Развитие в психоанализе

4. Функции интроекции и проекции в раннем младенчестве

Часть 1

Отношение к психической структуре

В представлении Фрейда структура психики включает три основных элемента, различных по своим функциям. Ид, наиболее тесно связанное с телом, является резервуаром инстинктов и, таким образом, источником энергии для всех видов психической деятельности. А значит, выступает в качестве динамической матрицы, порождающей другие системы: Эго и Супер-Эго. Ид представляет собой бессознательное личности, наиболее примитивные, элементарные побуждения, которые носят «диктаторский» характер и не знают ни компромисса, ни примирения. Эго есть переводчик, посредник между различными частями психики и внешним миром. Супер-Эго является интернализованным представителем наиболее важных для личности объектов — родителей, внутренним реликтом самых ранних и самых сильных эмоциональных связей. Это система морали, сознательной и бессознательной.

Данные различия обусловлены тем фактом, что индивид существует в мире, от которого зависит благодаря собственным инстинктам: желанию жить, стремлению к удовольствиям, страху смерти. Вполне очевидно, что организм, будучи зависим в огромной степени от других организмов и внешних сил, должен испытывать их влияние, меняться в процессе контакта. Но каковы те процессы, посредством которых происходят эти изменения (дифференциация первичной субстанции)? В этом разделе мы намерены показать роль, которую играют в упомянутых изменениях механизмы интроекции и проекции.

 

(а) Эго

Согласно схеме Фрейда, Эго — «поверхностная часть Ид». Позиция Эго определяет его функции посредника между внутренними и внешними событиями. Это означает, что оно должно узнавать, осваивать объекты внешнего мира, т. е. воспринимать их, а также оценивать их способность (или неспособность) удовлетворять потребности Ид. Роль Эго в процессе идентификации и суждения простирается вглубь сферы внутренних потребностей, предписаний и запретов, исходящих от Супер-Эго. Оно призвано также оценивать объекты с точки зрения наличных внешних условий. Эго — не только «связной» во взаимоотношениях между Ид, Супер-Эго и внешним миром, но и «командир» в том, что касается моторной активности.

Эго ликвидирует внутреннее напряжение, получает удовлетворение или снимает тревогу объективными и субъективными средствами, т. е. посредством манипуляций с внешним источником удовольствия или фантазий удовлетворяющего опыта. Временами оно дает зеленый свет требованиям Ид, временами заставляет их трансформироваться в результате сублимации или торможения. Выполняя роль медиатора между психическими системами и внешним миром, Эго вырабатывает различные функции и техники (защитные механизмы). Поскольку органы чувств и рычаги двигательной деятельности находятся в его операциональной сфере, Эго контролирует афферентные и эфферентные процессы.

Все суммарно упомянутые здесь виды активности Эго производны от первичной функции восприятия. «[Эго] явно проистекает из своего ядра, системы восприятия». «В отношении Эго перцепция играет роль, аналогичную первичной роли влечения для Ид».

Поверхностная часть Ид, на которую воздействуют внешние стимулы, учится воспринимать их, т. е. либо принимать, либо отвергать. Восприятие для Эго — не пассивный опыт, оно включает ряд взаимосвязанных форм активности. Проявляя внимание, необходимое в процессе восприятия (его отдельной фразы), Эго привносит во внешние стимулы нечто свое, что можно назвать интересом или любопытством. Эго ищет стимулы вовне, как сказал Фрейд, «встречает их на полпути ». Еще более активно оно в процессе сохранения замеченного и воспринятого в структурах памяти, использования его в последующих перцептивных актах. Так Эго познает внешний мир, все больше осваивая его. Перцепция ведет к сознанию, и в рамках дальнейшей практики они взаимодействуют друг с другом. И хотя Эго не полностью сознательно, как это следует из его связи с бессознательным Ид, оно формирует основу сознания, чувства пространства и времени, суждения и логику, а также тенденции к синтезу и когерентности функционирования. Во всех этих аспектах Эго отличается от Ид, и все данные различия обусловлены, в конечном счете, способностью восприятия.

Итак, мы установили связь между перцепцией и принятием внешних стимулов. По-видимому, это совершенно естественно — сами слова показывают, что мы склонны рассматривать данные процессы как тесно взаимосвязанные, у них один и тот же корень (английские « perception » и « reception », ср. также немецкое « wahrnehmen », или слова « comprehend », « apprehend », обозначающие результат перцепции).

Однако перцепция также связана с отторжением стимула, и Эго не только орган восприятия внешних воздействий, но и защитный барьер на их пути. Какое из этих двух качеств реализуется, зависит от оценки стимула со стороны Эго. Фрейд так описывал этот процесс суждения: «Свойство, о котором должно быть вынесено решение, первоначально могло быть хорошим или дурным, полезным или вредным. В переводе на язык древнейших, оральных инстинктивных импульсов суждение гласит: "Вот это я хочу съесть, а это вот — выплюнуть", в перенесении на более общий план — "Вот это я хочу ввести в себя, а это вот — из себя исключить"».

Фрейд отметил тот факт, что, установив источник суждения, последнее можно рассматривать как пример развития интеллектуальных функций из взаимодействия первичных инстинктов.

В качестве поверхностной части Ид Эго направляется инстинктами, потребностями Ид, и сложный процесс перцепции служит цели медиации между Ид и внешним миром. Существенно, что оно пропускает внутрь только полезные стимулы и отторгает те, что несут угрозу. В обоих моментах восприятия действуют интроекция и проекция. Когда Эго принимает в себя внешние стимулы, делает своей частью, оно их интроецирует. Когда Эго эти стимулы отвергает, оно их проецирует, поскольку решение о «вредности» последних принимается после пробной интроекции. Отбор, различение и т. д. основаны на интроекции и проекции. (Только при наличии некоторого опыта, на значительно более поздней стадии развития, Эго может уйти от первоначального метода пробного принятия стимула.)

Эго использует проекцию не только в акте отторжения ошибочно принятого внешнего стимула: снимая внутреннее напряжение, оно проецирует часть себя. Таким образом, проекция связана и с тем, что было сначала частью «я», и с тем, что было частью внешнего мира. Больше того, хотя проекция «плохого» и «бесполезного » выражена ярче и давно открыта психоаналитиками, недавние исследования показали, что Эго проецирует также то, что хорошо и полезно. Фактически, можно сказать, такое понимание подразумевается утверждением Фрейда, что Эго проецирует, «выбрасывает из себя все, что причиняет страдание», поскольку внутреннее напряжение, ощутимое как страдание, вызвано, в конечном итоге, сосуществованием противоположных инстинктов жизни и смерти, стремлением к самосохранению и удовольствию, и опасных деструктивных влечений. То, что Эго дает ход либидинозным импульсам и вызывает либидинозный катексис объекта, известный психоаналитический факт. Согласно излагаемой точке зрения, речь здесь идет о проекции «хорошего» и «полезного», поскольку либидинозные импульсы проистекают из сил жизни. «Встречая внешние стимулы на полпути», Эго встречает их агрессией и либидо, хотя их пропорции и меняются в каждом конкретном случае. В рамках этой концепции интроекция также не относится исключительно к внешнему миру, поскольку интроекция может быть вторична по отношению к проекции. Объект может стать хорошим и желанным именно вследствие предыдущей проекции хорошего, и когда при дальнейших контактах с объектом Эго интроецирует его, то оно получает обратно нечто, отчасти свое, «ре-интроецирует». Интроекция и проекция взаимодействуют различными способами.

Утверждение, что Эго дифференцируется от Ид посредством перцепции, не просто означает, что оно вырабатывает способность восприятия и в результате обретает сознание и чувство реальности. Перцепция и ее компоненты (внимание, память, суждение и т. д.) связаны с интроекцией и проекцией, и именно эти процессы приобретения нового (утраты собственного) содержания Эго играют неоценимую роль в модификации первоначального Ид. Вот что хотелось бы подчеркнуть в рамках настоящего обсуждения. Данные механизмы интроекции и проекции представляют не только важный элемент функций Эго: они суть его корни, инструменты его формирования. Оценка роли интроекции и проекции в развитии функций восприятия на ранних стадиях развития показывает, что перцепция неотделима от объектного отношения. Ясно, почему перцепция является ядром Эго и почему данная функция организма приводит к глубокой трансформации человека из движимого инстинктами существа в социальное, наделенное разумом и волей. И здесь можно взглянуть на развитие Эго под иным углом зрения.

На наш взгляд, использование термина «стимул», заимствованного из физиологии, несколько затемняет проблему. Объективно стимулы, затрагивающие Ид и инициирующие перцепцию и Эго-образование, исходят из физической (одушевленной или неодушевленной) природы человеческих индивидов, окружающих ребенка. Но в субъективном опыте, который является прежде всего телесным ощущением, мир и его стимулы означают кормящую мать, поскольку именно в контакте с ней ребенок получает свои наиболее важные ощущения. (Долгое время ребенок воспринимает вещи «личностно», он считает родителей всемогущими, ответственными за весь его опыт.) Явления, имеющие естественные причины и воспринимаемые ребенком как удовлетворяющие или противоречащие его инстинктивным потребностям, он атрибутирует своей кормящей матери и интерпретирует в оральных терминах.

Таким образом, восприятие внешнего мира — во всех аспектах этого процесса — имеет своим истоком первые контакты ребенка с другим человеком и, в этих рамках, его опыт у материнской груди. Это самый важный для ребенка источник ощущений, удовлетворенности и неудовлетворенности, удовольствия и страдания. Первые по значимости восприятия связаны, в основном, с областью рта (сосание, глотание, выплевывание).

Далее, поскольку инстинктивное развитие начинается в условиях примата оральности, оральный опыт накладывает отпечаток на все ощущения и факты опыта, так что с самого начала все переживания включают оральные элементы: хватание ртом, глотание, выплевывание (интроецирующие и проецирующие) находят все новые проявления. Не следует, разумеется, отрицать и многообразие инфантильных влечений и потребностей. Речь идет о том, чтобы видеть их в правильной пропорции по отношению к доминирующим оральным инстинктам, что согласуется с установившейся точкой зрения на примат оральности. В этом смысле оправданно рассматривать оральные ощущения от кормления в качестве первого акта перцепции.

Начиная с интроекции груди, ребенок интроецирует все свои объекты. Поскольку они сами по себе являются психологическими сущностями, не удивительно, что интроекция и проекция ведут к взаимопереплетению психологических факторов и динамических результатов: становления Эго и Супер-Эго, формирования характера.

В определенной степени, данные выводы подтверждаются исследованием поведения детей возраста нескольких месяцев. Малыш узнает окружающий мир, «беря все в рот». Он также уделяет усиленное внимание объектам вокруг, знакомится с ними шаг за шагом, кусочек за кусочком, рассматривая, облизывая, хватая их. Рот, руки, глаза и уши буквально «абсорбируют» предметы его любопытства. Если хватает мускульных сил, он имитирует объект, изображая движениями тела нечто «замеченное» в значимом для него человеке, демонстрируя таким образом, что он уже абсорбировал, «интроецировал» его (или ее). Некоторые психологические школы постулируют существование инстинкта имитации. С нашей точки зрения, имитация — не отдельный инстинкт, а часть сложных процессов перцепции и объектного отношения.

Можно поставить вопрос, когда же в точности происходит дифференциация Эго из аморфного Ид? Можно ли выделить первый шаг? Очевидно, что Эго не возникает внезапно, как целиком сложившаяся сущность. Оно развивается постепенно, в повторяющемся опыте, и неоднородно в том, что касается отдельных функций. По аналогии Фрейда, в тот или иной момент кора неодинаково тверда по всей своей поверхности. Сознание, одна из функций Эго, сначала неустойчиво, фрагментарно и только постепенно обретает устойчивость в некоторых отношениях. Если мы не можем определить практически момент зарождения Эго (хотя, обладая обостренным восприятием, смогли бы это сделать), то можем прояснить понятия. В рамках нашей концепции мы можем отождествить возникновение Эго с первой интроекцией другой психологической сущности.

В силу своих потребностей и крайней беспомощности, движимый оральными инстинктами, ребенок обращается к внешнему миру и вступает в контакт с другим человеком. Он сосет материнскую грудь. Этот простой процесс можно определять по-разному: как непосредственное выражение инстинктивной потребности, т. е. активности Ид (т. к., по определению, Ид — вместилище инстинктов); или, т. к., опять-таки по определению, Эго есть поверхностная часть Ид, осуществляющая контакт с внешним миром — как активность Эго. И это не игра слов. Смысл аргументов таков. Рассматривая наиболее ранние процессы, нельзя провести четкой границы между Ид и Эго, поскольку, с нашей точки зрения, Эго формируется из опыта общения с внешним миром. Самые первые контакты (интроекции и проекции) начинают этот процесс. Первый акт сосания у ребенка, следовательно, не является ни Ид-, ни Эго-активностью: он суть и то и другое, активность зарождающегося «я».

Фрейд сравнивал работу психики, сложнейшего органического образования, с функционированием простейшего организма, амебы. Организм поддерживает жизнь, вбирая в себя чужеродное, но полезное, вещество и избавляясь от собственного, но вредного, вещества. Ввод и вывод вещества — наиболее фундаментальные процессы для живого организма. Психика, часть такого организма, не является исключением из правила: адаптация и прогресс достигаются здесь, на протяжении всей жизни, посредством фундаментальных процессов интроекции и проекции. Введение чего-то внутрь «я» и выведение вовне — психические события первой величины. Это первичные процессы не только для поддержания жизни организма (как в случае обмена веществ), но и вообще для всякой дифференциации и модификации в любом конкретном организме. Подобные акты вбирания и выбрасывания включают активное взаимодействие между организмом и внешним миром. На этом базисном принципе строится все взаимодействие между субъектом и объектом, независимо от уровня его кажущейся сложности и многообразия. (Как представляется, в конечном счете, его можно обнаружить в любом сложном взаимодействии.) Законы природы, видимо, немногочисленны, но она неисчерпаема в том, что касается их конкретных вариантов.

Совместное действие интроекции и проекции приводит к преобразованию части Ид в Эго. Сбои в их взаимодействии ведут к нарушениям в развитии. «Слишком хороший ребенок» без разбора интроецирует свои объекты; он остается как бы пустой оболочкой для имперсонификаций и имитаций и не развивается в «характер». Ему не хватает «личности». Можно провести параллель этому явлению из области психотерапии. При использовании гипноза и аналогичных методик, симптомы исчезают благодаря пассивному, безразличному принятию внушения, тогда как личность пациента остается неизменной. Психоанализ воздействует на структуру личности, достигает, таким образом, ядра симптомов, преодолевая сопротивление пациента, т. е. активное критическое соучастие пациента предполагает совместную реализацию базисных функций проекции и интроекции.

Точка зрения, согласно которой интроекция и проекция выступают архитекторами психической структуры, создавая Эго шаг за шагом с момента рождения, не является общепринятой среди психоаналитиков. В основном, именно исследования Мелани Кляйн предоставили данные, позволяющие в должной мере оценить роль интроекции и проекции. Ференци ввел понятие интроекции в психоанализ; Фрейд, хотя и связывал представление о «древнейшем, т. е. оральном языке» с интроекцией, эксплицитно признавал ее роль в формировании характера (Эго) лишь после угасания Эдипова комплекса. Как показано далее, выводы М. Кляйн относительно формирования Эго лежат полностью в русле концепции Фрейда, хотя данный факт и не является сейчас общепризнанным. Что касается образования Супер-Эго, то работы Кляйн, очевидно, привели к отходу от некоторых воззрений Фрейда.

Интроекция и проекция действуют на протяжении всей жизни, но, подобно другим процессам, не остаются неизменными, подвергаясь влиянию прогрессирующих функций Эго. Их главная цель — получение удовольствия и избежание страданий — остается прежней, однако содержание понятий «удовольствие» и «страдание» зависит от общего развития личности. Механизмы интроекции и проекции возникают в условиях доминирования оральных инстинктов, но из примитивных, эгоистических, телесных актов хватания и отбрасывания («съедания» и «выплевывания») развиваются их более зрелые аналоги, сверхличностная прокреативная функция взрослой сексуальности, а также сублимированные формы конкретного и абстрактного творчества.

 

(б) Супер-Эго

То, что интроекция ведет к формированию Супер-Эго — факт в психоанализе вполне общепринятый, однако не все признают аналогичную роль интроекции в конструировании Эго.

Тому есть несколько причин. Исследования Эго-развития относятся в целом к более позднему периоду, тогда как конфликты между Эго и Супер-Эго с самого начала привлекли внимание аналитиков благодаря своему яркому проявлению (хотя вначале использовались другие термины). Кроме того, пациентами Фрейда были взрослые, страдающие от противоречий развитого Эго. Хотя Фрейду и удалось реконструировать развитие Эго путем исследования элементов регрессии в психических заболеваниях, он не мог наблюдать процессы роста со столь близкого расстояния, как это позволяет сделать анализ ребенка. Когда М. Кляйн предложила адекватный подход к анализу детей — «игровую технику», это придало новый импульс исследованиям развития Эго и проблемы формирующегося Эго оказались в фокусе психоаналитической техники.

Можно задать вопрос, почему, коль скоро структурные эффекты интроекции оказались в поле анализа Супер-Эго, теоретические соображения сами по себе не привели к экстраполяциям на Эго всего того, что уже было известно о Супер-Эго? Дело, по-видимому, в том, что психоанализ всегда был эмпирической наукой и никогда не строился на теоретических умозаключениях.

Ференци, вводя понятие интроекции, стремился показать ее роль как средства расширения интересов ребенка. С этой точки зрения, разделяемой и авторами настоящей книги, психический прогресс ребенка определяется интроекцией новых и новых элементов окружающего мира. Взяв на вооружение концепцию Ференци, Фрейд приходит к новым результатам, рассматривая интроекцию как ключ к пониманию меланхолии (1917) и общей структуры психики (1923). Вводя термин «Супер-Эго» и окончательно определяя суть моральной инстанции в сознании, он писал: «Здесь мы сталкиваемся с сущностью высшего порядка, идеальным Эго или Супер-Эго, представителем нашего отношения к родителям. Будучи маленькими детьми, мы знали об этих высших существах, преклонялись перед ними, боялись их. Позже мы приняли их в себя...» (курсив мой — П.Х.). Это недвусмысленное высказывание, часто повторяемое и разъясняемое в дальнейших работах Фрейда, не оставляет никаких сомнений в его понимании решающего влиянии интроекции на формирование Супер-Эго. В последующих психоаналитических исследованиях это нашло свое подтверждение. Однако некоторые важные выводы из фрейдовской концепции развития Супер-Эго так и не были сделаны.

Фрейд связывал происхождение Супер-Эго с распадом Эдипова комплекса. Когда ребенок более или мене успешно перерастает Эдипов комплекс, он помещает своих родителей внутрь себя, создавая таким образом в себе некую «высшую сущность». Идентификация с родителями, принятие их требований приходит на смену Эдиповым влечениям. Но идентификация на основе интроекции не бывает полной, поскольку в некоторых весьма существенных отношениях ребенок не должен быть похожим на родителей.

«Супер-Эго, однако, не является простым продуктом ранних выборов объекта Ид. Оно также представляет реактивную формацию против этих выборов. Его отношение к Эго не исчерпывается предписанием: «Ты должен быть таким-то и таким-то (как твой отец)», оно также включает запрет: «Ты не должен быть таким-то и таким-то (как твой отец), то есть, ты не можешь делать все то, что делает он; многие вещи являются его прерогативой... ».

Интроекция родителей — избирательный процесс, поскольку некоторые родительские аспекты подлежат исключению. Эго «производит выбор» объектов внешнего мира, интроецирует некоторые из их аспектов, и проецирует другие, и следует этому основополагающему принципу и в отношении родителей на стадии Эдипова комплекса. Таким образом, к формированию Супер-Эго ведет не только интроекция. Проекция играет в этом свою роль. И в самом деле, процесс формирования Супер-Эго потерпел бы неудачу, если бы не возникало такой проекции. Именно благодаря комбинации этих двух механизмов ребенок достигает идентификации с родителями, которая способна повлиять на Эдиповы влечения и установить «энергетическую реактивную формацию». Конституирование Супер-Эго является структурным результатом объединенного действия проекции и интроекции.

Согласно Фрейду, Супер-Эго выступает «наследником», или преемником, Эдипова комплекса. Последний представляет собой кульминацию сексуального развития ребенка, он отмечает окончание его первой стадии. За его спадом следует латентный период, пока вместе с половой зрелостью не возникнет второй этап сексуального развития, приводящий к установлению взрослой сексуальности. Угасание Эдипова комплекса, начало латентного периода и формирование Супер-Эго являются взаимосвязанными процессами. Фрейд считал, что Супер-Эго, занимая место Эдипова комплекса, способствует его упадку. Данное положение требует разъяснений. Если Супер-Эго является «преемником» Эдипова комплекса и обязано своим происхождением его гибели, кажется непросто понять, как оно может вызывать его упадок. Решение этой проблемы может быть найдено, если мы интерпретируем факты, ведущие к такому утверждению другим образом.

Фрейд выдвинул несколько причин разрушения Эдипова комплекса. Возможно, его конец наступает, поскольку либидо, следуя биологически предопределенным курсом, движется дальше и обрекает его на гибель, как обречены на выпадение первые зубы. Возможно, постоянная фрустрация желаний заставляет ребенка расстаться с болезненной позицией. Эти два объяснения являются взаимодополняющими, сочетая биологический и психологический подходы. Последний однако подводит к вопросу о психологическом механизме, посредством которого желанный и разочаровывающий объект отбрасывается. Что позволяет ребенку отбросить Эдиповы желания, отказаться от родителей как объекта его страстных вожделений? Ответ дают фрейдовские исследования явления меланхолии. Фрейд открыл, что в меланхолии, которая является патологической реакцией на опыт потери любимого объекта (вследствие смерти или из-за потери привязанности), Эго, оставляя объект во внешнем мире, восстанавливает его внутри себя, интроецирует потерянный объект любви.

Как упоминает Фрейд, в то время, когда он дал объяснение меланхолии, связав ее механизмом интроекции, не было известно, насколько типичным и часто встречающимся этот механизм является. Он описал интроекцию, имеющую место при меланхолии, как своего рода регрессию к механизму оральной фазы. Другими словами, меланхолия — это просто самый явный пример принципа, который управляет психологическими процессами в ситуации утраты объекта любви.

Нечто подобное ребенок испытывает на спаде Эдипова комплекса, когда ему приходится отбросить образ родителей как сексуальных объектов. Действие механизма интроекции приводит к тому, что интернализованные родители в облике Супер-Эго замещают предшествующие структуры Эдипова комплекса.

Любой психический процесс следует рассматривать, как минимум, в трех аспектах. Он направлен на достижение удовлетворения либидинозных или деструктивных импульсов и, таким образом, является дериватом инстинктивных побуждений. Его целью является избежание боли и тревоги, и в этом смысле он представляет собой механизм защиты. Он стимулирует и тренирует психические функции, и, следовательно, имеет развивающий характер. В каждом конкретном случае относительная важность этих трех аспектов может изменяться. Интроекция родителей при разрешении Эдипова комплекса служит двойной цели — защите от боли потери объекта и психическому росту.

Но, если интроекция возникает в любой ситуации потери объекта, то для благополучного разрешения Эдипова комплекса многое должно произойти гораздо раньше. В самом деле, психоаналитическое наблюдение за маленькими детьми, дополненное изучением их поведения, не оставляет сомнений на этот счет. Раннее детство наполнено опасностью потери объекта (переживаемой субъективно). Субъективный опыт потери матери буквально преследует ребенка, поскольку «всякий раз, когда ребенок скучает за матерью, он ведет себя так, как будто никогда больше ее не увидит».

Фрейд относит формирование Супер-Эго примерно к пятому году жизни, в то время как формирование Эго происходит в более раннем периоде (Эго уже существует на второй оральной, нарциссической стадии, т. е. в раннем младенчестве). При такой схеме заметен разрыв в структурном развитии психики ребенка. Однако частые ссылки в работах Фрейда на ранние феномены интроекции и проекции говорят о другом. Это впервые было продемонстрировано наблюдениями Мелани Кляйн в анализах детей и подтверждено позднее несколькими аналитиками в работе со взрослыми. Вывод, согласующийся с принципом постепенной эволюции всех человеческих функций, состоит в том, что Супер-Эго, как оно описано Фрейдом, является конечным продуктом длительного процесса, который проходит различные стадии в тесной взаимосвязи с последующими фазами инстинктивного развития и развития Эго.

Здесь, таким образом, скрывается ответ на противоречие в утверждении Фрейда о том, что Супер-Эго возникает из руин Эдипова комплекса и при этом является инструментом его разрушения. С упадком Эдипова комплекса формирование Супер-Эго достигает нового и очень важного уровня, в то время как ранние интроекции и проекции обеспечивают его основу.

Нет сомнений, что Фрейд придавал этим ранним интроекциям определенную роль в формировании Супер-Эго, поскольку он говорил об идентификации ребенка с родителями, что является результатом интроекции, как о «возможно, давно имевшей место». Рассмотрев интроекцию как средство защиты в ситуации потери объекта и указывая, что ребенок испытывает такую потерю на спаде Эдипова комплекса, Фрейд отмечает: «...Для компенсации этой утраты объектов в его Я очень усиливаются, вероятно, давно имевшиеся идентификации с родителями».

Сегодня мы уже не можем сомневаться в факте ранних идентификаций ребенка с родителями и в том что они, как мы утверждаем, конституируют Супер-Эго на ранних стадиях, равно как и угасание Эдипова комплекса.

Интроекция и проекция принадлежат к самым ранним психическим механизмам. Но одни и те же механизмы, используемые на разных стадиях взросления, будут иметь разный эффект. Ранее интроецированные объекты сильно отличаются от позднего Супер-Эго, хотя они имеют некоторые общие с ним черты. Кульминация процесса отличается от предшествующих стадий, но вместе они образуют единое целое. Существует преемственность между страхами преследования ( persecutory fears ) младенца, первоначально порожденными его каннибалистическими влечениями, тревогами латентного периода в связи с осуждающим внутренним голосом родителей и чувством вины, угрызениями совести взрослого, которому не удалось действовать в соответствии со своими идеалами.

Примитивные уровни Супер-Эго формируются в тот период, когда примитивные фантазии определяют взаимоотношения младенца с его объектами. И, следовательно, его осознание родителей в большой степени искажено. Интроекция начинается на стадии частичных объектов, с интроекции материнской груди, которую младенец наделяет исключительными силами добра и зла, способностью приносить удовольствие и безопасность, боль и страдание. Постепенно эмоциональная и интеллектуальная орбита жизни младенца расширяется. Эти изменения происходят во взаимосвязи с общим смещением инстинктивных приоритетов и отражают результат действия механизмов интроекции и проекции. Внутренние образы соответствуют до некоторой степени объектам ребенка во внешнем мире, хотя они и далеки от точных портретов реальных людей в его окружении. Младенец переходит от уровня частичных объектов к стадии целостных объектов, т. е. отдельных личностей, и прогресс в восприятии означает также движение к более реалистическим общим представлениям. Этот процесс отражается в мире внутренних объектов ребенка, которые вначале представляют собой чрезвычайно фантастические «части» (соответствующие его примитивным представлениям о родителях). Постепенно достигается все большее и большее сходство с реальными родителями, пока внутренние объекты не превращаются в образы, названные Фрейдом Супер-Эго. Такое Супер-Эго образует пик системы, которая развивается наравне и во взаимодействии с развивающимся Эго. Супер-Эго генитальной стадии представляет собой большое продвижение вперед по отношению к ранним интроекциям. Это более зрелая формация, чем фантастические внутренние объекты примитивных периодов, более цельная и устойчивая, более ориентированная на реалистичную социальную мораль.

Напряжения между Эго и Супер-Эго (интроецированными объектами) разнятся в зависимости от текущей стадии развития. Запреты и требования, исходящие от Супер-Эго, соответствуют импульсам, доминирующим в данное время. Так, например, при полностью развитом, «классическом» Эдиповом комплексе, запреты направлены против страстного влечения к одному из родителей и жестокого соперничества с другим, как впервые показал Фрейд. В анальной фазе анально-садистические, в оральной фазе орально-садистические влечения подвергаются запрету со стороны наличного типа Супер-Эго. В этой связи можно вспомнить, что Абрахам привлек внимание к торможению жадности в раннем младенчестве, и что Ференци выдвигал понятие «морали сфинктера».

Хотя Фрейд показал, что интроекция возникает в раннем младенчестве, то есть задолго до того времени, к которому он отнес Эдипов комплекс, и хотя он распознал структурные результаты этого механизма, он весьма определенно высказывался за причастность Супер-Эго к распаду Эдипова комплекса. Более того, он считал, что поздние интроекции родителей или родители-заместители в основном влияют на характер Эго, но не Супер-Эго. Та точка зрения, что формирование и Эго, и Супер-Эго начинается в раннем младенчестве и продолжается во взаимной связи, отличается от взглядов Фрейда и поднимает новые проблемы. Если, как мы утверждаем, интроецированные в раннем детстве объекты строят как Эго, так и Супер-Эго ребенка, нам нужно найти фактор, который определяет последствия интроекции и проекции. Когда акт интроекции способствует формированию Эго, а когда — Супер-Эго? Я бы предположила, что этот разделяющий фактор лежит в тех чертах интроецируемого родителя, которые наиболее важны для ребенка в настоящий момент. Эмоциональная ситуация, в которой ребенок выполняет акт интроекции, определяет его результат. Необходимо учитывать весь комплекс аффектов, инстинктивных побуждений и доминирующих элементов тревоги. Другими словами, исход акта интроекции определяет доминирующий мотив ребенка. Если его главный интерес при акте интроекции фокусируется на родительском интеллекте, умении обращаться с вещами — функциях, принадлежащих интеллектуальной и моторной сфере Эго — то интроецируемый объект в основном принимается в Эго ребенка. Если ребенок интроецирует объект в ситуации конфликта любви и ненависти, и особенно озабочен этическими качествами объекта, интроецированный объект способствует формированию Супер-Эго. Ребенок, интроецирующий мать в момент, когда она выполняет какое-то действие (например, моет его), научается действовать самостоятельно, приобретает определенные навыки. Здесь мы имеем пример интроекции, стимулирующий развитие Эго.

Процесс купания, однако, в бессознательной фантазии может иметь некое моральное значение, как, например, исправление вреда, нанесенного объекту загрязнением. Если такое значение становится доминирующим, интроекция матери во время купания ребенка существенно усиливает систему Супер-Эго. Анализируя таким образом конкретные случаи интроекции, можно заметить тесную связь между формированием Эго и Супер-Эго, несовместимую со слишком резким разграничением между ними. В этом пункте мы также согласны с точкой зрения Фрейда, что эти три системы, сохраняя известную независимость и индивидуальность, не являются самодостаточными и могут переходить одна в другую. Внутренне дифференцированная психика образует единое целое. Эго и Супер-Эго суть отделившиеся части Ид.

Более широкое понятие о Супер-Эго, вытекающее из концепции М. Кляйн, также более адекватно объясняет те аспекты системы Супер-Эго, в которых защита и положительные стимулы превалируют над страхом и запретами. Если не ограничиваться пониманием Супер-Эго как сформированного интроекцией родителей периода развитого Эдипова комплекса, а рассматривать его как структуру, формирующуюся на протяжении всего детства, начиная с интроекции кормящей матери (груди), то становятся понятны условия (нормальные и патологические), при которых отношения Эго/Супер-Эго складываются по типу мать/ребенок. Проясняются и ситуации, в которых сфера Эго расширяется, а его функции стимулируются. Супер-Эго («материнские» внутренние объекты) стимулирует развитие Эго и способствует расширению Эго не в меньшей степени, чем угрожающее Супер-Эго (строгий внутренний отец) тормозит его развитие запретами. Во многих случаях ребенок рискует предпринять нечто новое при поддержке родителей, и его уверенность в себе растет, чем больше он им доверят. Подобный опыт также интернализуется и влияет на формирование Супер-Эго. Более того, если это имеет место впервые, происходящая интроекция уже в наличной ситуации придает ребенку смелость. Когда же «мягкое» Супер-Эго провоцирует экспансию Эго, причиной является то, что во внутреннем мире индивида по-прежнему сохраняются отношения к добрым родителям, т. е. Эго ассимилирует хорошие объекты и растет благодаря такой ассимиляции.

Эти стороны Супер-Эго, его доброжелательные, материнские компоненты, не легко уживаются с Супер-Эго в изображении Фрейда. В его концепции строгость отца выступает главной составляющей Супер-Эго, за исключением (видимо, единственным) эссе «О юморе», в котором Фрейд пространно описывает доброту и уступчивость Супер-Эго, заявляя, что эти черты полностью согласуются с его происхождением из интроекции родителей.

Можно задать вопрос, не правильнее ли будет, с учетом указанных нюансов, закрепить фрейдовский термин «Супер-Эго» за интроекцией родителей на нисходящей стадии Эдипова комплекса? Подобное решение может быть, по всей видимости, принято лишь на основе всестороннего исследования, тем более сложного, что в приведенном выше эссе формулировки самого Фрейда неоднозначны. К тому же, распространенным явлением в психоанализе выступает расширение содержания понятий по мере накопления знаний — ярким примером здесь может служить эволюция понятия «сексуальность» после ранних работ Фрейда. Лучшим путем к ясности будет сохранение единого термина для внутренне сходных, генетически взаимосвязанных процессов. А именно таково отношение между ранними интроекциями и теми, что имеют место на исходе Эдиповой фазы. В то же время иногда более точно говорить о «внутренних объектах», а не о «Супер-Эго».

 

Часть 2

Ранние объектные отношения

(а) Понятие о примитивных объектах

Основная цель этого раздела — показать, как интроекция и проекция влияют на отношение ребенка, в первую очередь, к матери и отцу.

К проблеме инфантильных объектных отношений обращались многие психоаналитики, но консенсуса здесь достигнуть не удалось. Фрейдовские утверждения на сей счет неопределенны и открыты различным интерпретациям. В своих ранних работах Фрейд концентрируется почти исключительно на либидинозных составляющих инфантильного опыта и описывает свои наблюдения скорее в терминах движения либидо, чем в терминах чувств и фантазий младенца. Он подчеркивал первостепенное значение либидинозного отношения младенца к своему первому объекту — материнской груди, хотя еще и не входил в анализ его содержания, эмоций и фантазий, включенных в эти ранние переживания. Действительно, масса фрейдовских текстов подтверждает, что Фрейд, несмотря на редкие намеки на противоположное, не думал, что младенец формирует объектные отношения в раннем возрасте. Он описывал идентификацию с объектом как самую раннюю форму связи, но отличал ее от отношения к объекту. С другой стороны, Фрейд часто связывал идентификацию с установлением объекта внутри Эго (интроекцией).

Следующий отрывок из «Энциклопедических статей» (1922) иллюстрирует взгляды Фрейда на либидинозный процесс в раннем младенчестве (р. 119):

«Первоначально оральный частичный инстинкт находит удовлетворение, «анаклитически » привязывая себя к удовлетворению желания насытиться; и его объектом является материнская грудь. Затем он отделяет себя, становится независимым и ауто-эротичным, то есть, находит объект в собственном теле ребенка. Другие частичные инстинкты также становятся аутоэротичными и только позднее переключаются на внешний объект...».

Таким образом, Фрейд в большей степени подчеркивает аутоэротический, чем аллоэротический аспект ранней жизни младенца. С другой стороны, работа Мелани Кляйн широко затрагивала ранние объектные отношения; ее исследования и работы ее сотрудников показывают аутоэротизм в другом свете.

В соответствии с теорией либидо Фрейда, сексуальная жизнь младенца начинается с аутоэротизма и нарциссизма (в таком порядке); на этих фазах либидо младенца направлено на его собственное тело. Подтекст этой точки зрения предполагает, что младенец не знает другого либидинозного объекта, кроме себя. В то время, когда была сформулирована теория либидо, деструктивные импульсы рассматривались как частичные инстинкты либидо, а не как представители первичного инстинкта. Таким образом, либидинозная привязанность к объекту и объектное отношение тогда были синонимами, и теория о том, что младенец не имеет объекта для своего либидо, равносильна отрицанию любого вида инфантильных объектных отношений.

Перед тем, как более подробно рассмотреть аутоэротизм и нарциссизм, я коротко опишу те взгляды на младенческие объектные отношения, которых придерживаются авторы этой книги.

Любая способность или функция развивается в течение нескольких ступеней, хотя индивидуальные стадии могут демонстрировать большие различия. Именно в этом смысле, как указала Сюзн Айзекс, принцип генетической непрерывности служит «инструментом познания». Прогресс и изменения в любой отдельной способности обязаны оказывать влияние на всю личность. Эти принципы особенно важны, когда мы рассуждаем о ранних фазах развития.

Способность к объектным отношениям также подлежит процессу развития, и, в соответствии с отношением ребенка к другим людям, значительно варьируется на разных стадиях. Начнем с того, что его отношение к своим объектам полностью определяется его физическими потребностями, его влечениями и фантазиями. Младенец познает свой объект преимущественно посредством ощущений, и чувственный опыт формирует матрицу как для бессознательных фантазий, так и для сознательных ощущений. Поскольку простейшие категории чувственного опыта либо приятны, либо болезненны, эти же ощущения являются первичными характеристиками объектных отношений младенца.

Требуется долгий путь эмоционального и умственного развития, прежде чем человек достигнет зрелых объектных отношений, когда за объектом будет признано право на индивидуальность и он будет принят как существо, чьи свойства не зависят от желаний и потребностей субъекта. Многие люди так и не достигают этой «объективной» оценки другой личности, или не достигают ее в эмоционально значимых отношениях; другие теряют ее в состоянии эмоционального напряжения. Развитие чувства реальности в межличностных отношениях происходит во взаимозависимости с ростом Эго, что, в свою очередь, зависит от зрелости инстинктивных влечений.

У нас нет надежды понять ранние объектные отношения без самой полной оценки того, какую роль фантазии играют в умственной жизни. Кроме того, необходимо учитывать принцип генетической непрерывности, а также тот факт, что в то время, как при исследовании мы анализируем какой-либо отдельный фрагмент, в реальности психическая жизнь представляет собой целостную, сложную структуру, единство и взаимодействие подобных фрагментов, хотя ни в коей мере и не предустановленную гармонию.

Существенное различие между инфантильным и взрослым отношением к объекту заключается в том, что взрослый воспринимает объект как независимо существующий, а для ребенка он всегда связан так или иначе с ним самим. Объект существует исключительно в силу своей функциональной значимости для ребенка, и только в границах его собственного опыта. Если в реальности ребенок совершенно беспомощен и в своем жизнеобеспечении полностью зависим от матери (или «замещающего» ее лица), в фантазиях он занимает по отношению к своим объектам позицию всемогущества: они принадлежат ему, являются частью его, живут через него и для него — продолжается пренатальное единство ребенка с матерью.

Поскольку в начале жизни оральные инстинкты доминируют над другими инстинктивными потребностями (примат оральности), ребенок рассматривает объекты прежде всего как нечто, относящееся к его рту. Иначе говоря, объект для ребенка — это нечто приятное на вкус и при глотании, и следовательно, хорошее, или, наоборот, противное, причина неприятных ощущений во рту и глотке, то, что нельзя проглотить, взять в рот (то, что фрустрирует), и, значит, плохое. Если объект «хороший », его глотают; если плохой — выплевывают. Бессознательная фантазия — динамический процесс. Оральный объект не только держат во рту, но либо глотают, поглощают, либо выплевывают, исторгают, а механизмы интроекции и проекции связаны с ощущениями и фантазиями, пережитыми при контакте с объектом. С учетом этих механизмов, объект ребенка можно далее определить как внутренний или внешний по отношению к его телу. Однако даже находясь вовне, объект является частью его Эго, соотнесен с ним, т. к. «вне» есть результат экскреции, «выплевывания». Так границы тела оказываются размытыми. Другими словами, поскольку объект вне тела «выплюнут», все еще сохраняет отношение к телу ребенка, нет резкой грани между его телом и внешним миром.

Два основных принципа вытекают из действия интроекции и проекции в ранних объектных отношениях, и их взаимодействие ведет к неопределенным, неустойчивым ситуациям.

1. Отношение ребенка к объектам существенным образом зависит от их определения как «хороших» или «плохих», «внутренних» или «внешних» (а оно тесно связано с ощущениями ребенка).

2. В контексте единства между Эго и объектом ребенок склонен узурпировать «хорошие», т. е. приносящие удовольствие, качества объекта, считая их принадлежностью Эго, а также дистанцироваться от «плохих», причиняющих страдание, качеств, приписывая их объекту. Иначе говоря, существует тенденция к интроекции носителя удовольствия и к отчуждению, проекции причины страдания. Связь между проекцией и отрицательными качествами особенно важна для понимания детской тревоги.

Инфантильные объектные отношения подвижны, колеблются между крайностями. Налицо тенденция к кумулятивным реакциям. Ощущения либо целиком положительные, либо целиком отрицательные, таков для ребенка и сам объект. Промежуточные оттенки отсутствуют. То, что фактически является лишь отдельным аспектом объекта, воспринимается в тот или иной момент как целое, и этот выделенный момент соответствует доминирующей потребности ребенка. Объект рассматривается одновременно и как внутреннее «я», и как внешнее «не-я », а если даже и внешнее, то значимое для «я» и зависящее от него. Но точно так же, как бессознательная фантазия, вообще говоря, является предвестником логического мышления, так и это произвольное, фантастическое отношение к объектам выступает основой для реалистических, зрелых объектных отношений; это один из типов объектного отношения.

На этом первичном фундаменте, долгое время доминирующем, развивается способность дифференциации, тенденция к смягчению интенсивных эмоциональных реакций, что является важным шагом к более ясному мышлению. Мы склонны видеть одну из причин универсального явления детской амнезии в том факте, что раннее инфантильное ощущение-мышление весьма запутанно, а свет сознания присутствует лишь моментами — части развивающего Эго проваливаются в бездну Ид.

Анализируя состояния глубокой депрессии (которые, как известно, предполагают регрессию к оральной стадии), можно увидеть, как фантазии по поводу интроецированного объекта все еще сохраняют частицу «я», и насколько подвижно ощущение того, что есть «я» и что есть объект. Анализ подобных состояний дает, в действительности, весьма впечатляющей картину «осцилляций» между «селф» и объектами, внутренними и внешними. Следует отметить двойственность таких ранних объектных отношений: объект и воспринимается, и игнорируется, признается и отрицается. Этот двойственный процесс протекает либо синхронно, либо при очень быстрой, почти синхронной, последовательной смене моментов. (Мы здесь не касаемся весьма темной проблемы раннего понятия о времени.) Данный организм может быть также описан в терминах ограничений со стороны физиологических и психологических факторов: ребенок частично вообще не узнает объекты, т. к. перцептивная способность развивается постепенно, но отчасти он отрицает воспринятое по психологическим мотивам, посредством всемогущества и магии.

 

(б) Аутоэротизм, нарциссизм и ранняя форма отношения к объектам

Тот факт, что ребенок получает удовольствие от сосания пальца или другой части тела, конечно же, известен с незапамятных времен. Однако именно Фрейд, отталкиваясь от выводов Линднера, указал на следствия из этого факта и вписал его систематически в сложный процесс сексуального развития. На анализе детского поведения была построена фрейдовская теория либидо, и на какое-то время явления аутоэротизма выдвинулись в психоаналитической теории на первый план. Дальнейшие наблюдения за взрослыми, потерявшими сексуальный интерес к другим, либо полностью (в некоторых формах шизофрении), либо временно (при невротической ипохондрии и органических заболеваниях), привели Фрейда к выводу, что нарциссизм является закономерным элементом сексуального развития. Нарциссизм — это состояние, при котором Эго направляет собственное либидо на самое себя.

Различие между аутоэротизмом и нарциссизмом заключается, по Фрейду, в том, что при первом Эго еще отсутствует (еще только должно сформироваться), аутоэротические импульсы предваряют формирование Эго. Очевидно однако, что поскольку формирование Эго — постепенный процесс, обе фазы неизбежно сливаются.

В теории либидо Фрейда, следовательно, аутоэротизм и нарциссизм представляют наиболее ранние формы либидо и предшествуют объектно-либидинозным фазам. С дальнейшим развитием психоанализа эта точка зрения подверглась пересмотру.

Анализируя аутоэротическое сосание у ребенка, Фрейд заметил, что оно базируется на опыте обращения с объектом — материнской грудью — впервые познакомившим ребенка с удовольствием, которое он впоследствии воспроизводит аутоэротически. Первоначально, по Фрейду, детское либидо привязано к объекту и слито с процессом питания; позднее оно дистанцируется и от объекта, и от функции самосохранения. Фрейд не затрагивает здесь вопроса о том, что происходит в психике ребенка в момент отказа от объекта.

В другой связи Фрейд показал, что следует за оставлением объекта: покинутый объект укореняется внутри «селф», интроецируется. Фрейд полагал, что такая интроекция, возможно, — «единственное условие, на котором ребенок отказывается от объекта», и связывал интроекцию с идентификацией, т. е. процессом, когда одно Эго «становится таким же», как другое. Он также указал на оральную каннибалистическую инкорпорацию как на один из элементов идентификации этого типа.

Фрейд не связывал свои открытия, касающиеся метаморфоз утраченного объекта, с первым примером такого опыта, т. е. с развитием у ребенка аутоэротического удовлетворения. На этой стадии он выделил роль памяти в подобных процессах, утверждая, что в акте аутоэротического сосания ребенок вспоминает материнскую грудь. Работы М. Кляйн расширили наше понимание детских воспоминаний этого рода в связи с фантазиями ребенка и эффектами интроекции и проекции.

Когда взрослый обращается к воспоминаниям, ища утешения от неудовлетворительной реальности, он осознает наличие прошлого опыта внутри себя. Когда ребенок в акте сосания пальца «вспоминает» прошлые удовольствия от кормления у материнской груди, он не отдает себе отчета в процессе воспоминания, т. е. в актуализации элементов памяти в себе, но ощущает себя в действительном контакте с желанной грудью, хотя на самом деле всего лишь сосет собственный палец. Его фантазии об инкорпорации груди, как части своих оральных влечений и опыта, ведут к тому, что он отождествляет палец с инкорпорированной грудью. Ребенок может независимо достигать удовлетворения, т. к. в его фантазиях часть собственного тела репрезентирует недостающий объект. В своей аутоэротической активности он обращен к интернализованной «хорошей» груди, и удовольствие в органе связано с удовлетворением от воображаемого объекта.

Принимая во внимание все эти факторы, нельзя утверждать, что аутоэротическая активность лишена объекта. Внешний источник удовлетворения отсутствует, но одновременно, в фантазиях существует внутренний удовлетворяющий объект, который позволяет обходиться без внешнего или отказаться от него.

Описывая инфантильные типы психических функций, Фрейд полагал, что в условиях верховенства принципа удовольствия «желанное выдвигалось просто в виде галлюцинации». Фрейд сформулировал понятие «галлюцинаторного удовлетворения». Воспоминания и галлюцинации взаимосвязаны: в обоих состояниях используется ранее пережитая ситуация. Согласно Фрейду, галлюцинация — это результат катексиса, полностью перенесенного из системы памяти в систему восприятия. Другими словами, реактивация вспоминаемой ситуации не переживается сама по себе как галлюцинация, но как восприятие некоторого факта памяти. Это и понятно, ведь первоначально восприятие идет рука об руку с инкорпоративными фантазиями, и воспринимаемый объект ощущается как лежащий в границах тела. При галлюцинаторном удовлетворении ребенок использует свои инкорпоративные фантазии. Поскольку он располагает «хорошей» грудью внутри себя, последняя находится в его полном распоряжении, ею можно как угодно манипулировать, игнорируя актуальную ситуацию страдания и фрустрации. Внутренний «хороший» объект обладает столь сильной психической реальностью, что потребность в кормящей груди на время может угаснуть, ее можно преодолеть, успешно игнорировать и проецировать вовне, тогда как часть тела, которую сосет ребенок, отождествляется с интроецированной грудью, желанным объектом. Интроекция и проекция обеспечивают независимость ребенка в его аутоэротизме.

Можно сказать, что, вообще говоря, явление галлюцинации во многом теряет «экзотический» характер, если рассматривать его в связи с интроекцией и проекцией. Галлюцинирующий индивид регрессировал к примитивному типу восприятия, который предполагает интроекцию, и, используя ряд примитивных механизмов (магия, всемогущество, отрицание), он создает образ интернализованного объекта, проецирует объект в окружающий мир. В его сознательном убеждении, следовательно, объект физически реален, и эта убежденность может послужить защитой от фрустрации. Содержанием галлюцинации может быть зрительный или слуховой образ, телесное ощущение, в зависимости от того, какие элементы отношения к внутреннему объекту доминируют в данное время. Эффективность такой защиты против фрустрации варьирует; галлюцинацией может быть удовлетворяющий призрак потерянного любимого человека или внушающего ужас преследователя. (Даже в последнем случае налицо некоторый выигрыш, поскольку защищаться легче от внешнего врага, нежели от внутреннего.)

Еще раз подчеркнем: с нашей точки зрения, аутоэротизм основан на фантазиях, касающихся внутренней удовлетворяющей, «хорошей» груди (соска, матери), которая проецирована на часть тела ребенка (представлена ею). Этот процесс, так сказать, встречает на полпути эрогенные качества органов ребенка и пластичный характер его либидо. Благодаря такой гибкости, один вид удовольствия (сосание) может замещать другой, недостающий (питание). В этом случае удовольствие в области рта дополнено приятным ощущением в пальце, репрезентирующем кормящую грудь. Интроективные и проективные механизмы служат здесь в качестве защиты от фрустрации и предохраняют от всплеска гнева и агрессии. Ребенок в результате способен воспринять реальную, внешнюю грудь, когда она появится вновь. Фантазии относительно внутреннего объекта, таким образом, открывают путь к внешнему объекту, и наоборот, внешний объект дает чувственный материал для конструирования внутреннего объекта. Так, внутренний объект осуществляет жизненно важную функцию в качестве центрального момента роста и развития объектных отношений. Подобные суждения дают новую формулировку исходной теории аутоэротизма. Учитывая колебания ребенка между внутренним и внешним объектом (материнской грудью), мы уже не можем рассматривать аутоэротизм как определенную «стадию развития», занимающую определенный период времени. Мы считаем аутоэротизм скорее модусом поведения, наряду с аллоэротической активностью, или же переходящим состоянием в рамках периода, насыщенного опытом контактов с объектами. И не только потому, что аутоэротизм связан с фантазиями по поводу внутреннего объекта, но и потому, что актуальное отношение к груди (и другим объектам) носит прогрессивный характер. Кормление у материнской груди, на протяжении этой аутоэротической фазы, — это объект-либидинозный опыт высшего порядка. Фрейд называл его «недостижимым прообразом любого более позднего сексуального удовлетворения». Можно также напомнить, что нормальный прием пищи никогда — в течение всей взрослой жизни — не теряет либидинозного компонента. И окончательная теория Фрейда о первичных инстинктах в полной мере учитывает этот факт, тесно сближая сексуальные импульсы и импульсы самосохранения в качестве носителей основного инстинкта жизни.

Несмотря на то, что ребенок способен к интенсивному аутоэротическому удовлетворению, он, в то же время, сохраняет и даже усиливает эротическое отношение к внешним объектам. Колебания между аутоэротическим и объект-эротическим опытом являются сложным процессом, характерным для ранней эмоциональной жизни.

Как отмечалось выше, мы полагаем, что между аутоэротизмом и нарциссизмом нет четко очерченной границы. С другой стороны, так как нарциссизм считается несколько более поздним явлением, он совпадает с более развитым Эго, так что два вышеупомянутых состояния различаются относительно стадии личностного развития. Следовательно, нарциссическая фаза восприятия является более развитой, а принцип реальности более действенным. Это особенно важно, когда речь идет о внутренней реальности, например, фрустрации, исходящей от внутренних источников. Неблагоприятные внутренние стимулы не могут быть столь же легко отвергнуты и проецированы вовне, как на более ранней стадии. Способность к галлюцинаторному удовлетворению снижается и фрустрация ощутима острее, чем ранее, когда механизмы галлюцинации включались легче. Это, как я думаю, подкрепляет мнение о различии между аутоэротизмом и нарциссизмом, а также позволяет объяснить наблюдающуюся более высокую агрессивность нарциссических состояний по сравнению с аутоэротическими.

Тот факт, что по мере формирования Эго чувственное восприятие совершенствуется, а галлюцинаторное удовлетворение достигается труднее, не может повлиять на отношение ребенка к опыту фрустрации и на распределение либидинозных и агрессивных тенденций. Поскольку ребенок более подвержен фрустрации (из-за ослабления защитных галлюцинаций), возникает враждебность к объекту, воспринимаемому как причина болезненного состояния; и когда ребенок обращается к внутреннему объекту, он делает это под давлением неприятия внешнего объекта. Можно сказать, что в этом отношении различие между простым аутоэротическим удовлетворением и нарциссическим поведением состоит в том, что в первом случае обращение к «хорошему» внутреннему объекту и есть определяющая эмоция, а во втором — это уход от «плохого» внешнего объекта. Это подтверждается рядом наблюдений; в первом случае возврат к внешнему объекту происходит легче, нежели во втором. Данный подход может также объяснить трудности анализа нарциссических пациентов. Фрейд говорил о пределах аналитического воздействия, обусловленных, по-видимому, нарциссическим поведением.

Понимание взаимосвязи между внутренними и внешними объектами, сложного эмоционального отношения ненависти и беспокойства к внешнему объекту и неустойчивого отношения к внутреннему, когда оно проистекает по преимуществу из ненависти к внешнему, открывает подходы к анализу нарциссических состояний.

Важно, что при нарциссизме отношение к внутреннему объекту вторично. Как отмечалось выше, при нарциссизме движение к внутреннему объекту (кормящей груди) — это, в принципе, движение от внешнего объекта. Поскольку, однако, механизмы отрицания и расщепления менее эффективны на этой стадии более развитого Эго и чувства реальности, ненависть и страх, порожденные фрустрацией от внешнего объекта, частично переносится на отношение к внутреннему, и инициируют компенсационные процессы относительно внешнего — реактивное усиление либидинозного катексиса.

Для иллюстрации этой точки зрения рассмотрим дискуссию о нарциссизме у взрослых, исходя из данных анализа. В ипохондрических состояниях все интересы пациента направлены на заботу о той или иной части тела. Б наиболее тяжелых случаях пациент не в состоянии выполнять ролевые функции в семье и вести нормальную повседневную жизнь. Его интерес к окружающему миру подчинен телесным процессам, и события имеют значение лишь постольку, поскольку касаются органа (органов), пораженных воображаемой болезнью. Отношение к этой части тела весьма сложное. Интенсивное внимание к органическим ощущениям говорит аналитику о сильном либидинозном элементе и удовольствии от своего состояния, полностью бессознательном, тогда как сознание фиксирует боль, беспокойство, озабоченность. Так же двойственно отношение и к врачам (а их всегда несколько): пациент одновременно и не доверяет им, жалуется, что они не могут помочь, и все же постоянно обращается к их авторитету. Итак, отношение к людям во внешнем мире и вера в их добродетель не отброшены окончательно; с другой стороны, пациент отвергает обычные интересы и занятия из-за интереса к своему телу и его проявлениям. Он упорно цепляется за свои симптомы. Поведение взрослого ипохондрика представляет собой тип нарциссизма, при котором внутренний объект, представленный той частью тела, которой озабочен пациент, главенствует над внешними, и выступает, таким образом, предметом любви. Но поскольку этот внутренний объект ощущается как ущербный, а значит, не приносит удовлетворения, он также притягивает к себе ненависть и страх, требуя по этой причине внимания к себе, заботливого наблюдения, несвободного, впрочем, от постоянной подозрительности.

Осознание пациентом того, что из-за своей болезни он не может работать, общаться с людьми, оказывается, при аналитическом исследовании, весьма сложной психологической структурой. Здесь присутствует враждебность по отношению к близким (родителям или тем, кто их заменяет), что является серьезной причиной для завышенных требований и неудовлетворенности любой работой. Эта враждебность подавляется и трансформируется в особые органические ощущения, поглощающие внимание пациента. Такие ощущения, кроме того, красноречиво рассказывают о специфических фантазиях пациента, об отвергаемых им объектах, и, исходя из этого, за фасадом телесных ощущений открываются отношения с людьми, играющими важную роль в его жизни. Отсутствие осознанной вины за уклонение от работы, за обременительное для семьи существование объясняется тем, что вина также трансформируется, выливаясь в осознанное страдание, озабоченность и депрессию, вызванные «болезнью» органа. С другой стороны, вина за бессознательные импульсы ненависти по отношению к ближайшим объектам, обычно членам семьи, смягчается страданием от ощущений в «больном» органе. Известно, что бессознательное чувство вины может проявляться потребностью в наказании, и эта потребность действительно удовлетворяется благодаря переживаниям в связи ипохондрическими страхами. Таким образом, сознательная концентрация на собственном организме и демонстративное отсутствие обычных интересов и привязанностей скрывает бессознательное отношение к внешним объектам, содержательно богатое, которые трансформируются во внутренние, и проявляются в телесных реакциях пациента. Дальнейший анализ показывает, что бессознательная агрессия пациента связана с фрустрациями, их источником он считает внешние объекты, а весь ипохондрический синдром, по-видимому, вытекает из таких фрустраций, к которым больной не смог адаптироваться.

Данное обобщенное описание основано на аналитических наблюдениях над взрослыми пациентами. Вопрос в том, можно ли эти явления считать точными аналогами инфантильного нарциссизма, являются ли они модификациями первоначального состояния. Если последнее верно, то какие черты относятся к первичным, а какие — к более поздним стадиям?

Когда мы анализируем другие психические заболевания, например, паранойю и навязчивое поведение, вроде навязчивой ревности, то снова находим подобное взаимопереплетение отношений к реальным окружающим людям и к внутренним, иллюзорным объектам, хотя в других аспектах психический материал совершенно различен. Представляется оправданным рассматривать общие элементы различных психических заболеваний как производные первичных инфантильных стадий психической жизни, которых достигает регрессия, а различия определяются неодинаковой степенью развития Эго.

Данное утверждение верно для всех душевных болезней, всегда, как заметил Фрейд, сопровождающихся регрессией. Однако вклад в заболевание дисфункции развитого Эго до сих пор недостаточно исследован. Однако в любом случае можно предположить, что главные черты «взрослых» состояний — те же самые, что и у «детских», а все «дополнения», созданные последующей эволюцией Эго, касаются скорее второстепенных аспектов, вариантов одной и той же матрицы, возникающих вследствие влияния наличных условий. Последовательность такова: фрустрация из-за внешнего объекта (материнской груди), реального или воображаемого, а чаще всего, того и другого вместе; ненависть, страх перед предметом фрустрации и, следовательно, угрожающий объект; уход от него и поиск источников наслаждения внутри организма — в этом, на наш взгляд, заключается корень ипохондрических состояний. Можно сделать вывод, что в инфантильных состояниях существует некий эквивалент болезненных ощущений органа, типичных для взрослой ипохондрии, т. е. имеются «ограничители» получаемого удовольствия. Это, как мы полагаем, ведет к компенсаторному гиперкатексису либидо на органе (внутреннем объекте) и преувеличенному отторжению внешнего объекта.

«Хорошие» качества внутреннего объекта (рассматриваемого как «мое» и представленного определенной частью тела субъекта) подпитываются, так сказать, «плохими» характеристиками внешнего объекта. Другими словами, чтобы считать «я» хорошим, а интернализованный объект, сливающийся с «я», «дружественным» и надежным, субъект в нарциссическом состоянии ненавидит и отвергает объект внешнего мира. Таким образом, ненависть и отторжение образуют важный фактор защиты от фрустрации, основанный на технике расщепления чувств любви и ненависти, и раздвоении объекта на «внутреннее/хорошее» и «внешнее/плохое ». Упорство, с которым пациент-ипохондрик цепляется за свои симптомы, продолжая консультироваться у врачей и отвергая их, демонстрирует эту технику расщепления и разделения, которая в сложных ситуациях взрослой жизни может приобретать весьма запутанные формы.

В этой связи хотелось бы кратко рассмотреть другую взрослую патологию, при которой пациент использует механизм раздвоения для собственной уверенности в том, что сам он — хороший, тогда как другой человек — плохой. Навязчивые состояния параноидального типа ясно показывают, какую роль играет отклонение. Хорошо известно, что навязчивая ревность и страх преследования основаны на явлениях отклонения и проекции. Оказывается, что в таких состояниях именно чувство вины является для пациента невыносимым и именно против него пускаются в ход защитные механизмы отклонения, расщепления и проекции. Не затрагивая здесь очень сложной проблемы вины, хотелось бы подчеркнуть, что нетерпимость личности к чувству вины — это, в сущности, невозможность признать, нечто «плохое» в себе самом, т. е. представление о том, что во мне есть нечто «плохое», от чего нельзя освободиться, инородное тело внутри собственного организма. Результатом техники навязчивой проекции становится страх преследования со стороны лица, избранного для такой проекции и убеждение в «хорошем я». Можно сказать, что индивид платит ценой страха преследования за снисходительность к самому себе.

Гипотеза, следовательно, состоит в том, что в нарциссическом состоянии внешний объект ненавидим и отвергаем, так что некто любит внутренний объект, слитый со своим «я» и получает от него удовлетворение (см. Примечание в конце главы). Внешний объект и его внутренний «заместитель», созданный с помощью интроекции, таким образом, разделены. Однако техника расщепления объекта исходит из фундаментальной предпосылки, что где-то в перспективе эти части составляют одно целое. Подобная техника эффективна лишь отчасти, и удовольствие при нарциссизме значительно менее полно, нежели в случае простого замещающего аутоэротизма. (То, что в какой-то момент времени ребенок все же замечает неудовлетворенность воображаемой внутренней грудью, имеет жизненно важное значение, поскольку это заставляет ребенка опять обратиться к реальной груди внешнего мира.)

Аутоэротизм и нарциссизм — способы борьбы детского Эго с фрустрацией (снова достигаемые регрессивно при некоторых психопатологических состояниях в более позднем возрасте). В их основе лежат механизмы интроекции и проекции, благодаря которым детское Эго приобретает «хороший» объект в границах собственного тела, в виде какой-либо его части. Оба механизма связаны с фантазиями, первоначально пережитыми в контакте с объектом.

Воображаемый объект, избранный ребенком, меняет свой характер в зависимости от стадии развития Эго. На ранней стадии, отмеченной первичной удовлетворяющей аутоэротической активностью, объект принимает форму частичного объекта, тогда как на последующих стадиях, с увеличением роли нарциссических состояний, объекты уже осознаются как индивиды (стадия целостного объекта). В этой связи надо рассмотреть экономический фактор. По-видимому, будет правильно утверждать, что галлюцинаторное удовлетворение достигается легче, если объект является частью, к примеру, соском, чем когда он является индивидом; поскольку память, дающая почву для галлюцинации, если дело касается соска, связана с полноценными ощущениями контакта сосок/рот: сосок действительно побывал «внутри» ребенка, в окружении его губ, десен, языка. Возможно, на ранней стадии частичного объектного отношения на объекте сконцентрировано большее количество либидо, чем на позднейших стадиях, в то время как ощущения и эмоции менее ярко выражены, если объект ощущается как индивид.

 

(в) Внутренний мир и внешний мир

Интроекция инициирует процессы, захватывающие все сферы психической жизни, а часто существенно влияющие и на жизнь физическую. Пожалуй, менее чем какой-либо другой механизм развития, интроекция выступает завершенным событием, ограниченным строгими временными рамками. В дело вступает внутренний мир. Ребенок чувствует, что существуют объекты, люди, части их тел, находящиеся внутри него самого, они живут и действуют, влияют на него и, в свою очередь, испытывают обратное влияние. Этот внутренний мир жизни и событий — продукт бессознательной фантазии ребенка, его личная копия объектов окружающего мира. Таким образом, этот мир участвует в формировании отношения ребенка к окружающей среде, и сам ребенок подвержен влиянию чувств, поступков, настроений, придуманных им самим, ничуть не меньше, чем со стороны реальных людей во внешнем для себя мире. Чувства, ощущения, способы поведения в огромной степени определяются такими фантазиями о людях и событиях — элементах внутреннего мира. Последние отражают внешний мир в искусственном и искаженном свете, и все же могут заставить внешний мир выглядеть так, будто он является их отражением. Все чувства, на которые способен ребенок, он переживает и по отношению к своим внутренним объектам, и все его психические функции, эмоциональные и интеллектуальные, его отношения к людям и вещам, решающим образом зависят от этого комплекса фантазий. Он может чувствовать себя защищенным или преследуемым, испытывать подъем или депрессию благодаря своим внутренним объектам, или же ощущать себя их покровителем или палачом.

Следует иметь в виду, что любое описание наиболее примитивных психических процессов, этих бессознательных фантазий — это не более, чем приближенное описание. В каком-то смысле все наши описания искусственны, поскольку мы вынуждены использовать слова для выражения опыта, находящегося на более примитивном уровне, предшествующем вербализации (которая, вероятно, предполагает прогрессирующую модификацию). Наиболее примитивные психические процессы связаны с ощущениями. Первичный опыт, содержание которого мы можем передать лишь словами, безусловно, находится в форме ощущения, и для начала следует заметить, что у ребенка есть в распоряжении лишь собственное тело, посредством которого он выражает свои психические процессы. Аналитическая процедура раскрывает эти бессознательные содержания как базисные психические образования, и в рамках ситуации анализа слова, по-видимому, представляют достаточное средство для понимания. Однако, когда эти фантазии выражаются спонтанно, скажем, сумасшедшим или поэтом, то ясно, что со словами в данном случае обращаются как с материалом — носителем чувственных качеств. В первом случае наблюдается процесс глубокой депрессии и деградации, во втором — специфическая творческая активность, и в то же время их объединяет чувственная, материальная сторона языка.

Фантазии по поводу внутреннего мира неотделимы от отношения ребенка к внешнему миру, реальным людям. Только из-за ограниченности наших описательных средств возникает видимость двух совершенно разных сущностей, влияющих одна на другую, вместо единого, целостного, многостороннего опыта.

Аналогичным образом разделение инстинктивных импульсов и бессознательных фантазий также является описательным артефактом. Необходимо учитывать, что мы исследуем лишь иной аспект единого опыта, когда речь заходит об инстинктивных импульсах.

Как полагал Фрейд, либидо ребенка носит «полиморфно-извращенный» характер до момента конституирования генитальной фазы, объединяющей разнонаправленные тенденции и подчиняющей их генитальной ориентации. Полученные в дальнейшем знания о первоисточнике деструктивных влечений приводят к расширению теории либидо и оказывают влияние на наше понимание превратностей фантазии. Детское фантазирование отражает незрелую, полиморфную, либидинозную и деструктивную природу инфантильных инстинктивных влечений. Фантазии об интернализованных объектах некоординированы, полны противоречий и легко переходят от одной эмоциональной крайности к другой, крайне нестабильны. Опыт общения с внешним миром, реальными людьми возникает и развивается, отчасти с большими искажениями, под действием инстинктивных потребностей. В согласии с модификацией инстинктивных целей, реализующей инстинктивное развитие и взаимодействующей с прогрессивной организацией Эго, детские фантазии о своих внутренних объектах также претерпевают изменения. Данный процесс можно описать в терминах унификации, совместимости, стабильности; постепенно «внутренние объекты» обретают абстрактный характер. Фантазии о живых существах в границах «я» трансформируются в мысли и психическую работу с понятиями — процесс, начинающийся у совсем маленьких детей. На пике зрелости эта система фантазий приводит к формированию целостного Эго и универсального Супер-Эго. То, что достигнуто, однако, имеет различную степень и может разрушаться под действием перенапряжения. Такое возвращение к примитивным фантазиям является для аналитика рутинным фактом.

В аутоэротизме именно внутреннюю, «хорошую» материнскую грудь малыш использует как убежище, если реальная «внешняя» грудь является причиной фрустрации. Но эта победа духа над телом, фантазии наслаждения над ранящей реальностью кратковременна: реальность вновь утверждает себя. Вероятно, когда это происходит, когда удовлетворяющая фантазия (галлюцинация) иссякает и Эго сталкивается с причиняющей страдание внутренней потребностью, возникают угрожающие фантазии (галлюцинации). Иначе говоря, в детском переживании «внутренняя» кормящая грудь из «хорошей» становится «плохой», из любящей — враждебной, из несущей удовольствие — опасной; и ребенок в разочаровании обращается к внешнему миру, ища и востребуя «хорошую» грудь там. «Хорошая» и «плохая» грудь, грудь, богатая наслаждениями (объективно или субъективно) и причина фрустрации — такова на этой самой примитивной стадии единственная забота ребенка, и на этой основе строятся его объектные отношения.

Быстрые переходы от положительных чувств и объектов к отрицательным чувствам и объектам, при абсолютном значении тех и других, по-видимому, специфичны для раннего возраста, однако переход от «плохого» внутреннего к «хорошему» внешнему не может быть быстрым. Наше знание об этих ранних процессах еще неполно, но, вероятно, способность принять удовлетворяющий объект после фрустрации частично зависит от благоприятной комбинации проекции и интроекции: Эго изгоняет «плохой» внутренний объект и инкорпорирует «хороший» объект извне. Эффективное развертывание механизмов проекции и интроекции у ребенка, предполагающее любовь и поддержку окружающих, возможно, лежит в основе уверенности человека, что все «плохое» уступает место «хорошему».

Этот благоприятный фактор, при котором чувство враждебной «внутренней» груди стимулирует желание изгнать ее и взять «хорошую» грудь, способствует контакту ребенка с внешним миром. Однако такого рода ситуация превалирует не всегда. Существуют состояния, в которых ребенок ощущает свое тело переполненным «плохими» внутренними объектами, слишком могущественными, чтобы с ними справиться, и это может задержать механизм проекции и, следовательно, помешать интроекции. (Поскольку задержка проекции представляет неспособность направить агрессию вовне для самозащиты, то можно предположить конечное поражение инстинкта жизни в его внутренней борьбе с инстинктом смерти.)

Опять-таки, страх, что все внутри «плохо», несет угрозу, может вести к отчаянию найти «хорошее» где-либо вообще, а если оно где-то и существует, то его нельзя принять, т. к. оно превратилось бы в «плохое» при контакте с мощными «плохими» объектами, внутренними силами. Подобные фантазии создают порочный круг; внутренняя ситуация ухудшается, т. к. ее нельзя облегчить за счет интроекции «хорошего» объекта, но чем хуже она становится, тем глубже тормозится интроекция. Нарастает ситуация внутреннего беспокойства и отчаяния.

Другой тип нарушения интроекции и проекции вызван неспособностью к проекции «хороших качеств», подготавливающей интроекцию «хорошего» из объекта; такая проекция могла бы укрепить доверие к данному объекту.

Процессы такого рода, сбои в использовании механизмов интроекции и проекции создают почву для ранних невротических симптомов: фобий, трудностей кормления (слабое, автоматическое сосание, неспособность держать сосок, отторжение груди, преувеличенная реакция на небольшие препятствия), нарушение сна, трудности экскреции и т. д.

Может случиться, что подобные нарушения протекают почти непрерывно и без изменений, затрагивая всю психическую жизнь ребенка. Экстремальный случай этого типа описан Мелани Кляйн. У этого ребенка наблюдалась серьезная задержка эмоционального и умственного развития, вызванная сильными нарушениями в функционировании интроекции и проекции. Впервые они проявились в весьма необычном отношении ребенка к материнской груди (и пище), а позднее сохранились в контакте с людьми вплоть до обращения к аналитику, когда ребенку было 4 года.

Как уже говорилось выше, объекты, по меньшей мере, не существуют независимо от ребенка, но всегда так или иначе соотнесены с его «я». И наоборот, он переносит на объекты собственный опыт, так что внутренние процессы ощущаются во взаимосвязи с объектами. Пока фантазии ребенка концентрируются на единственном объекте, груди матери, он приписывает любое страдание враждебным проявлениям этой груди, т. е. грудь его кусает, отравляет, морит голодом; когда же он испытывает удовольствие и комфорт, она его кормит и о нем заботится. Такое отношение являет собой ранний пример анимистического мышления, которое Фрейд считал типичным для первобытного человека и ребенка. Есть важная связь между анимизмом, с одной стороны, и идеализацией и преследованием, с другой. Мы ежедневно встречаем реликты этих явлений в суевериях и маниакальных ритуалах.

Можно предположить, что источниками других примитивных верований также являются инфантильные объектные отношения, например, убежденность во всемогуществе эмоций, мыслей, желаний, а также в принципе внутренней реальности.

Фантазии об укоренившихся внутри объектах ведут к отождествлению внутренних, психических процессов и деятельности во внешнем мире. Объекты, «поселенные» внутри, воспринимаются как столь же отзывчивые на чувства субъекта, его желания и мысли, что и люди в мире внешнем — на слова и поступки. Следовательно, в рамках субъективного опыта чувства поистине всемогущи. Например, враждебные импульсы представляются «нападением» на внутренний объект, которое должно быть «наказано». Возмездие внутреннего объекта вытекает также из характера детского объектного отношения, слитности «я» и внутреннего объекта. Так как ребенок проецирует свои влечения на объекты (неважно внутренние или внешние), он ожидает, что и объекты воздействуют на него способом, адекватным его действиям (реальным или воображаемым). Внутренний объект, будучи «атакованным» и «поврежденным» агрессивным желанием, немедленно отражает атаку. Далее, страх возмездия от внутреннего объекта возвращается (проецируется) на внешний объект, на реальных людей во внешнем мире. Мы часто наблюдаем в анализе, что пациент не может избавиться от враждебного отношения, скажем, стремления доминировать над другими, поскольку убежден, что, как только он перестанет править членами семьи, то сразу станет их рабом. Это убеждение — «или я, или другие должны стоять у власти» — игнорирует индивидуальность объекта и выдает инфантильное восприятие другого в образе своего «я» (проекция). Такая личность не может допустить, что другая личность обладает самостоятельным, независимым от нее бытием.

 

(г) Интроекция и проекция в отношении к целостным объектам

С прогрессом психических функций Эго (перцепции, памяти, синтеза и т. д.), ведущим к отношению типа «целостного объекта», эмоциональная жизнь ребенка значительно усложняется. На предыдущей стадии, из-за невысоких интеллектуальных возможностей и использования примитивных приемов вроде магии, отвержения, всемогущества и расщепления, ребенок воспринимает свои объекты (или частичные объекты) просто и однозначно: когда он удовлетворен, его объект любим и «хорош», когда фрустрирован, тот же объект «плох» и ненавидим; ребенок не осознавая, что обращался с различными сторонами одного и того же объекта как будто они суть два разных, независимых объекта. Когда же, в результате развития, эта техника диссоциации или расщепления становится недоступной, ребенок оказывается перед лицом амбивалентности, одновременности чувств любви и ненависти, привязанности и отвращения по отношению к одному и тому же объекту, и этот конфликт ведет к ситуациям обеспокоенности.

Хотя ребенок любит «хороший» частичный объект, его любовь к матери как личности — опыт более ценный, глубокий и богатый. Перипетии его любовных чувств теперь для него более значимы, чем на стадии примитивной любви к материнской груди. В то же время прежние страхи повреждения «хорошей» груди и преследования со стороны «плохой» развиваются в гораздо более сложное чувство вины (обеспокоенность в связи с уничтожением и потерей любимой матери, вызывающее критическое состояние, открытое Мелани Кляйн и названное «детским депрессивным состоянием»).

В этой ситуации интроекция и проекция, бывшие ранее, на аутоэротической и нарциссической стадиях, главной защитой против фрустрации и утраты объекта, приводят к сильнейшей неуверенности. Поскольку инстинктивная жизнь ребенка все еще находится под влиянием примата оральности, инкорпоративные и экспульсивные фантазии очень сильны. Рот, главный инструмент ранней любви, имеющий целью поглотить ее объект, также выступает основным органом выражения агрессивных, враждебных импульсов и отторжения объекта. С угасанием механизмов расщепления угрожающие качества оральной активности ощущаются наряду с влечениями любви. Так возникает страх нанесения вреда любимой матери в самом процессе выражения любви к ней, страх потерять ее в результате действий, нацеленных на устойчивое обладание ею. Эти страхи усугубляются реальностью объекта любви, что является результатом возросшей монолитности, целостности Эго, т. к. теперь любимая и несущая удовольствие мать превращается также в опасную, фрустрирующую личность. Уступить желанию и инкорпорировать «хороший» объект теперь чревато опасностью принять и все «плохое» в нем, и наоборот, изгнание «плохого» внутреннего объекта грозит утратой «хорошего». Тупик, в который заводят подобные чувства и фантазии, проявляется в припадках агрессии у ребенка старшего возраста, при которых, из-за одновременной жажды любви и невозможности принять ее, не имеют успеха попытки как-то его успокоить. В аналитической практике трансферные кризисы повторяют это психическое состояние. Как реакция на страхи такого рода у ребенка может возникнуть «торможение» в развертывании механизмов проекции и интроекции и отставании в развитии (о чем речь шла выше в этой главе). Или же возможно резкое чередование интроекции и проекции, паническое принятие и отторжение объектов, ведущее к неустойчивости, капризности и неспособности привязаться к предмету.

С другой стороны, подобные страхи могут спровоцировать потерю достигнутого — ибо нарастающее страдание невыносимо — и регрессию к ранней, более примитивной стадии (параноидно-шизоидное состояние). Здесь мы сталкиваемся с проблемой негативных сторон прогресса, обсуждаемых далее в следующей главе. Можно заметить, что такой дуализм не ограничивается механизмами проекции и интроекции.

Вообще говоря, вероятно, что психический процесс, снимающий те или иные конфликты и страхи, порождает другие, так что достигается лишь относительная свобода от беспокойства, относительный покой души. Такова психическая жизнь; затишье не может длиться долго, особенно в период роста и развития. Спокойствие, привилегия старых и мудрых, часто идет рука об руку с остановкой прогресса. Даже удовлетворение влечения, часто считающееся лучшей защитой от напряженности, приносит лишь временный успех; то и дело оно вообще ведет к провалу и само по себе выступает источником сильнейшего конфликта.

 

(д) Происхождение Эдипова комплекса

Прогресс личностных функций, результатом которого является способность к узнаванию отдельных личностей, коренным образом расширяет мир ребенка. Когда ребенок открывает соединение многочисленных впечатлений, ранее во многом изолированных и рыхлых, в понятии личности, он фактически встречает двух человек, мать и отца, и данная ситуация включает их взаимоотношения. Поле его эмоционального опыта не только расширяется количественно, но также изменяется качественно, поскольку он вступает в треугольник объектных отношений, как известно, имеющий особо важное значение.

В этом первичном треугольнике лежит источник Эдипова комплекса. Он отличен от развитого (теперь часто именуемого «классическим») Эдипова комплекса во всех аспектах, обусловленных примитивным характером психического состояния ребенка на этой стадии.

В то время, как узнавание людей открывает больше каналов для удовлетворения, а отец играет все большую роль в его жизни и представляет объект любви, интереса и удовольствия, ребенок должен теперь справляться со всеми стимулами, соблазнами и конфликтами, внутренне присущими отношениям в «треугольнике» личностей.

Новый и самый важный фактор, представляющий для ребенка проблему номер один, — это взаимоотношения родителей. Ребенок догадывается о физической близости между ними, и так познает реальность; но он осознает эту близость в терминах собственных влечений, другими словами, его представления определяются проекцией и, таким образом, значительно искажают эту реальность. Родители делают друг с другом то, что он хотел бы делать сам.

На этой примитивной стадии, у истоков Эдипова комплекса, инстинктивные влечения ребенка «полиморфно извращены». Оральные, уретральные, анальные и генитальные импульсы сосуществуют и составляют в целом хаотический, взаимно пересекающийся, беспорядочный «узор»— условие конфликтующих требований, по своей сути фрустрирующих и испытывающих фрустрацию от внешнего мира.

Либидинозные цели смешиваются с деструктивными и тенденция враждебности набирает силу благодаря фрустрации и ревности. Беспомощность и всемогущество, преобладание фантазии над реальностью ведут к перемешиванию влечений и объектов. То, чего ребенок желает или боится, принимается им как реально происходящее, а страх и фрустрация ощущаются как преследование со стороны объектов.

В инфантильном мышлении-ощущении инстинктивные влечения реализуются в целом ряде специфических проявлений. Так, оральные влечения сопровождаются фантазиями сосания, сжимания, кусания, разрывания, резания, опустошения и исчерпания, глотания, съедания, поглощения объекта; уретрально-анальные цели связаны со сжиганием, затоплением, погружением в воду, исторжением и взрывом, а также сидением и овладением объектом.

Благодаря бессознательному отождествлению различных органов и объектов, различие между ними может стираться; каждый орган может ощущаться как средство получения желаемого объекта или агрессивного нападения. Цели сжимания и особенно вырезания локализованны в оральной, а также в урето-анальной области, объект может быть уничтожен и посредством съедания, и путем экскреции. Стремление к отравлению или пачканию объекта занимает как бы промежуточное положение между оральными и уретро-анальными ориентациями.

На эти прегенитальные цели накладываются генитальные побуждения, так что вначале подлинно генитальные стремления проникновения или абсорбции, связанные с желанием произвести на свет и иметь детей, должны бороться с влиянием до-генитальных фантазий, в которых нет устойчивой границы между либидинозным и деструктивным и которые порождают интенсивные страхи.

Это сложное состояние собственных инстинктивных влечений ребенка и его фантазий представляет собой материал, резервуар, который он использует, обращаясь к отношениям между родителями. В результате у ребенка формируются представления о чем-то крайне опасном и угрожающем; эта «первичная сцена» (Фрейд) укоренена в детских фантазиях, действующих у истоков Эдипова комплекса.

Другой аспект комплексного состояния раннего инфантильного Эдипова комплекса связан с инкорпоративными фантазиями. Хотя инстинктивные побуждения из всех телесных источников конкурируют друг с другом, как показано выше, оральные импульсы и механизмы доминируют на правах primus inter pares (примат оральности). Это значит, что инкорпоративные фантазии превалируют не только в отношении отдельных индивидов, но и связывают их в образе «комбинированной родительской фигуры», чья угрожающая активность развертывается внутри детского Эго и тела ребенка. Все страхи внутреннего преследования, относимые на предыдущей стадии к «частичным» объектам, теперь активируются и усиливаются, будучи обращены к «комбинированным» отцу и матери.

Инкорпорация проникает в фантазии ребенка об интимных отношениях родителей, так что, считает он, они инкорпорируют друг друга и друг от друга. По-видимому, именно эти представления ответственны за нетерпимость ребенка к родительскому союзу, при которой каннибалистический вариант «первичной сцены» порождает боязнь смерти родителей, которая означала бы его собственную смерть. За этим главным страхом следуют другие либидинозные и враждебные фантазии, из которых здесь упомянем лишь одну. Она проистекает из желаний ребенка относительно гениталий отца.

Как ребенок приобретает представление об отцовском пенисе, может все еще считаться открытым вопросом. Необходимо учитывать как онто-, так и филогенетические факторы, а среди первых — собственные генитальные побуждения ребенка. Здесь достаточно заметить, что желания и фантазии в связи с пенисом отца встречаются у детей обоего пола, и пенис, по крайней мере, во многом тождественен материнской груди; в конце концов, доминирующие влечения носят в этом случае оральный характер (сосание, съедание, инкорпорация).

Перенося свои собственные импульсы на родителей (проекция), ребенок воображает, что в их сексуальном союзе мать инкорпорирует пенис отца и носит его скрытым в своем теле (и что отец делает то же самое с материнской грудью). Эта мать с внутренним пенисом играет огромную роль в детских фантазиях. Она, кажется, обладает всем, чего желает ребенок, она отдает слишком мало и является его соперником по отношению к отцу. Обида усиливается по мере перехода от материнского молока к другому типу питания. Фрустрация, зависть и гнев стимулируют насильственные импульсы вроде вторжения в тело матери и лишения ее того, что она скрывает.

В этом плане мать со скрытым внутренним пенисом можно считать предшественницей «фаллической женщины», женского персонажа с мужскими гениталиями. Согласно Фрейду, этот образ возникает на «фаллической стадии» развития ребенка и, в сущности, представляет собой защиту против страха кастрации. Работа Мелани Кляйн открыла источник «фаллической женщины» в матери периода зарождения Эдипова комплекса, когда, в соответствии с приматом оральных инстинктов, инкорпоративные фантазии преобладают и ведут к представлению о внутреннем пенисе, который мать удерживает внутри тела.

В то время как мальчик в своем генитальном опыте переживает мужские пенетративные импульсы по отношению к матери (непосредственный Эдипов комплекс), он также ощущает ее как соперницу в контексте собственных женственных рецептивных побуждений, направленных и на отца, и на мать с отцовским пенисом. Таким образом, «женственная позиция» ребенка, возникающая из оральных инкорпоративных влечений, вступает в конфликт с его развивающейся мужественностью; обращенный Эдипов комплекс играет важную роль в хаотическом полиморфном состоянии у истоков этого элементарного конфликта. Идентификация с первым объектом любви, матерью, проистекающая из интроекции, усиливает гетеросексуальность девочки и гомосексуальные компоненты врожденной бисексуальности мальчика.

Многие из желаний ребенка изначально неосуществимы. К индивидуальным факторам внешней среды, причиняющим фрустрацию, добавляются общие причины фрустрации, вытекающие из неутомимого стремления ребенка к либидинозному удовлетворению и деструктивных компонентов инстинктивных влечений. Таким образом, есть множество причин для ненависти ребенка к родителям, и эта ненависть фокусируется, в особенности, на их союзе. Ненависть предопределяет характер восприятия объекта. Ранние представления о физической близости родителей изобилуют враждебными и деструктивными элементами, некоторые из них достигают позднее сферы сознательного. Понятие о половом акте как изнасиловании, при котором женщина является жертвой мужского насилия, или обоюдно отвратительном и деструктивном действии, представление о женщине-вампире, высасывающей жизнь из партнера; чудовища фольклорные и мифологические, соединяющие мужское и женское начало или полулюди, полу-звери — вот несколько примеров, свидетельствующих о страхе — продукте наиболее глубоких и ранних фантазий о родительском союзе.

Постепенно способность ребенка к реалистическому восприятию развивается, и параллельно он прогрессирует к конституированию генитальной зоны. Данный процесс предполагает преодоление догенитальных влечений, дифференциацию многих понятий, например, осознание отличий между разными частями тела и функциями, укрощение деструктивных импульсов. Из хаотической картины инстинктивных потребностей раннего детского Эдипова комплекса кристаллизуется гетеросексуальный выбор объектов и стремление к любовным генитальным контактам, включая желание «давать» и «принимать» ребенка (больше не отождествляемого с пищей или фекалиями) вместе с родителями противоположного пола, тогда как ненависть-соперничество с родителями своего пола ограничены генитальной сферой.

В этом процессе роста, унификации и кристаллизации, охватывающем первые детские годы, интроекция и проекция вносят важный вклад в изменение внутреннего и внешнего мира, в смягчение агрессии и ее двойника, идеализации. Ребенок все больше теряет свою беспомощность и всемогущество, а родители — образ богов или монстров. Это происходит наряду с изменениями в фантазиях ребенка о своих внутренних объектах. Он все меньше ощущает их как физические объекты в границах своего тела и все более — как идеи и принципы, призванные направлять и предостерегать его во взаимоотношениях с миром. Так из примитивных представлений об инкорпорированных частях и индивидах шаг за шагом строится система Супер-Эго.

 

Примечание

Термин «нарциссизм» восходит к древнегреческому миру о Нарциссе, влюбившемся в свое отражение в фонтане. Это событие следует однако рассматривать в полном контексте данной истории. Миф (который передают в нескольких вариантах) гласит, в основном, следующее. Одна нимфа (позднее увековеченная именем Эхо — тонкость состоит в том, что оно совмещает награду с наказанием, ведь она была чересчур болтлива) влюбилась в Нарцисса, но он отверг ее. Она умоляла Афродиту отомстить за нее, и Афродита ответила на ее мольбы тем, что заставила Нарцисса принять свое отражение в воде за морскую нимфу. Он отчаянно влюбился в прекрасное создание, увиденное в воде, и попытался обнять его. Разочарование (фрустрация) от неудачных попыток приблизиться к любимой, пережитое Нарциссом, отразилось на увиденном им лице. Нарцисс подумал по ошибке, что его возлюбленная в отчаянии, и это пробудило в нем желание спасти ее, помочь ей, он страдал не только от неудовлетворенных эротических желаний, но и от невозможности избавить от страданий объект любви. В конце концов, он зачах от тоски и умер. Нарцисс был превращен в цветок, который носит его имя.

Согласно этому мифу, древние греки не верили в любовь к себе как первичное условие, а видели причину в сложном характере объектной любви. Действительно, именно тот факт, что Нарцисс пережил все эмоции, присущие объектной любви (от эротического желания до заботы о страдающем объекте и стремления помочь, вернуть последнему счастье), и составляет его наказание за причиненную Эхо боль неразделенной любви. В то время как объективно он любил самого себя (свое отражение), субъективно он любил другого человека. Как следствие вины за отвергнутую Эхо, он был обречен скорбеть о недостижимом (потерянном) объекте и впасть в суицидальную депрессию.

Не пытаясь полностью проанализировать этот миф, добавим еще одно замечание касательно деталей описанной картины: Нарцисс, смотрит в воду и созерцает свое отражение, которое он воспринимает как объект. Более глубокий смысл открывается здесь, если применить известное правило интерпретации, выводя противоположное из сказанного. Нарцисс смотрит в окружающий мир, в воду, но бессознательный смысл противоположен: он смотрит внутрь себя. Здесь, следовательно, описывается бессознательная фантазия об объекте (любви) внутри субъекта, и это является основой для идентификации субъекта с объектом, представленной в «явном» содержании мифа образом зеркального отражения субъекта, принятого по ошибке за объект. То, что Нарцисс был сыном Нимфы, придает его переживаниям дополнительную остроту.

Следует заметить, что древнегреческое понимание нарциссизма близко к выводам Мелани Кляйн, к которым она пришла эмпирически, исследуя детские фантазии в процессе анализа.

Развитие в психоанализе