Кушетка. Ее значение и использование в психотерапии

Влияние культуры на применение кушетки

Психоанализ оказал тонкое, но несомненное влияние на интеллектуальные течения двадцатого столетия. Труды Фрейда во многом повлияли на развитие всех общественных наук и были включены в конвенциональную мудрость нашей культуры и ее институций.

В свою очередь, сам психоанализ как профессия должен был принять во внимание установки и ожидания среды, в которой он действует и как наука, и как терапия. Аналитики как члены общества сознательно и бессознательно знают о многих силах, которые могут повлиять на их работу. Они должны учитывать их при выполнении своих задач. Например, продолжая традиционное использование кушетки, аналитик непосредственно имеет дело с возражениями со стороны многих пациентов. Многие из тех пациентов, которые прежде сидели и хихикали вместе с другими над абсурдностью лежачего положения и теми несчастными, которые вынуждены его принимать, потом сами просятся лечь на кушетку. Теперь им требуется физическая пассивность и вербальная активность.

Концепции пассивности следует уделить некоторое внимание. Терапевтов из Азии часто поражает агрессивное поведение по отношению к терапевту со стороны человека нашей культуры, обращающегося за помощью. И это верно, что пациент часто очень агрессивен по отношению к терапевту («Почему это Вы мне не помогаете? Вы должны мне помогать!»), и, в то же время, в контрасте с этой агрессивностью, пассивен в выполнении предписаний по лечению его болезни («Я не могу ничего поделать») ( Ahsen , 1966).

Курт Адлер ( Kurt Adler , 1967; 325), сын Альфреда Адлера, рассматривает использование кушетки как продвигающее не только идею пассивности, но и идею неполноценности/превосходства в аналитических отношениях. Он пишет:

«В соответствии с потребностью сотрудничать в анализе, идеальная ситуация для пациента и аналитика — сидеть лицом к лицу, как с равным товарищем. Почти все пациенты чувствуют, что находятся в положении неполноценности, когда они лежат на кушетке, в то время как аналитик по-барски сидит над ними. Хотя перенос усугубляется, развитие истинных человеческих отношений в такой неравной позиции становится по сути невозможным. В случаях психоза, когда пациенты испытывают отчаянную потребность подружиться с реальностью, войти с ней в более принимающие отношения, решающе важные отношения с аналитиком как другом и человеком являются необходимыми узами. Положение лежа не помогает тут ничуть, а, скорее, усугубляет нереальность. Если, однако, пациент просит позволения лечь на кушетку, ему, конечно, надо это позволить, после того, как обсуждены причины его просьбы. В начале анализа пациент может потребовать этого, потому что ему стыдно раскрывать определенные вещи, глядя в лицо аналитику. Все мои пациенты, которые обращались с этим запросом, через какое-то время принимали решение сесть и глядеть мне в лицо. Во всех случаях надо рассматривать причины отношений лицом к лицу».

В соответствии со своим взглядом на терапию Адлер видит необходимость обеспечить своих пациентов теплыми и позитивными отношениями в качестве средства разрешения психического стресса. Он видит задачу терапевта в том, чтобы дать клиенту ориентацию в реальности и снабдить его связью с другим человеческим существом. Понятно, что лежачая позиция в данном случае противоречит концепции лечения. Некоторые психоаналитики ( Spotnitz , 1969), однако, не согласились бы, что этот подход обязательно поможет психотическому пациенту. Они утверждают, что психотическая личность нуждается в том, чтобы почувствовать и выразить гнев, и слишком позитивный подход терапевта тормозит это выражение.

Юнгианские аналитики тоже озабочены психологической позицией, возникающей, когда аналитик смотрит сверху вниз на лежащего пациента. Герхард Адлер ( Gerhard Adler , 1967; 347) говорит:

«Эта техническая разница во внешнем положении выражает, в то же время, фундаментальную разницу во всей установке относительно пациента. Если вы сидите позади пациента так, что вас не видно, вы символически занимаете позицию полной недоступности, позицию высшего существа, против которого собственная личность пациента и его ценность обращаются в ничто; вы загоняете пациента в его невроз. С другой стороны, сидеть лицом к лицу — значит символически признавать, что пациент действительно в определенном отношении болен, но, тем не менее, он сам все еще существует как независимая целостность».

Это утверждение не совпадает со многими нашими культуральными предпосылками. Сидеть лицом к лицу может означать полное отрицание болезни, тогда как положение лежа в присутствии другого человека, который сидит, может быть признанием заболевания. Кроме того, то, что пациент не видит терапевта, не обращает само по себе личность пациента и его ценность в ничто. Если же это происходит, то причиной этому обычно бывает, скорее, личность терапевта и характер их отношений с пациентом, чем их расположение в пространстве. Большинство пациентов, заканчивающих психоаналитическое лечение, проходившее на кушетке, испытывают высшее чувство собственной ценности, которого у них не было, когда они начинали свой анализ.

Чаще всего пациент лишь для виду хочет измениться, а на самом деле хочет, чтобы его аналитик изменил бы его окружение так, чтобы ему не было нужды изменять собственное поведение. За многими требованиями к терапевту стоит пассивность: «Снимите шефа с моей шеи», «Остановите поток критики моего мужа», «Сделайте так, чтобы отец давал мне деньги». В то же время вне терапии пациент неизменно вовлекается в различного рода деятельность (отыгрывание или действие вовне) или такое поведение, которое увековечивает его страдание, от которого он хочет, по его заявлениям, освободиться путем лечения.

Кушетка играет роль в процессе, который имеет тенденцию переворачивать активные и пассивные компоненты ситуации. Начиная лечение, пациент входит в пассивную роль по отношению к своему заинтересованному, но бездеятельному терапевту, и от него ожидает все более активной роли в рамках его болезни. Став более активным, пациент в конце концов начинает говорить о том, что он думает, чувствует и вспоминает — так, чтобы картина его конфликтов могла сложиться как можно полнее. Неизбежно проявляются сопротивления этой вербализации. Когда эти группы сопротивлений искусно разрешаются, анализ затем позволяет пациенту чувствовать все и все говорить. Затем, когда корни его проблем и их смысл выходят на поверхность, они могут быть поняты и проработаны.

Наша культура учит нас агрессивно бросать вызов авторитету. Если пациента просят лечь на кушетку, он может спросить: «А зачем это?» Если пациентке рекомендуют не скрещивать ноги, она тоже может потребовать объяснений. Подобные установки контрастируют с установками, преобладающими в таких странах, как Индия, где пациент занимает очень пассивное, подчиненное положение по отношению к врачу, веря в то, что любое и каждое его распоряжение делается в интересах лечения, за которым он и пришел. Врача очень редко спрашивают, почему он делает то, что делает ( Ahsen , 1966). Таким образом, в нашей культуре вызов пациента психотерапевту прямо противоречит его обычному пассивному подчинению предписаниям врача, пусть даже использование лежачей позиции в лечении может иметь еще одно, особое, терапевтическое значение. Большинство пациентов, покидающих кабинет врача, не знают, что же такое им прописали, но от психотерапевта они требуют объяснений, зачем он использует кушетку.

Это можно объяснить преобладающей в нашем обществе установкой на открытый и прямой вызов, особенно авторитетной фигуре. Это может быть плод недоверия, существующего между родителем и ребенком. Пациенты, которых мы рассматриваем, часто с едва прикрытой готовностью вербально выражают враждебность к своим родителям, в ситуации лечения и вне ее. Неудивительно, поэтому, что сходные открыто дерзкие и недоверчивые установки привносятся ими в ситуацию лечения и направляются на аналитика.

Этой вызывающей установке «Попробуй докажи это мне» часто сопутствует воинственная пассивность, означающая «Попробуй сделай это мне». После того, как он объяснит терапевту, что с ним не так (то есть, расскажет о своих симптомах), такой пациент приготовляется ждать от терапевта рецепта. А психоаналитический процесс идет в разрез с этими ожиданиями. Говорит, по большей части, именно сам пациент, и именно он в конце концов выдает ту информацию, которая и ведет к созданию «рецепта» его собственного излечения. Когда лечение идет успешно, пациент научается быть физически пассивным на кушетке и активным в своей речи и выборе тем.

В то время как аналитику может хотеться более сотрудничающей реакции со стороны пациента, этот вызов не обязательно является помехой. Его можно рассматривать как конфликт, который следует изучать и понимать как сопротивление, что ведет к разрешению невроза. Предложение лечь на кушетку может подействовать в этом процессе как катализатор, потому что оно поможет быстрее отбросить искусственный покров сотрудничества, скрывающий сердитый вызов пациента. Проработка вызова как сопротивления ведет к возможности реального сотрудничества, без которого аналитик не может прийти к здоровому заключению.

Культуральные ожидания, фрустрируемые кушеткой

Занимая лежачую позицию, анализируемый пассивен физически. Он должен, вдобавок, на время оставить обычную отзывчивость к поведению другого по отношению к нему, которой требует наша культура. Когда доходит до разговора, мы приучены занимать агрессивную позицию «глаза в глаза». Большинство людей предпочитает глядеть на человека, к которому они обращаются. Соответственно, они чувствуют неловкость и уязвимость, разговаривая с кем-то, кого они не видят. Исключение из этого — растущее использование телефона как невизуального канала коммуникации. Большинству людей вполне удобно разговаривать по телефону с невидимым собеседником. Но некоторые люди все же, как известно, жалуются: «Я словно разговариваю со стенкой», — как жалуются они и когда впервые ложатся на кушетку.

Тем не менее, было бы ошибкой считать, что аналитик, пусть даже он находится вне поля зрения пациента, выброшен им из головы. Малейший шорох, вздох, скрип кресла могут иметь глубокое значение для человека на кушетке. Вид аналитика в начале часа может наложить отпечаток на всю остальную сессию.

То, что один человек наблюдает, а другого человека наблюдают, имеет важный смысл для терапии. Этот взгляд прекрасно представлен Бэйтсоном и Рюшем ( Bateson & Ruesch , 1951; 271-272):

«Для иллюстрации стоит упомянуть любопытную деталь, отличающую строго фрейдистскую аналитическую сессию от большинства остальных систем с двумя участниками. Когда пациент лежит на кушетке, а аналитик сидит в кресле за головой у него, то он, хоть не слишком хорошо, но, вероятно, достаточно видит позу и выражение лица пациента, а пациенту видеть терапевта не дано. Асимметрия терапевтической ситуации, которую создает это взаимное расположение участников, несомненно, очень сложна и, конечно, меняется от терапевта к терапевту и пациента к пациенту. С точки зрения данной дискуссии, важно, что пациент получает от аналитика только вербальные сообщения, и потому имеет максимальную свободу для выстраивания фантазии об аффективных аспектах личности аналитика. Эта фантазия может быть позже исследована при анализе переноса. Сперва пациент, по привычке, пытается делать заключения об аналитике, чтобы скроить свои слова по фигуре этого человека. Позже он, возможно, откроет, что в терапевтической ситуации такое выкраивание затруднительно, и тогда он вынужден будет говорить и действовать, будучи "самим собой", при минимальной помощи таких интроецированных образов».

Здесь тоже, как мы видим, подчеркивается, что возможные интроекция, проекция и, в конечном счете, регресс (в рамках переноса) — черта более характерная для лежачей позиции, чем для обычного положения двух человек лицом к лицу. Кушетка — ценное дополнение, которое может помочь пациенту выразить все свои мысли и чувства, вложенные в ранние неразрешенные конфликтные ситуации.

Основы для позиции невидимости аналитика

Глядеть на другого или быть под его взглядом очень важно, причем не только для пациента, но и для аналитика. Многие критики психоанализа и так называемого «культа», его окружающего, указывают на Фрейда как на дудочника, под чью дудку пляшут все аналитики. Они утверждают, что работающие в его традиции специалисты подражают Учителю, который предпочитал пользоваться диваном из-за личной идиосинкразии — не выносил, чтобы на него глазели.

Колтрера и Росс ( Coltrera & Ross , 1967; 44), говоря об отношении Фрейда ко взгляду на него другого человека, писали:

«Обращаясь к вопросу о ритуале кушетки, в противоположность сидячей позиции, он вспоминал, что в начале его работы она была особенно унизительна для американских пациентов, и относил введение кушетки ко временам гипноза и к своей личной нелюбви к тому, чтобы на него подолгу смотрели. Однако это все вещи внешние по отношению к тому факту, что когда человек ложится на кушетку, это облегчает свободный поток его мысли. Эта позиция не дает пациенту "читать" на лице аналитика и предотвращает слабое развитие переноса».

Фрейд был чутким учеником в своей науке и психотерапевтом par excellence , и, возможно, его взгляд отражает нечто, свойственное аналитику, его природу и пригодность для своей работы.

Айзендорфер ( Eisendorfer , 1959; 376) пишет:

«Возможно, сердцевиной профессиональной пригодности психоаналитика-мужчины является его психологически доступная латентная женственность и соответствующая пассивность. Именно эта составляющая его личности вносит вклад в его способность ждать и прислушиваться, в то время как бессознательное пациента стремится появиться на свет сознания. Агрессивная мужская тенденция быта делающим должна быть подчинена этой пассивной способности слушать и понимать».

Это замечание по поводу личностной черты, доступной латентной женственности, может помочь нам в понимании нелюбви аналитика к тому, чтобы на него смотрели длительное время, и в понимании смысла этой нелюбви. С одной стороны, это может быть симптомом конфликта между активным и пассивным аспектами его личности. Если этот конфликт остается неразрешенным, аналитик склонен схоронить его поглубже. Для него «с глаз долой» может быть «из головы вон». С другой стороны, в ситуации глаза в глаза, людям постоянно приходится справляться со своими агрессивными импульсами. Если аналитику нужно все время следить за выражением своего лица, он устает и начинает отвлекаться. Ему вовсе не обязательно, чтобы пациент реагировал на выражение его лица или жесты, и использование кушетки облегчает это желание, при этом отказывая пациенту в получении визуальной обратной связи.

Отто Феничел ( Otto Fenichel , 1945) считает стыд мотивом защиты против эксгибиционизма, а скопофилию — основой нежелания стать объектом подглядывания. «Мне стыдно» означает: «Я не хочу, чтобы на меня смотрели». Стыд можно связать с чувством вины аналитика. Как и у любого другого, у него могут быть чувства и мысли, которые он предпочел бы не раскрывать. Согласно Феничелу ( Fenichel , 1945), люди, чувствующие себя пристыженными, прячутся.

Исследуя нелюбовь аналитика к тому, чтобы на него смотрели, Гринсон ( Greenson , 1967; 399) говорит:

«Еще одной характерной чертой психоанализа, которая отличает его от других видов психотерапии, является его особая настойчивость на структурировании отношений между пациентом и терапевтом таким образом, чтобы ускорить развитие невроза переноса. Чтобы облегчить развитие невротических реакций переноса, необходимо, чтобы аналитик вел себя иначе, чем это бывает во всех прочих отношениях пациент-врач. Я говорю здесь о том, что можно сформулировать коротко как депривирующее инкогнито - поведение психоаналитика. Это приводит нас к вопросу: какая мотивация может сподвигнуть человека строить карьеру в области, где одна из главных задач — вести себя как относительно безответный чистый экран для пациента, так, чтобы тот мог проецировать и смещать на этот экран неразрешенные и защищаемые имаго своего прошлого?

Этот аспект психоаналитической техники быстрее приходит, видимо, к некоторым аналитикам, склонным к изоляции, уходу и невовлеченности. Трудности возникают, когда эти аналитики оказываются неспособны изменить свои установки и технику, если ситуация того требует. На меня произвело большое впечатление, когда я обнаружил, что так много аналитиков робеют и чувствуют неловкость во время первоначальных интервью, когда им приходится сидеть лицом к лицу с пациентом. Они склонны уменьшать число первоначальных интервью, чтобы как можно скорей достичь безопасности и комфорта своей позиции за изголовьем кушетки. Анализ проходящих подготовку кандидатов со сходными проблемами открывает, что они страдают формой страха сцены, который скрывает вытесненные эксгибиционистские импульсы и генерализованную агрессивизацию и сексуализацию своего взгляда и чужого взгляда на себя. Положение за кушеткой предоставляет им возможность смотреть без того, чтобы смотрели на них».

Элла Фримен Шарп ( Ella Freeman Sharpe , 1950) показывает, что аналитик, самим выбором своего занятия, хочет заглянуть внутрь пациента. Он хочет «порыться» там, чтобы получить некое бессознательное удовлетворение от уничтожения личных тревог. Однако, в более сознательной форме, «для пациента рассматривание аналитика может быть частичным отыгрыванием эротического переноса», на который аналитика просят дать какой-то ответ. По веским терапевтическим, а равно и теоретическим соображениям, аналитик, следовательно, может не хотеть, чтобы на него смотрели, не говоря уж о том, что он устает от своего контрпереносного ответа на постоянный визуальный надзор.

Процитируем Шарп ( Sharpe , 1950; 21):

«Положение лежа на кушетке дает больше свободы и удобства пациенту, да и аналитику тоже. Чем свободнее аналитику слушать, тем легче может продвигаться анализ». Кнапп (К n арр, 1954; 186) провел исследование использования слуха:

«Далее, акт слушания вносит вклад в функции Супер - Эго и Эго, а также в инстинктивное удовлетворение. Он остается в подчинении у главной сенсорной репрезентации реальности — зрительной, но расширяет ее границы. Мы "бросаем взгляд в будущее", чтобы составить наши самые главные планы, но "навостряем уши", чтобы различить нюансы и отзвуки. Ухо может служить "щупальцем", вытягивающим жемчужины из моря слов, и исследующим глубины, недоступные зрению.

Ухо может служить и более пассивным связующим звеном. Мы "развешиваем уши", они страдают, когда "вянут" или "отваливаются". Метафора говорит о том, что мы сеем в уши вербальные семена, и они прорастают. "Шепнуть словечко" (или, на жаргоне, "капнуть на мозги", "повесить на уши лапшу") кому-то означает внедрить в него идею».

Культуральные размышления о применении техники

Конечная задача аналитического процесса — разрешение эмоциональных конфликтов пациента. Аналитический процесс должен быть экономичным, социально приемлемым и технически эффективным. Применение кушетки облегчает процесс.

Психоаналитическая техника использует и расширяет теорию, чтобы привести к эмоциональным изменениям или развитию индивида. Поскольку психоаналитическая теория считает, что определенные физические факторы, факторы культуры, окружения способствуют эмоциональному росту, то использование этих факторов в лечении должно стать частью его техники. Для иллюстрации таких отношений теории и техники мы можем упомянуть метод родов, введенный французским акушером Лебуайером ( Leboyer , 1973), согласно которому роды проходят в полутьме, потому что глаза ребенка должны привыкать к свету постепенно. Он считает, что эмоциональному росту ребенка будет способствовать благоприятный послеродовый опыт. Ребенка берут от матери потихоньку, доктор гладит его и нашептывает ему что-то; все шумы сведены к минимуму. Многие матери с определенностью заявляли, что эти дети счастливее, меньше боятся жизни и спокойнее своих сиблингов, рожденных более типично.

Интересно, что полутьма психоаналитического кабинета и расслабление пациента в лежачей позиции создает такие условия, которые, как надеются, облегчают новое, более прогрессивное рождение личности пациента. Может быть, благодаря знакомству с гипнозом, Фрейд случайно наткнулся на эту технику даже прежде чем выработал полностью какую-либо теорию ( Waelder , 1964).

Ференци ( Ferenczi , 1956; 187), верный союзник Фрейда, во многом предвосхитил Лебуайера: он использовал свой аналитический инсайт, чтобы описать идеальные для ребенка послеродовые переживания.

«Его кладут поближе к теплу матери или заворачивают в мягкие подогретые пеленки, очевидно, чтобы дать ему иллюзию защищающего материнского тепла. Его глаза берегут от зрительных стимулов, а уши — от шума и дают ему возможность дальше наслаждаться внутриутробным отсутствием раздражений, или, покачивая дитя и тихо напевая ему монотонную ритмичную колыбельную, создают легкие и монотонные ритмичные стимулы, от которых ребенок не был избавлен и в утробе (покачивающиеся движения матери при ходьбе, ее сердцебиение, приглушенные шумы, которым удавалось проникнуть извне)».

При технике, соответствующей теории, надо полагать, что полутьма, расслабленная лежачая позиция, отсутствие зрительной ориентации на другого человека и спокойное окружение не только повторяют лучшую послеродовую обстановку, но и максимально стимулируют возможность эмоциональной перестройки и роста любого человека при благоприятной помощи суррогатной матери, аналитика.

Иная возможная реакция на предоставление условий такого рода — ускорение регресса, эмоциональное отступление к более раннему способу отношений с окружением. Хотя, с точки зрения аналитика, этот регресс благоприятен для его цели, пациент будет естественно, сопротивляться этой процедуре. У него выработан, эмоционально и культурально, «условный рефлекс» — стремление избегать ситуаций, где его могли бы воспринять как беспомощного и пассивного, хоть чем-то похожего на ребенка. Эта неохота или страх у некоторых людей должны быть разрешены, прежде чем лечение сможет спокойно продвигаться.

У многих будущих пациентов складываются позитивные ожидания от психоанализа, включающего использование кушетки, еще до того, как они переступят порог кабинета. Этим ожиданиям могло способствовать то, что они слышали от друзей, описывавших свое лечение, видели по телевизору и в кино, прочли в популярной литературе или (самое обычное) заметили на карикатурах, которые дружно изображают пациента лежащим на кушетке. Когда же их приглашают на кушетку, они могут на секунду заколебаться, но пока у них нет особых конфликтов относительно лежачей позиции, то они обычно сотрудничают. После некоторой начальной неловкости, пациент принимает кушетку как часть процесса лечения. Если лечение имеет благоприятный исход, взгляд пациента на аналитика и его технику будет, вероятно, позитивным. Кушетка может стать символом этого благоприятного исхода.

Символическое значение кушетки

Блестящее зеркальце на лбу доктора говорит о том, что это врач «ухо-горло-нос», черный резиновый молоточек говорит о невропатологе, скальпель — о хирурге, а психоаналитика узнают по кушетке в его кабинете. Кушетка так явно предполагает психоанализ, что аналитический автор, Спотниц, назвал свою книгу «Кушетка и круг» ( Spotnitz , 1961), где круг репрезентирует групповую терапию, а кушетка — психоанализ. Другой автор, Мозер, озаглавил автобиографический очерк о своем собственном психоаналитическом лечении «Годы ученичества на кушетке» ( Moser , 1977). Еще пример символического значения кушетки встречаем у Литтла ( Little , 1967), описывающего психоанализ пациента, который, увидев живого паука в кабинете терапевта, высказался о символическом сходстве паука с его паутиной и аналитика с его кушеткой. Мозер также дает иллюстрацию того, как именно кушетка может репрезентировать аналитика.

Выбирая объект или образ, который будет представлять собой метод, идею или профессию, мы пользуемся естественным законом, законом символизма ( Circot , 1962). Символизм неотделим от ткани всего человеческого общения, фактически, он и составляет ее основу. Наши самые ранние формы письменной речи, клинопись и иероглифы, являются символическими репрезентациями слов. Буквы нашего алфавита символически представляют собой звуки нашего речевого общения, а написанное слово — символ того, что оно репрезентирует.

Герхард Адлер ( Gerhard Adler , 1967; 343), последователь Карла Юнга, описывает восприятие кушетки как символа в явном виде: «Все "за" и "против" кушетки и кресла много раз обсуждались и поэтому хорошо известны. Два предмета мебели стали почти что символами отношения к анализу. Кушетка и аналитик, сидящий за ее изголовьем, ясно нацелены на то, чтобы установить по возможности (я в эту возможность не верю) "внеличную" и "объективную" фигуру аналитика. Очевидно, что это составляет один из защитных механизмов аналитика и играет важную роль в контрпереносе. Доводы в пользу кушетки достаточно хорошо известны, чтобы упомянуть их лишь мимоходом: пациент свободен использовать аналитика для своих фантазий переноса; создание "зависимой" позиции для того, чтобы легче всплывал инфантильный материал; помогает расслабиться и настроиться на свободные ассоциации и т.д. Кушетка также может позволить пациенту выработать нечто вроде интеллектуальной отстраненности от своего бессознательного материала; но все эти особые соображения, которые в любом случае будут разными с разными пациентами, вторичны по отношению к принципу, лежащему в основе использования кушетки или кресла. Кресло выражает большую гибкость в аналитической ситуации».

Символизация — это бессознательный процесс, посредством которого определенные эмоциональные значения смещаются с одного объекта на другой. Тем самым вытесненные желания могут добиться некоторого замаскированного удовлетворения, так как бессознательное, не принятое во внимание, остается в неведении относительно использования символов.

Фрейд показывает важность символов в психологических процессах. Он объясняет, что определенные символы являются входными дверьми, сквозь которые бессознательные идеи могут достичь сознательного выражения, предлагая нечто более социально приемлемое для обозначения вытесненных неприемлемых мыслей или идей ( Freud , 1900). Мы можем рассматривать символы во фрейдистском смысле термина, как обладающие экономическими, топографическими и динамическими характеристиками. Экономическими — в том смысле, что выбор символа осуществляется так, чтобы обеспечить вытесненной мысли или идее наибольший катексис (или эмоциональную разрядку) при наиболее социально приемлемых обстоятельствах. Символ имеет топографическую функцию с различным местоположением смыслов, потому что он имеет значение на бессознательном, предсознательном и сознательном уровнях. В более поздней формулировке Фрейда символ может быть также объяснен в рамках Эго, Ид и Суперэго. Символизируемый объект имеет динамические аспекты — бессознательная часть объекта стремится к осознанию, несмотря на продолжающиеся процессы торможения со стороны Эго и Суперэго.

Топографически, не все значения кушетки обязательно находятся на глубоко бессознательном уровне. Многие близки к поверхности. Например, думать о психоанализе на языке кушетки — удобное средство мысленно охватить с легкостью большую группу понятий. Многие люди, узнав о ком-то, что он психотерапевт, спрашивают: «А кушетка у Вас есть?» Когда есть сомнения о роде работы специалиста, то связь его и кушетки позволяет установить, какой именно терапией он занимается. На этом уровне кушетка исполняет ту же функцию, что и аббревиатура при письме, то есть функцию сокращения.

В противоположность таким объектам как книжный шкаф или пепельница, аналитическая кушетка динамична в своей постоянной игре значений. Эти значения, для которых кушетка служит агентом, постоянно стремятся к выражению. По этой причине она часто встречается в сновидениях и фантазиях как пациентов, так и терапевтов. Это помогает объяснить, почему кушетка — такой популярный и готовый объект высмеивания в карикатурах и шутках. Одной идеи кушетки достаточно, чтобы вызвать гнев у некоторых людей и насмешку у других.

Как флаг, символ страны, является объектом уважения и эмоциональным стимулом, так и кушетка в качестве символизирующего агента становится реципиентом установок по отношению к символизируемому ею объекту — психоанализу. Мы вынуждены изучать кушетку, потому что много значит предмет, который она репрезентирует, то есть, сам психоанализ. Годы и годы она репрезентировала не только положение пациента во время психоаналитического лечения, но и психоанализ как образ мысли о психических и социальных проблемах.

Из 36 систем психотерапии, выделенных Харпером, только две или три используют лежачую позицию, только немногие недирективны, и немногие имеют дело с психическими процессами, которые мы называем «бессознательными» ( Harper , 1959). Психоанализ один специализируется во всех трех областях. Несмотря на скромную позицию, которую он занимает по числу терапевтов и пациентов, психоанализ привлекает к себе непропорционально большое профессиональное и непрофессиональное внимание. Дискуссии о психоанализе как форме терапии возникают почти ежедневно на страницах популярных газет и журналов.

Для других профессионалов в области психического здоровья психоанализ может представлять собой подход к лечению, который часто прямо противоположен пониманию человеческого сознания 1 эмоциональных расстройств. Те, кто противится психоанализу, почти без исключения хватаются за использование кушетки в качестве места приложения их критики.

Кушетка. Ее значение и использование в психотерапии

Книга доктора Стерна заполняет существенный пробел в научной литературе. Это серьезное и всестороннее исследование посвящено самому заметному предмету обстановки аналитического кабинета. Автор собрал мнения о кушетке и ее использовании в психоаналитической терапии множества терапевтов, пациентов и сторонних наблюдателей. Кушетка рассматривается в свете исторического развития аналитической теории и практики с самых разных точек зрения: как предмет шуток, как угрожающий символ психоанализа и пр. Отдельные главы посвящены вопросам техники.