречия и отрицания. Далее, на этом уровне не существует ограничений внешней реальности. Переживания сводятся к реакциям «все или ничего», и отсутствие удовлетворения переживается как позитивное зло. Потеря, неудовлетворенность или лишения ощущаются как позитивное, болезненное переживание.

Мы все знакомы с ощущением «быть наполненным пустотой». Пустота является позитивной в ощущении, точно так же, как и темнота является реальным явлением, а не просто отсутствием света, какими бы ни были наши представления. Темнота падает как занавес или штора. Когда приходит свет, он прогоняет темноту, и так далее.

Так, когда мы говорим (обоснованно), что ребенок чувствует мать, которая не устраняет источник боли, «плохой» матерью, мы не имеем в виду, что у него есть ясное представление о негативном факте — матери, которая не устраняет источник боли. Это более поздняя версия. Боль сама по себе позитивна, «плохая мать» является позитивным переживанием, вначале неотличимым от боли. Когда в возрасте приблизительно 6 месяцев ребенок садится и видит, что его мать как внешний объект не приходит, когда он этого хочет, он может установить связь между тем, что он видит (она не приходит) и болью или неудовлетворением, которые он испытывает.

Когда ребенку не хватает матери и он ведет себя так, «как будто он никогда не увидит ее вновь», это не означает, что у него есть понятие об ограничивающем времени. Скорее, это свидетельствует о том, что его боль потери носит абсолютный характер, обладая отчетливым признаком «никогда», до тех пор, пока психическое развитие и переживание времени — как медленно созидающаяся внешняя реальность — не привнесут конечность в восприятие и воображение.

Однако первичный процесс не следует рассматривать как занимающий все психическое пространство ребенка в некий период времени. Он может играть ведущую роль в первые дни жизни, но мы не должны пропускать первых попыток приспособления младенца к внешней среде, а также факта, что удовлетворение и фрустрация переживаются с самого момента рождения. Прогрессирующее изменение реакций младенца в первые несколько недель и далее показывает, что уже к возрасту двух месяцев имеется довольно высокая степень интеграции восприятия и поведения, с первыми признаками памяти и предвидения.

С этого времени ребенок проводит все увеличивающееся количество времени в исследовательских играх, которые являются одновременно и попыткой приспособления к реальности, и активным средством выражения фантазии (осуществлением желания и защитой от боли и тревоги).

В действительности «первичный процесс» является ограниченным понятием. Как писал Фрейд: «Насколько мы знаем, не существует психического аппарата, обладающего лишь первичным процессом, и в этом смысле это теоретическая фикция» (Прим. 6). Позже он говорил о «запаздывающем появлении» вторичного процесса, что выглядит как противоречие. Противоречие разрешается, если мы будем говорить о «запаздывающем появлении» не как о моменте возникновения первых рудиментарных признаков, а как о полном становлении вторичного процесса. Такой взгляд лучше всего соответствует тому, что мы наблюдаем в реальном развитии детей, их приспособлении к реальности, контроле и интеграции.

 

Инстинкт, фантазия и механизм

Теперь мы должны рассмотреть другой важный аспект нашей проблемы — связь между инстинктами, фантазией и механизмами защиты. Изрядные трудности и определенные неясности по этому вопросу возникают в процессе многочисленных дискуссий. Одна из целей этого раздела — прояснить связи между различными концепциями.

Различия между, например, фантазией инкорпорации и механизмом интроекции не всегда отчетливо наблюдаются. В дискуссиях о конкретных оральных фантазиях поедания или, другими словами, инкорпорации конкретного объекта, мы часто сталкиваемся с выражением: «Он интроецировал объект». Иногда люди говорят об «интроецированной груди», снова смешивая конкретную телесную фантазию с общим психическим процессом. Особенно это касается механизмов интроекции и проекции, хотя проблема связи между инстинктами, фантазией и механизмами защиты может быть решена более общим способом с учетом всего разнообразия психических механизмов.

Рассмотрим, в частности, «интроекцию» и «проекцию»: это абстрактные термины, названия определенных фундаментальных механизмов или методов функционирования психической жизни. Они касаются таких явлений, когда определенные идеи, впечатления и влияния принимаются внутрь личности и становятся ее частью. Или же того, что некоторые аспекты или элементы личности отторгаются и приписываются другому человеку, группе людей или части окружающего мира. Эти общие психические процессы, вполне различимые как у детей, так и взрослых, в обычной жизни и в кабинете врача, являются «механизмами», т. е. определенными способами, с помощью которых реализуется психическая жизнь, средством контроля над внутренним напряжением и конфликтами.

Эти психические механизмы тесно связаны с определенными мощными фантазиями. Фантазии инкорпорации (поедания, абсорбции и т. д.) любимых и ненавистных объектов, личностей и их частей внутрь нас самих находятся среди наиболее ранних и наиболее глубоких бессознательных фантазий, целиком оральных по своему характеру, поскольку они являются психическими представителями оральных импульсов. Некоторые из этих оральных фантазий были описаны выше, например: «Я хочу принять и я принимаю ее (мать или грудь) внутрь меня». Следует четко представлять различие между фантазией инкорпорации и общим психологическим механизмом интроекции. Последний имеет гораздо более широкое значение, чем первая, хотя и тесно связан с ней. Для понимания отношения между фантазией и механизмом мы должны более тщательно рассмотреть отношения их обоих к инстинкту. По нашему мнению, фантазия является передаточным звеном между инстинктом и Эго-механизмом.

Инстинкт понимается как пограничный психосоматический процесс. Он имеет телесную цель, направленную на конкретный внешний объект. Он имеет представителя в психике, который называется «фантазией». Человеческая активность произрастает из инстинктивных потребностей. Только с помощью фантазии, которая должна удовлетворить наши инстинктивные потребности, мы способны попытаться реализовать их во внешней реальности (Прим. 7).

Будучи психическими явлениями, фантазии, тем не менее, касаются прежде всего телесных целей, боли и удовольствия, направленных на какой-либо объект. Противопоставленные внешним или телесным реальностям, фантазии, подобно другим психическим процессам, являются фикцией, поскольку их нельзя потрогать руками или увидеть. Однако они являются реальностью в переживании субъекта. Это настоящая психическая функция, и она имеет реальные эффекты не только во внутреннем мире психики, но также и во внешнем мире телесного развития субъекта и его поведения, а также в душах и телах других людей.

Мы уже вскользь коснулись примеров конкретных фантазий; например, у маленьких детей с ними связаны такие проблемы, как фобии и трудности, связанные с кормлением и испражнениями. К этому можно добавить так называемые плохие привычки, тики, отрицание авторитетов, лживость и воровство и т. д. Мы говорили также об истерических конверсионных симптомах у людей всех возрастов как о выражении фантазий.

Следующим примером могут служить трудности с питанием и пищеварением, головные боли, подверженность простудам, дисменоррея и многие другие психосоматические симптомы. Даже обычные телесные характеристики, не имеющие отношения к заболеваниям, как например, тон голоса во время разговора, пантомимика, походка, характер рукопожатия, выражение лица, почерк и общие манеры прямо или косвенно находятся под влиянием конкретных фантазий. Эти последние обычно очень сложны, связаны как с внутренним, так и с внешним миром, а также с психологической историей индивида.

Примечательно, насколько часто и до какой степени подобные телесные выражения индивидуальных фантазий могут изменяться, временно или постоянно, в процессе анализа. В момент депрессии, например, манера ходить и держать тело, выражение лица и голос, телесный ответ пациента на окружающий мир и других людей будет сильно отличаться от ответа во время возбуждения, отрицания, поражения или попыток контролировать тревогу и т. д. Эти изменения в процессе анализа иногда выглядят довольно драматично.

Во внешней жизни люди могут иметь периоды частых ошибочных действий и тенденции к несчастным случаям: падениям, переломам, спотыканиям, потерям вещей.

Нужно только посмотреть на людей в обычной жизни, в метро, автобусе, или ресторане, или семейной жизни, чтобы увидеть бесконечное разнообразие телесных характеров, в частности, манер, индивидуальных предпочтений в одежде и речи, и т. д., через которые выражаются доминирующие фантазии и эмоциональные состояния, связанные с ними.

Аналитическая работа дает возможность понять, что означают эти разнообразные детали, какие именно меняющиеся наборы фантазий действуют в психике пациента: о его собственном теле и о других людях, о его телесных или социальных связях с ними, сейчас или в прошлом. Многие из таких телесных черт изменяются, иногда очень заметно, после анализа стоящих за ними фантазий.

Точно так же более широкое социальное выражение характера и личности демонстрирует силу фантазий. К примеру, отношение людей к таким вещам, как время, деньги или собственность, к опозданиям и пунктуальности, возможности давать или брать, лидерству или подчиняемости, пребыванию «на острие событий» или работе в коллективе и так далее и тому подобное, всегда в процессе анализа оказывается связанным с каким-либо набором фантазий. Развитие этих фантазий может быть прослежено через их различные защитные функции в связи с конкретными ситуациями, назад к их истокам в первичных инстинктивных процессах.

В своем исследовании исключений Фрейд рассматривал удивительные примеры характеров людей, считающих или провозглашающих себя исключительными. Такие люди ведут себя так, будто находятся вне всяких требований других людей, членов семьи или врача, внешнего мира в целом. Фрейд обратился к шекспировскому Ричарду III , как крайнему примеру этого явления, и связал некоторые из фантазий, лежащие за внешне простым вызывающим поведением Ричарда с его уродством. Фрейд предполагал, что монолог Ричарда — не просто вызов, но бессознательный довод (который мы можем назвать фантазией): «Природа нанесла мне вред, отказав в красоте формы, которая завоевывает любовь людей. Жизнь предоставляет мне возмещение за это, и я получу его. У меня есть право быть исключением, переступить через те связи, которыми другие позволяют себя связать. Я могу делать неправильные вещи потому, что со мной поступили неправильно».

Я могу привести пример из собственного аналитического опыта. Подросток приступил к терапии в связи с серьезными трудностями дома и в школьной жизни, таких как очевидное вранье, которое, несомненно, будет раскрыто, агрессивное поведение, дикая неопрятность в одежде. В целом, поведение этого шестнадцатилетнего мальчика шло совершенно вразрез с традициями его семьи. Это было поведение социального изгнанника. Даже когда анализ принес существенное улучшение, так что он смог поступить на службу в Воздушные Силы вскоре после начала войны, он не мог следовать нормальному для его социальных обстоятельств ходу событий. Он отлично работал в армии и заслужил прекрасную репутацию, но отказывался принять офицерский чин. В начале анализа он был одинок и несчастен, совершенно не имел друзей. Позже он мог поддерживать прочную дружбу, его очень любили в сержантской столовой, но он был совершенно не в состоянии жить в соответствии с общественными традициями своей семьи, в которой было много известных офицеров.

Заболевание этого мальчика, как всегда, определялось многими сложными причинами — внешними обстоятельствами и внутренними реакциями. У него была богатая фантазийная жизнь, но доминировала в ней фантазия, в которой единственным способом преодоления ненависти к младшему брату (в конечном счете, к отцу) представлялся отказ от всех амбиций в их пользу. Он чувствовал, что для них обоих — него и брата (нормального, одаренного и счастливого человека) — невозможно быть любимым матерью и отцом. В телесных терминах, для них обоих, него и младшего брата (а в конечном счете, отца), было невозможно иметь потенцию. Это мнение родилось в глубинах его души из ранних фантазий об инкорпорации отцовских гениталий. Он чувствовал, что если он всосет гениталии отца от своей матери, проглотит их и будет обладать ими, то хорошие гениталии будут уничтожены, его младший брат не получит их, никогда не вырастет, никогда не станет потентным, любимым или мудрым, никогда не будет существовать! Выбирая отказ от всего в пользу младшего брата (отца), мальчик изменил и смог контролировать агрессивные импульсы по отношению к родителям, а также и свой страх перед ними.

У этого мальчика многие вспомогательные внутренние процессы и внешние обстоятельства привели к тому, что эта фантазия стала доминировать в его жизни. Утвердилось мнение, что существует только один вид объектов: эта хорошая грудь, эта хорошая мать, этот хороший пенис отца. И если кто-то обладает этим идеальным объектом, другой должен страдать от его потери, становясь таким образом опасным для обладателя. Эта фантазия широко обнаруживается, хотя у большинства людей она видоизменяется и уравновешивается в процессе развития, играя менее значимую роль в жизни.

Фрейд также подчеркивает, что провозглашенное Ричардом чувство собственной исключительности переживается всеми нами, хотя у большинства людей происходит его видоизменение, коррекция или перекрытие. Фрейд пишет: «Ричард являет собой гигантское преувеличение того, что мы все можем обнаружить в себе» (Прим. 8). Наш взгляд на базовую и постоянную роль фантазии не только в невротических симптомах, но также и в нормальном характере и личности находится в соответствии с фрейдовскими комментариями.

Возвратимся к проблеме фантазии инкорпорации. Психический процесс бессознательной фантазии инкорпорации описывается в абстрактных терминах как процесс интроекции. Мы видели, что каким бы ни было название явления, оно вызывает реальные психические эффекты. Это не есть настоящее поедание и глотание, но оно приводит к настоящим изменениям Эго. Эти «простые» убеждения в отношении внутренних объектов: «У меня внутри есть хорошая грудь» или, возможно, «У меня внутри кусающаяся, мучающая меня плохая грудь — я должен убить ее и освободиться» и тому подобные, — приводят к реальным эффектам: глубоким чувствам, реальному поведению в отношении других людей, глубоким изменениям Эго, характера и личности, развитию симптомов, вытеснений и способностей.

Фрейд рассматривает связь между такими оральными фантазиями и ранними процессами интроекции в своем эссе «Отрицание». Здесь он утверждает, что не только интеллектуальные функции суждения и проверки реальности «рождаются из взаимодействия первичных инстинктивных импульсов», покоясь на фундаменте механизма интроекции (момент, который мы вкратце рассмотрим); он также показывает роль, которую играют в этом порождении фантазии. Описывая тот аспект суждения, который предполагает или отрицает определенное свойство предмета, Фрейд пишет: «В переводе на язык древнейших, оральных инстинктивных импульсов суждение гласит: «Вот это я хочу съесть, а это вот — выплюнуть», в перенесении на более общий план — «Вот это я хочу ввести в себя, а это вот — из себя исключить». То есть: «Это должно быть во мне» или «Это должно быть вне меня». Желание, сформулированное таким образом, является тем же, что и фантазия.

То, что Фрейд образно назвал здесь «языком орального импульса», в другом месте он обозначил как «психическое выражение» инстинкта, т. е. фантазии, которые являются психическим выражением телесной цели. В этом примере Фрейд показывает, что фантазия является психологическим эквивалентом инстинкта. Но в то же время он формулирует субъективный аспект механизма интроекции (проекции). Фантазия является связью между импульсом Ид и механизмом Эго, средством, которое одно преобразует в другое. «Я хочу съесть это, следовательно, я уже съел это» — является фантазией, которая представляет импульс Ид в психической жизни. В то же время это субъективное переживание механизма (или функции) интроекции.

Проблема лучшего понимания процесса интроекции, связанного с фантазией инкорпорации, часто решается таким образом: интроецируется «образ» или «имаго». Это суждение действительно правильно, но слишком формально и требует привлечения сложных феноменов для объяснения всех фактов. Оно описывает только предсознательный процесс, но не бессознательный.

Как может кто-либо, будь то психолог или любой другой человек, понять это отличие: то, что он «принимает в себя», его внутренний объект, является на самом деле образом, а не материальным объектом? Путем длительного и сложного развития. Такое развитие, среди прочего, должно включать следующие шаги.

а) Ранние фантазии строятся в основном на основе оральных влечений, связанных со вкусом, обонянием, прикосновением (губ и рта), кинестетических, висцеральных и других соматических ощущениях. Эти фантазии очень тесно связаны с переживанием «принятия объектов внутрь» (сосание и глотание). Визуальные элементы относительно незначительны.

б) Эти ощущения (и образы) являются телесными переживаниями и вначале не связываются с внешними, пространственными объектами. (Кинестетические, генитальные или висцеральные элементы обычно имеют такую связь). Они дают фантазии конкретное телесное качество «яйности» («me - ness»), которое переживается в теле. На этом уровне образы едва ли отличимы от настоящих ощущений и внешних восприятий. Кожа еще не воспринимается как граница между внутренней и внешней реальностью.

в) Визуальные элементы в восприятии постепенно нарастают, сливаясь с тактильными переживаниями и пространственно дифференцируясь. Эти ранние зрительные образы в большой степени остаются «эйдетическими» — возможно, до трех-четырех лет. Они очень живые, конкретные и часто путаются с восприятием. Более того, они еще долго остаются в тесной связи с соматическими реакциями: они переплетены с эмоциями и требуют немедленного действия. (Многие детали, относящиеся к этой теме, хорошо разработаны психологами.)

г) В процессе развития, когда зрительные элементы в восприятии (и соответствующих образах) начинают доминировать над телесными, становясь дифференцированными и пространственно интегрированными, что, в свою очередь, делает более ощутимыми различия между внутренним и внешним миром, конкретные телесные элементы в общем переживании восприятия (и фантазирования) большей частью подвергаются вытеснению. Визуальные, обращенные вовне элементы фантазии становятся относительно де-эмоционализированными, де-сексуализированными, независимыми в сознании от телесных пут. Они становятся «образами» в более узком смысле, представителями ( representations ) внешних объектов «в психике» (но не их осознанными телесными инкорпорациями). Приходит «понимание» того, что объекты находятся снаружи психики, а их образы — внутри нее.

д) Такие образы обладают энергией, воздействующей на психику, находясь «в ней»; т. е. они влияют на чувства, поведение, характер и личность, основываясь, в свою очередь, на вытесненных соматических ассоциациях в бессознательном мире желаний и эмоций, которые составляют связь с Ид и которые в бессознательных фантазиях означают, что объекты, к которым они относятся, находятся внутри тела, инкорпорированы.

В психоаналитической дискуссии мы слышим больше об «имаго», чем об образах. Различие между «имаго» и «образом» можно свести к следующему: а) «имаго» описывает бессознательный образ; б) «имаго» обычно относится к человеку или его части, ранним объектам, в то время как «образ» может быть любым объектом или ситуацией, человеком или наоборот; в) «имаго» включает все соматические и эмоциональные элементы субъективного отношения к воображаемой фигуре, телесные связи с Ид в бессознательной фантазии, фантазию инкорпорации, которая лежит в основе процесса интроекции, в то время как в «образе» соматические и большая часть эмоциональных элементов вытеснены.

Если мы рассмотрим детали того, как другие психические механизмы действуют в психике наших пациентов, каждый механизм окажется связанным с конкретной фантазией или видом фантазий. Они всегда переживаются как фантазии. Например, механизм отрицания выражается в психике субъекта приблизительно так: «Если я не буду замечать его (болезненный факт), он не будет существовать». Или: «Если я не буду замечать этого, никто не будет знать, что оно существует на самом деле». В конечном счете этот аргумент может быть прослежен в применении к телесным импульсам или фантазиям, например: «Если нечто не выходит из моего рта, это означает, что у меня внутри его нет», или «Я могу не допустить, чтобы кто-нибудь знал, что нечто находится у меня внутри». Или: «Хорошо, если оно выйдет из моего заднего прохода как газы или кал, но оно не должно выйти изо рта как слова». Механизм скотомизации переживается как: «Чего я не вижу, в то не обязательно верить» или «Чего я не вижу, не видят и другие, оно не существует».

Механизм навязчивой исповеди (который используют многие пациенты) предполагает следующий бессознательный аргумент: «Если я скажу это, больше этого не скажет никто» или «Я могу восторжествовать над ними, говоря это первым, или получить их любовь, по крайней мере, имея вид хорошего мальчика».

В общем, можно сказать, что Эго-механизмы происходят в конечном счете из инстинктов и врожденных телесных реакций. «Эго является дифференцированной частью Ид» (Прим. 9).

 

Фантазии, образы памяти и реальность

Цитируя фрейдовское «Отрицание», мы отметили, что интеллектуальные функции суждения и проверки реальности «происходят из первичных инстинктивных импульсов». Если фантазия является языком этих первичных инстинктивных импульсов, можно предположить, что фантазия включена в самое раннее развитие Эго в его отношении к реальности, поддерживает развитие проверки реальности и знания об окружающем мире.

Мы уже убедились в том, что ранние фантазии связаны с ощущениями и аффектами. Эти ощущения, вне зависимости от того, насколько они усиливаются аффектами, приводят переживающую психику в контакт с внешней реальностью, а также выражают импульсы и желания.

Внешний мир рано привлекает к себе внимание ребенка и тем или иным способом удерживает его постоянно. Первые психические переживания возникают в результате массивных, разнообразных раздражителей, в том числе взятия и отталкивания груди во время первого кормления. Это значимое переживание в первые 24 часа жизни должно вызывать первую психическую активность и предоставить материал как для памяти, так и для фантазий. Фантазия и проверка реальности на самом деле присутствуют с первых дней жизни.

Внешнее восприятие начинает воздействовать на психические процессы с определенного момента (с момента рождения, хотя вначале оно не воспринимается как внешнее). Сначала психика обрабатывает большинство внешних стимулов точно так же, как и инстинктивные: посредством примитивных механизмов проекции и интроекции. Наблюдение за детьми в первые недели жизни показало, что если внешний мир не удовлетворяет желаний или фрустрирует нас, он сразу же становится ненавистным и отвергается. Мы боимся его, наблюдаем за ним и приближаемся к нему для того, чтобы защититься от него; но до тех пор, пока он не будет наделен определенной порцией либидо через связь с оральным удовлетворением и таким образом не получит определенную порцию любви, мы не станем с ним играть, изучать его и понимать.

Вместе с Фрейдом мы утверждаем, что разочарование в галлюцинаторном удовлетворении есть первый рывок к некоторой степени приспособления к реальности. Голод не удовлетворяется галлюцинированием груди, будет ли это внешний или внутренний объект, хотя ожидание удовлетворения становится более переносимым с помощью фантазии. Рано или поздно галлюцинации рассыпаются и начинается приспособление к реальным условиям (например, требования к внешнему миру с помощью плача, поисковых движений, принятия определенной позы и совершения нужных движений при приближении соска). Здесь лежит начало адаптации к реальности и развития соответствующих навыков и восприятия окружающего мира. Разочарование может быть первым стимулом в адаптивном принятии реальности, но откладывание удовлетворения, необходимое для усложняющегося обучения и мышления о внешней реальности, может быть перенесено ребенком в том случае, когда последние также удовлетворяют инстинктивные потребности, представленные в фантазиях. Обучение зависит от интереса, а интерес происходит из желания, любопытства и страха — особенно, желания и любопытства.

В своих развитых формах фантазийное мышление и реальное мышление являются различными психическими процессами, различными способами достижения удовлетворения. То, что они имеют различный характер на момент полного развития, не предполагает, что реально мышление действует независимо от бессознательных фантазий. Они не просто «смешиваются и переплетаются», их отношения немного более интенсивны. По нашему мнению, реальное мышление не может работать без сосуществующих и поддерживающих его фантазий, т. е. мы продолжаем «принимать вещи в себя» нашими ушами, «поедать» глазами, «читать, отмечать и переваривать» всю свою жизнь.

Эти сознательные метафоры представляют бессознательную психическую реальность. Известно, что все раннее обучение построено на оральных импульсах. Первый поиск и захват груди постепенно переносится на другие объекты, рука и глаз лишь со временем получают независимость от рта как инструменты исследования и познания внешнего мира.

В течение средней части первого года жизни рука младенца тянется ко всему, что он видит, чтобы положить это в рот, вначале чтобы съесть это, или, по крайней мере, пожевать и пососать, а позже — чтобы почувствовать и исследовать нечто. Это означает, что объекты, к которым ребенок прикасается, которыми манипулирует, на которые смотрит и которые изучает, наделены оральным либидо. Он не интересовался бы ими, если бы это было не так. Если бы на любой стадии он был полностью аутоэротичен, он никогда бы ничему не научился. Инстинктивное стремление принимать предметы в душу через глаза и пальцы (и уши также), стремление к рассматриванию, прикосновению и исследованию удовлетворяет некоторые оральные желания, фрустрированные первичным объектом. Восприятие и интеллект развиваются из этого источника либидо. Рука и глаз сохраняют оральное значение всю оставшуюся жизнь в бессознательных фантазиях и часто, как мы видели, в сознательных метафорах.

В своих статьях «Анализ младенцев» и «Значение символообразования в развитии Эго» Мелани Кляйн принимает взгляд Ференци, что (первичная) идентификация, являющаяся предшественником символизма, «возникает из попытки ребенка обнаружить в каждом объекте собственные органы и их функции», и мнение Эрнеста Джонса, что принцип удовольствия делает возможным уравнять два различных объекта вследствие аффективного интереса. С помощью клинического материала она показала, как первичная символическая функция внешнего объекта позволяет Эго совершенствовать фантазию, развивает сублимацию в процессе игры и манипуляции, строит мост от внутреннего мира к интересному внешнему миру, познанию физических объектов и событий. В игре ребенка трех-четырех месяцев ясно виден его благожелательный интерес к миру, его эксперименты и открытия в этом направлении. В этой игре он демонстрирует (наряду с другими механизмами) процесс символического образования, связанный с теми фантазиями, которые, как мы позднее обнаруживаем в процессе анализа, активны в это время. Внешний физический мир наделяется значительным количеством либидо благодаря процессу символообразования ( symbol - formation ).

Почти каждый час свободных ассоциаций в аналитической работе открывает нам что-то из фантазий, которые породили (в основном, через символическое образование) и поддерживали развитие интереса к внутреннему и внешнему миру, процесс обучения ему, из которых черпалась энергия для поиска и систематизации знаний о нем. Известно, что, с определенной точки зрения, каждый пример столкновения с реальностью, практической или теоретической, также является сублимацией.

Это, в свою очередь, означает, что pari passu определенная мера «синтетической функции» используется с самого начала жизни на основе инстинктивных потребностей. Ребенок не мог бы учиться, не мог бы приспособиться к внешнему миру (человеку) без определенного вида и степени контроля и вытеснения, а также удовлетворения инстинктивных потребностей, постепенно развивающихся с момента рождения.

Если, следовательно, интеллектуальные функции развиваются из взаимодействия первичных инстинктивных импульсов, для понимания как фантазий, так и проверки реальности и интеллекта, мы должны рассматривать психическую жизнь в целом и видеть взаимосвязи между этими различными функциями в целостном процессе развития. Если мы разделим их и скажем: «Это восприятие и знание, а это — нечто совершенно другое и отдельное, это «просто» фантазии», — мы упустим роль этих функций в развитии (Прим. 10).

Определенные аспекты сплетения между мыслями и фантазиями были обсуждены в моей работе «Интеллектуальный рост маленьких детей». Прямые записи спонтанных игр в группе детей от двух до семи лет позволили продемонстрировать, как такие игры, берущие начало из бессознательных фантазий, желаний и тревог, создают практические ситуации, которые требуют знания внешнего мира. Эти ситуации часто создаются ради них самих, как проблемы познания и понимания, приводя таким образом к открытию фактов реальности или к вербальным суждениям и выводам. Это случается не всегда — игра в течение некоторого времени может просто повторять саму себя, но в любой момент может возникнуть новая линия вопросов или аргументов, и может быть предпринят новый шаг одним или всеми детьми, участвующими в игре.

В частности, наблюдения позволили установить, что спонтанные игры создают и усиливают первые формы мышления «как будто» ( as if ). В таких играх ребенок избирательно воссоздает те элементы из прошлых ситуаций, которые могут вобрать его эмоциональные или интеллектуальные потребности настоящего момента, адаптируя детали, одну за другой, к текущей игровой ситуации. Способность восстанавливать прошлое в игре кажется тесно связанной с развитием способности воссоздавать будущее в конструктивных гипотезах и развивать следствия «если». Игра воображения ребенка имеет значение не только для адаптивных и творческих интенций, которые, развитые в полной мере, отличают художника, романиста или поэта, но также и для чувства реальности, научного отношения и развития логического мышления.

 

Заключение

Теперь мы можем обобщить основные положения этой статьи.

1. Понятие фантазии в психоаналитической мысли постепенно расширяется. Сейчас оно нуждается в прояснении и расширении для интеграции всех имеющихся фактов.

2. О взглядах, высказанных здесь:

а) фантазии являются первичным содержанием бессознательного психического процесса;

б) бессознательные фантазии прежде всего касаются тела и представляют инстинктивные цели по отношению к объектам;

в) фантазии в первом приближении являются психическими представителями либидинозных и деструктивных инстинктов; в процессе раннего развития они разворачиваются также в защиты, равно как в исполнение желаний и содержания тревоги;

г) постулированные Фрейдом галлюцинаторное «исполнение желаний», «интроекция и проекция» являются основой фантазийной жизни;

д) через внешние переживания фантазии развиваются и приобретают способность быть выраженными, но их существование не зависит от этих переживаний;

е) фантазии не зависят от слов, хотя при определенных обстоятельствах они приобретают способность выражаться в словах;

ж) самые ранние фантазии переживаются в ощущении, позже они принимают форму образов и драматических картин;

з) фантазии имеют психические и телесные эффекты, например, в конверсионных симптомах, телесных качествах, характере и личности, вытеснении и сублимации;

и) бессознательные фантазии образуют действующую связь между инстинктами и психическими механизмами. Каждый Эго-механизм, исследуемый в деталях, может быть рассмотрен как произрастающий из особого вида фантазии, которые, в конечном счете берут начало из инстинктивных импульсов. «Эго является дифференцированной частью Ид». «Механизм» — это абстрактный термин, описывающий определенные психические процессы, которые переживаются субъектом как бессознательные фантазии;

к) приспособление к реальности и реальное мышление требуют поддержки со стороны сосуществующих бессознательных фантазий. Наблюдение за путями, которыми приобретается знание о внешнем мире, показывает вклад фантазий в обучение ребенка;

л) бессознательные фантазии реализуют свое влияние в течение всей жизни, как у нормальных людей, так и у невротиков. Различия заключаются в специфическом характере доминирующих фантазий, связанных с ними желаний или тревоги, их взаимодействии друг с другом и с внешней реальностью.

 

Примечания к главе 3

Прим. 1: Как часто отмечалось, точные определения, сколь бы они ни были необходимы, возможны лишь на поздних этапах развития науки. Их нельзя дать на начальных стадиях. «Нам часто приходилось слышать требование, чтобы наука строилась на основании ясных и точно определенных исходных положений. В действительности никакая, даже самая точная наука не начинает с таких определений. Настоящее начало научной деятельности состоит в описании явлений, которые впоследствии группируются, приводятся в порядок и во взаимную связь. Но уже при описании нельзя избежать того, чтобы не прибегнуть при обработке материала к помощи некоторых отвлеченных идей, которые берутся из каких-либо источников, лежащих, несомненно, вне нового опыта. Еще необходимее такие идеи, из которых впоследствии развиваются основные понятия науки при дальнейшей обработке материала. Сначала они по воле автора должны оставаться в известной мере неопределенными; о ясном и точном ограничении их содержания не может быть и речи. Пока они находятся в таком состоянии, смысл их определяется постоянной ссылкой на материал опыта, на основании которого они как будто бы создаются, между тем как на самом деле материал этот им подчиняется. Строго говоря, они имеют характер условности, при этом, однако, суть заключается в том, что они не выбираются произвольно, а решающее значение при выборе их имеет отношение к эмпирическому материалу, которое предполагается еще раньше, чем его можно точно узнать и доказать. Лишь после того, как основательно обследована вся область изучаемых явлений, является возможность точно определить ее научные основные понятия... Но прогресс познания не терпит и закоренелости формальных определений. Как показывает блестящий пример физики, и формулированные в точных определениях «основные понятия» подвержены постоянному изменению своего содержания» (3. Фрейд. Влечения и их судьба, с. 103—104).

Прим. 2: В этом примечании собраны все мои ссылки на литературу по раннему психическому развитию, а также наблюдения за поведением младенцев и т. д., с комментариями по некоторым из источников, а также обсуждение примеров детского поведения, известного мне.

A . Gessel . (1) Младенчество и взросление человека. Macmillan , 1928; (2) Биографии детского развития. Hamish Hamilton , 1939; (3) Первые пять лет жизни. Methuen , 1940.

М. Shirley . Первые два года жизни. V . I , II , III , University of Minnesota Press , 1933 (исследование развития 25 нормальных детей).

N. Bayley . Калифорнийская шкала моторного развития младенцев. University of California Press, 1936.

D.W. Winnicott. Наблюдение младенцев в стандартной ситуации// I . J . Ps .- A ., XXII , 1941, p . 229—49.

Merrel M. Middlemore. Мать и дитя . Hamish Hamilton, 1941.

Florence Goodenough. Гнев маленьких детей . University of Minnesota Press , 1931. Автор обучила своих исследователей не только отмечать частоту и длительность проявлений темперамента, но и регистрировать контекст эмоциональной и социальной ситуации, а также физиологическое состояние, в которых они развиваются. Таким образом, она оказалась в состоянии впервые столь полно описать природу ситуаций, которые взывают проявления раздражения у маленьких детей.

C.W. Valentine. Врожденные основы страха // Journal of Genetic Psychology, Vol. XXXVII . Повторяя работу Watson по врожденным страхам, автор уделяет внимание общей ситуации, в которую попадает ребенок, и конкретным раздражителям, которые действуют на него. Автор приходит к выводу, что сеттинг всегда является важным фактором в определении конкретного ответа ребенка на конкретный раздражитель. На ребенка влияет ситуация в целом, а не конкретный раздражитель. Присутствие или отсутствие матери, например, может вызвать все разнообразие реакций ребенка.

М.М. Lewis . Речь младенцев. Kegan Paul , 1936. Автор дает не только полное описание развития речи у младенцев от момента рождения, но также отмечает социальные и эмоциональные ситуации, в которых возникают отдельные звуки речи и речевые формы, позволяя нам выделить некоторые эмоциональные источники стремления к речевому развитию.

Lois Barclay Murphy сделала весомый вклад в решение проблем социального развития в серии тщательных исследований личностей маленьких детей и их социальных отношений. «Социальное развитие и личность ребенка», Columbia University Press , 1937, p . 191. Она показала, что бессмысленно проводить исследование личности или ее отдельных черт, например, симпатии, без учета контекста, в котором развивается поведение. Социальное поведение и личностные характеристики варьируют в зависимости от конкретного социального контекста. Например, один мальчик возбуждается и становится агрессивным, когда присутствует другой мальчик, но не бывает таким в его отсутствие. Эта работа дает нам множество примеров чувств и мотивов, которые составляют развитие личностных черт ребенка. Она обобщает свое исследование «симпатического поведения» у детей, играющих в группе: «...Поведение, составляющее эту черту, зависит от функциональной связи с ребенком в каждой ситуации, и когда изменения в статусе дают основу для изменения толкования ситуации, в которой находится ребенок, происходит изменение поведения. Существенная доля в изменчивости поведения ребенка, которую мы обсуждали, связана с безопасность ребенка, на которую влияют соревновательные отношения с другими детьми, неодобрение взрослых, вина и самообвинения, связанные с нанесением вреда другому ребенку...». Тем самым подчеркивается, что сочувствующее поведение, как одна из личностных черт, не может быть понято вне контекста, в котором оно проявляется.

Примером ценности наблюдения контекста поведения может быть случай, рассказанный автору суперинтендантом Школы призрения ( Miss D . E . May ). Она много раз наблюдала, как двухлетний мальчик, впервые попав в школу, чувствовал себя одиноко и тревожно из-за разлуки с матерью и в связи с пребыванием в странном мире. Игрушка, которая больше всего ему нравилась, — «почтовый ящик», коробка, в которую он вкладывал через специальные отверстия в крышке маленькие кубики, потом крышка снималась и потерянные объекты обнаруживались внутри. Таким образом, ребенок с помощью игры, в которой он терял и находил вещи по своей воле, преодолевал чувства потери, связанные с матерью — сходно со случаем, описанным Фрейдом.

Другой пример из той же школы. Мальчик в возрасте 2 лет и 4 месяцев на второй день пребывания в школе выглядел испуганным и очень несчастным. Он стоял рядом с наблюдателем и повторял: «Мама идет, мама идет?». Рядом с ним на стуле была сложена башня из кубиков. Вначале он игнорировал кубики, но когда другой ребенок поставил ящик с кубиками рядом, он перенес в него все кубики со стула, кроме двух. Оставшиеся два, маленький кубик и треугольный блок покрупнее, он расположил на стуле так же, как были расположены в комнате он и наблюдатель, который сидел сзади. Затем он вернулся и снова взял наблюдателя за руку. Теперь он перестал плакать и выглядел гораздо спокойнее. Когда другой ребенок убрал кубики, этот мальчик снова восстановил их положение, мягко и сдержанно подталкивая маленький кубик к большему, снова взял наблюдателя за руку и спокойно оглядел всех детей.

И снова мы наблюдаем ребенка, преодолевающего чувства потери и страха символическим действием с двумя материальными объектами. Он показал, что если ему разрешат соединить два объекта (кубика), чтобы они были близко друг к другу, как он сам хочет быть близко к матери, он сможет контролировать свой стресс и чувствовать спокойствие и доверие к другому взрослому, веря в то, что она поможет найти его собственную мать.

Эти примеры иллюстрируют то, что некоторая степень понимания чувств и фантазий ребенка могут быть получены из наблюдений повседневной жизни, если мы будем уделять внимание деталям, социальному и эмоциональному контексту конкретных данных.

Hazlitt в главе «Удержание, непрерывность, распознание и память» («Психология младенчества», р. 78), пишет: «Любимая игра в «кукушку», которой ребенок наслаждается в соответствующих формах с трехмесячного возраста, доказывает, что психика очень маленького ребенка обладает способность к удержанию и соблюдению последовательности событий. Если бы впечатления умирали немедленно и сознательная жизнь ребенка состояла из набора несвязанных друг с другом фактов, эта игра не имела бы для него смысла. Но у нас есть полное доказательство того, что в данный момент он осознает изменение переживаний, и мы видим его наблюдающим за тем, что только что было и исчезло».

Автор считает, что память развивается из ранней способности распознавать, т. е. «любого процесса восприятия, который дает начало чувству знакомства». Она продолжает: «Говоря о сосательной реакции одномесячного ребенка на звук человеческого голоса, не следует предполагать, что ребенок различает голоса, что имеется сознательное переживание, связанное с идеей «снова голос». Такое сознательное переживание может существовать, а может и не существовать. Проходят недели и происходят бесчисленные примеры узнавания, в которых поведение и выражение ребенка формируют картину, сходную с той, которая сопровождает переживание сознательного узнавания на более поздних стадиях. Трудно отделаться от мысли, что ребенок понимает истинное значение слов. Наблюдения свидетельствуют, что дети с двухмесячного возраста пугаются чужих лиц и успокаиваются при виде знакомых».

Автор также полагает, что даже суждения присутствуют в очень раннем возрасте, например, в приспособительных реакциях ребенка на третьем или четвертом месяце жизни. Hazlitt не имеет сомнений относительного того, что реакции ребенка демонстрируют рудиментарные качества, из которых развиваются память, воображение, мышление и т. д. Она пишет: «Другим подтверждением того, что суждение присутствует с самого раннего возраста, является выражение удивления в ответ на раздражители, которые по своей интенсивности не должны вызвать удивления, но которые отличаются от привычных раздражителей того же вида, — довольно обычное явление у шестимесячных детей, возникающее от случая к случаю и в более раннем возрасте».

Другой важной сферой, где действует закон генетической непрерывности, является логическое мышление. Экспериментальные исследования Хэзлитт («Мышление детей» (1930)) и других показали, что ребенок может понимать и действовать согласно определенным логическим связям (таким как тождество, исключение, обобщение и т. д.) задолго до того, как он обретает способность выразить эти отношения словами. Он может понимать их в конкретной форме, прежде чем освоится с более абстрактной. Например, он может действовать в соответствии с формулой: «Все.., кроме...», когда он еще не способен понять слово «за исключением». Т. е. он может действовать на основе понимания слова «за исключением» до того, как он научится использовать это слово самостоятельно.

М.М. Lewis . Начало ссылок на прошлое и будущее в речи ребенка// B . J . Ed . Psy ., VII , 1937. Появление и ранняя функция вопросов в речи ребенка// B . J . Ed . Psy ., VIII , 1938.

Baldwin . Каноны генетической логики, в: Мысли и предмет, или генетическая логика.

Прим. 3: «Система бессознательного содержит предметные активные силы объектов, первые действительные привязанности [катексис] к объекту; система предсознательного образуется благодаря тому, что активность этих предметных представлений возрастает вследствие связи с соответствующими представлениями. Такие именно усиления активной силы, как мы можем предполагать, создают более высокую психическую организацию и делают возможной замену первичного процесса господствующим в предсознательном вторичным процессом» («Бессознательное» (1915), с. 157).

Прим. 4: «Девочка, 2 года и 9 месяцев, лечилась в связи с трудностями в питании. Он ела очень мало — никогда не ела без уговоров родителей, — но в ее играх в процессе анализа и дома ее все время кусали. Среди прочего она назвала кусающуюся собаку, крокодила, льва, ножницы, которые могут резать чашки, дробительную машину и машину для измельчения цемента. История ее кормления примечательна. Она была отлучена от груди в первую же ночь жизни, поскольку не выявила никакого интереса к груди и не была накормлена. Она спала во время сосания и постоянно отказывалась от соска, без капризов, а просто отворачивая голову в сторону. Проблема была в ребенке, поскольку у матери было достаточно молока, более того, она выкормила старшего ребенка и хотела выкормить эту девочку. Поскольку я не наблюдал попыток кормления грудью, мне трудно сказать, была ли такая пассивность обычной, или же она скрывала раздражение, как я склонен полагать. Что было правдой, так это то, что ребенок не хотел сосать, и трудности, которые начались у груди, продолжились со всеми остальными видами кормления — бутылочкой, ложкой и чашкой. До прихода на терапию она никогда не взяла в рот ложки с едой. Проблема в том, что, хотя она никогда не сосала грудь по-настоящему, еще меньше «атаковала» ее, у нее развились очень жестокие фантазии укусов. Каковы же физические основы этой фантазии, если не чувства, возникающие во время голода?». Merrel M . Middlemore . Воспитывающая пара, Hamish Hamilton , 1941.

Прим. 5: Scupin приводит пример (его собственного сына 11 месяцев от роду), который иллюстрирует интерпретацию наблюдаемой реальности на основе фантазий, развивающихся из первичных инстинктов ребенка. «Когда мы (родители) затеяли веселую борьбу, ребенок вдруг разразился громким криком. Мы решили, что его испугал шум, и повторили сцену в тишине. Ребенок с ужасом посмотрел на отца и, протягивая руки к матери, начал жалобно хныкать. Создавалось впечатление, что мальчик уверен, что его матери причиняют зло и его крик — лишь проявление сочувствующего страха» (Цит. по W . Stern : Психология раннего детского возраста, р. 138).

Мой коллега описал ребенка второго года жизни, успокаивающегося, когда его родители не дерутся. Его сын страдал от частых приступов тревоги, причину которой они не понимали, и ни один из родителей не мог его успокоить. Их заботливые и успокаивающие голоса не снимали тревогу. Но они случайно обнаружили, что если они целуют друг друга (не ребенка) в его присутствии, малыш сразу успокаивается. Таким образом, был сделан вывод, что тревога была связана со страхом вражды между родителями и фантазией об их общении как тотально деструктивном. Тревога была устранена, а ребенок успокоен зримой демонстрацией того, что они могут любить друг друга и быть нежными в его присутствии.

Прим. 6: Более полно Фрейд писал: «Когда я назвал один из психических процессов психического аппарата первичным процессом, я сделал это не только принимая во внимание его статус и функцию, но также и временные отношения. Насколько нам известно, психический аппарат, располагающий только первичным процессом, не существует, и в этом смысле первичный процесс является теоретической фикцией. Но следующее утверждение, по крайней мере, истинно: первичный процесс присутствует в психическом аппарате с самого начала, в то время как вторичный процесс принимает свою форму постепенно, в течение всей жизни, подавляя и наслаиваясь на первичный. Благодаря этому запаздывающему прибытию вторичного процесса суть нашего существования, состоящая из бессознательных импульсов-желаний, остается чем-то, что не может быть подавлено и захвачено предсознательным. А его часть раз и навсегда дифференцируется в качестве указателя наиболее приемлемых путей для желаний, рождающихся в бессознательном...» ( The Interpretations of Dreams , p . 555) (Ср. крайне неточный перевод в «Толковании сновидений», с. 314. — Прим. науч. ред.).

Прим. 7: Как сказал д-р А. Стэфен, в обсуждении этой статьи на Британском психоаналитическом обществе в 1943 г.: «Возвращаясь к работам Фрейда: в самом начале своих "Трех очерков по теории сексуальности" он описал инстинкты как имеющие цель и объект. Цель обозначает поведение, которое инстинкт заставляет нас предпринять, например, половой акт, а объект обозначает человека, с которым этот акт должен произойти, или поедание может быть целью инстинкта, а пища — его объектом. Фрейд в этом пассаже явно думал о случаях, в которых объектом выступает конкретный объект, но он, несомненно, согласился бы, как и все мы, что объектом может быть воображаемый объект, или, если хотите, фантастический...».

«Конечно, мы все знаем, что фантазии строятся на базе воспоминаний, воспоминаний об удовлетворении и фрустрации и т. д., и, по мере того, как мы взрослеем, как вовлекаются наши инстинкты, а воспоминания становятся все разнообразнее, несомненно, что наши фантазии также изменяются по своему содержанию и сложности. Но трудно предположить, что инстинктивные импульсы, даже у маленького ребенка, не сопровождаются фантазиями об их осуществлении. Думать так — значит предполагать, что ребенок способен желать, ничего не желая; по моему мнению, желание чего-либо предполагает фантазию об осуществлении этого желания...».

«Мы все знаем, что значит испытывать жажду. В этом состоянии мы стараемся найти чего-нибудь попить и у всех у нас, очевидно, имеются сознательные и бессознательные фантазии относительно напитка, который мы предпочитаем, и способа, которым его можно раздобыть. Мы можем описать наш психический процесс двумя способами. Мы можем сказать, что мы хотим напиток или что мы хотим удовлетворить нашу жажду. В одном случае мы описываем фантазию об объекте, в другом — цель снижения инстинктивного напряжения. Несмотря на то, что мы используем различные слова, факты, которые мы описываем, на самом деле идентичны. Мы хотим не просто напиток, и не просто удовлетворения жажды. Мы хотим удовлетворяющего жажду напитка — и в нашей фантазии мы получаем этот напиток, причем, говоря так, мы не отрицаем важности удовольствия».

«Фантазия и влечение к получению удовольствия не являются раздельными психическими сущностями, хотя иногда полезно разделить их концептуально, они являются двумя аспектами одного психического процесса...».

Прим. 8: Фрейд писал: «Мы все в глубине считаем, что у нас есть основания быть в обиде на судьбу и природу за ущерб, и врожденный, и нанесенный нам в детстве; все мы требуем компенсаций за оскорбления, нанесенные в наши юные годы нашему нарциссизму, нашей любви к себе. Почему природа не подарила нам золотых кудрей Бальдера или силы Зигфрида, высокого чела гения или благородного профиля аристократа? Почему нам пришлось родиться в мещанской обстановке, а не в королевском дворце? Мы превосходно сумели бы быть прекрасными и знатными, как и те, которым нам приходится теперь завидовать» (Некоторые типы характеров из психоаналитической практики (1915), с. 160).

Прим. 9: «... Мы не должны понимать различия между Ид и Эго в категорическом смысле, помня, что Эго является частью Ид, модифицированной определенным образом» ( The Ego and the Id , p . 51—52). И снова: «В исходном состоянии, естественно, все было Ид. Эго развивается из Ид под непрерывным воздействием внешнего мира. В процессе этого медленного развития определенное содержимое Ид трансформируется в предсознательное и таким образом становится частью Эго» ( Outline of Psycho - Analysis , p . 43).

Прим. 10: M . Брайерли также писала: «Существование фантазий «интернализованного объекта» не противоречит гипотезе следов памяти, поскольку память и фантазии имеют общее происхождение. Все образы являются образами памяти, ре-активированным прошлым опытом. Существует предположение, что искусственно упрощенная концепция «интернализованного хорошего объекта» является понятием бессознательной фантазии, удовлетворяющей желание постоянного присутствия матери в форме убеждения, что она на самом деле находится внутри ребенка. Такая бессознательная фантазия помогает ребенку сохранить сознательные воспоминания о матери в периоды ее временного отсутствия, хотя она может не справиться с компенсацией ее длительного отсутствия. Воспоминания двухлетнего ребенка о матери являются не примитивной системой, а результатом двух лет жизни с ней. Сознательная память есть лишь доступная часть гораздо более обширной бессознательной «системы матери», имеющей свои корни в раннем младенчестве» (Заметки по метапсихологии как теории процесса, р. 103—104).

Развитие в психоанализе