Стерн Д. — Межличностный мир ребенка — Глава 4. Ощущение ядерной самости: I. Самость/другой

Глава 4. Ощущение ядерной самости: I. Самость/другой

В возрасте двух или трех месяцев младенец производит впечатление совсем иного существа. Участвуя в социальном взаимодействии, он кажется более интегрированным. Похоже на то, что все его действия, планы, аффекты, восприятия и познавательные способности могут задействоваться и на некоторое время фокусироваться на межличностной ситуации. Он стал не просто более социальным, или более регулируемым, или внимательнее, или умнее. Похоже, он достиг межличностной соотнесенности с организующей позицией, которая, производит впечатление, что у него уже есть интегрированное ощущение себя как отдельного и связного тела, присутствует контроль собственных действий, обладание собственной аффективностью, чувство непрерывности и ощущение других людей как отдельных участников взаимодействия. И мир уже начинает относиться к нему как к завершенному человеку, обладающему интегрированным ощущением самого себя.

Несмотря на это вполне определенное впечатление, преобладающие взгляды клинической теории развития не описывают интегрированное ощущение самости младенца. Вместо этого распространено представление о том, что младенцы проходят через длительный период недифференцированности самость/другой и лишь медленно, иногда к концу первого года жизни, дифференцируют ощущение самости и другого. Некоторые психоаналитические теории развития, наиболее влиятельным примером которых являются теории Малер, предполагают, что на фазе недифференцированности младенцы переживают состояние слияния или «дуального единства» с матерью. Это фаза «нормального симбиоза», продолжающаяся приблизительно со второго по седьмой или девятый месяц. Это состояние дуального единства предположительно является фоном, от которого младенец постепенно сепарируется и проходит индивидуацию, чтобы обрести ощущение самости и другого. Академические теории не слишком отличаются от психоаналитических в том смысле, что в тех и других предполагается медленное появление самости после длительного периода недифференцированности.

Недавно полученные сведения о младенцах позволяют усомниться в этих общепринятых графиках и последовательностях, и в большей степени они соответствуют нашему впечатлению об изменившемся младенце, который может иметь — и, скорее всего, имеет — интегрированное ощущение самости и другого. Эти новые находки подкрепляют представление о том, что первоочередной задачей младенца при создании межличностного мира является формирование ощущения ядерной самости и ядерного другого. Эти данные также подтверждают представление о том, что эта задача в значительной степени достигается в период между двумя и семью месяцами. Далее, предполагается, что способность переживать слияние или поглощенность, описанная в психоанализе, вторична и зависит от уже существующего ощущения самости и другого. Новые предложенные графики переносят появление самости на значительно более ранние сроки и переворачивают последовательность задач развития. Сначала идет формирование самости и другого, а лишь затем становится возможным переживание поглощенности.

Прежде, чем исследовать эти новые данные, нам следует задаться вопросом, какого рода ощущение самости младенец будет обнаруживать или создавать, помимо ощущения появляющейся самости, которое присутствовало в первые два месяца?

Природа организованного ощущения самости

Первая организующая субъективная позиция относительно самости должна находиться действительно на базисном уровне. Предположительный список переживаний, доступных младенцу и необходимых для формирования ощущения ядерной самости, включает в себя: (1) самость как авторство, в смысле авторства собственных действий и отсутствия такого авторства по отношению к действиям других людей: обладание волей, контролем над собственными действиями (ваша рука двигается тогда, когда вы этого хотите) и предвидение последствий собственных действий (когда вы закроете глаза, станет темно); (2) самость как связность, то есть ощущение себя нефрагментированной физической целостностью с определенными границами и локусом интегрированных действий, как при движении (поведении), так и в состоянии покоя; (3) самость как аффективность, переживание паттернов внутренних качеств чувства (аффектов), которые относятся к другим переживаниям самости; (4) самость как история, ощущение продолжительности, непрерывной связи с собственным прошлым, когда вы «продолжаете жить» и можете меняться, в то же время оставаясь тем же самым. Младенец отмечает регулярность в потоке событий.

Эти четыре переживания самости вместе взятые образуют ощущение ядерной самости. Это ощущение ядерной самости, таким образом, является эмпирическим ощущением событий. В нормальном варианте оно принимается как само собой разумеющееся и действует за пределами осведомленности. Здесь определяющий термин — «ощущение», в отличие от «концепции», «знания», «осведомленности» о самости и другом. Акцент стоит на осязаемой эмпирической реальности вещества, действия, ощущения, аффекта и времени. Ощущение самости — не когнитивный конструкт. Это эмпирическая интеграция. Это ощущение ядерной самости будет основой всех более развитых ощущений самости, которые появятся позже.

Такие четыре переживания самости выбраны обоснованно с клинической точки зрения и с точки зрения развития в том смысле, что они необходимы для психического здоровья взрослого. Лишь в глубоких психозах мы видим существенное отсутствие этих четырех переживаний самости. Отсутствие авторства может проявляться в кататонии, истерическом параличе, дереализации и в некоторых параноидных состояниях, при которых авторство действия становится преувеличенно важным. Отсутствие связности может проявляться в деперсонализации, фрагментации и психотических переживаниях слияния или поглощенности. Отсутствие аффективности может наблюдаться при ангедонии в некоторых видах шизофрении, а отсутствие непрерывности — при фугах и других диссоциативных состояниях. Ощущение ядерной самости возникает в результате интеграции всех этих четырех основных переживаний самости в социальную субъективную позицию. Каждое из этих переживаний самости может рассматриваться как инвариант самости. Инвариант — это то, что не меняется, когда меняется все остальное. Чтобы убедиться, что ощущение ядерной самости формируется в первую половину первого года жизни как первичная социальная задача, необходимо удостовериться в том, что младенец имеет соответствующие возможности находить необходимые инварианты самости (авторство, связность и т. д.) в каждодневной социальной жизни, а также обладает способностью идентифицировать эти инварианты самости и способностью интегрировать все эти инварианты самости в единую субъективную позицию. Начнем с предоставляющихся возможностей.

Естественные возможности для идентификации инвариантов самости

Период приблизительно от двух до шести месяцев — это, возможно, исключительно значимый социальный период жизни. К двум-трем месяцам появляется социальная улыбка, направленная на других вокализация, жадно ищется взаимный взгляд, полнее действует заданное предпочтение человеческого лица и голоса, и младенец проходит био-бихевиоральную трансформацию, приводящую к тому, что он становится в высшей степени социальным партнером (Spitz, 1965; Emde et al., 1976). До этих изменений, начинающихся в два месяца, младенец относительно в большей степени вовлечен в социальное поведение, непосредственно связанное с регуляцией его физиологических потребностей — сна и голода. После шести месяцев младенец меняется снова; его увлекает манипуляция внешними объектами, в которой он становится большим специалистом; координация конечностей и координация рука-глаз быстро совершенствуются, и его захватывает интерес к неодушевленным объектам. Пребывая в физиологическом и аффективном равновесии, младенец относительно больше интересуется вещами, чем людьми. В промежутке между этими двумя сдвигами в два и шесть месяцев младенец относительно в большей степени социально ориентирован. Этот короткий период интенсивной и почти исключительной социальности является результатом одновременно недостаточности и предназначения.

С учетом этого оптимального периода интенсивной социальности, как конструируются межличностные взаимодействия, чтобы младенец смог идентифицировать инварианты («островки связности»), которые будут характеризовать ядерную самость и ядерного другого? Это подробно обсуждалось в другой работе (Stern, 1977), а здесь для наших целей кратко отметим следующее:

Во-первых, социальное поведение заботящихся фигур, вызываемое младенцем, как правило, преувеличено и несколько стереотипно. «Сюсюканье с детьми», пример par excellence, характеризуется повышенной частотой, упрощенным синтаксисом и преувеличенными частотными контурами (Ferguson, 1964; Stern, Spieker and MacKain, 1983). «Умильные рожицы» (часто странные, но эффективные гримасы, которые автоматически делают взрослые в отношении младенцев) отмечены преувеличенной полнотой выражения, большей длительностью и более медленной сменой выражений (Stern, 1977). Также преувеличено и поведение взгляда, и взрослые при этом склонны придвигаться поближе, к положениям, наиболее удобным для младенца, чтобы он мог фокусироваться исключительно на поведении взрослого и уделять внимание исключительно ему. Социальное присутствие младенца вызывает такие изменения в поведении взрослого, которые наилучшим образом предназначены для внутренних склонностей восприятия младенца; например, младенцы предпочитают звуки большей высоты, такие как «сюсюканье». В результате младенец уделяет поведению взрослого максимальное значение.

В итоге, именно это поведение заботящейся фигуры представляет собой стимулы, из которых младенец должен извлечь множество инвариантов, характеризующих другого. Соответствие изменений поведения заботящейся фигуры и предрасположенности младенца дает младенцу оптимальную возможность воспринимать те инварианты поведения, которые идентифицируют самость или другого.

Взрослые обычно реализуют это преувеличенное поведение в формате темы и вариации. Пример этого формата в вербальном поведении может звучать примерно так:

«Привет, зайка... да, зайка... что мы делаем, зайка?.. да, что это мы тут делаем?.. что мы делаем?.. ах, мы ничего не делаем?»

Здесь есть две темы: «зайка» и «что делаем». Каждая тема несколько раз повторяется с небольшими вариациями речи или пара-речи.

Тот же формат темы и вариации является правилом для повторяющихся выражений лица или игр с прикосновением к телу. Например, общая игра «сейчас я тебя съем» в форме щекотания, «марширующих пальчиков», заключается в том, что пальцы взрослого маршируют по ногам и туловищу младенца, а затем щекочут ему шею или подбородок, что завершает игру. В эту игру играют снова и снова, но каждый марш пальцев заметно отличается от предыдущего по скорости, временным остановкам, звуковому сопровождению или еще каким-либо признакам. Чем дольше взрослый может привносить оптимальное количество новизны в исполнение каждого последующего раунда, тем дольше он увлекает младенца.

Существуют две причины того, почему взрослые вовлекаются в такого рода варьирующуюся повторяемость (хотя, как правило, они не осознают этих причин). Во-первых, если взрослый будет повторять одно и то же каждый раз, то младенец привыкнет и потеряет интерес. Младенцы быстро определяют, является ли стимул тем же самым, что они только что видели или слышали; если да, то они вскоре прекращают на него реагировать. Следовательно, взрослый, который хочет поддерживать постоянный высокий уровень интереса, должен немного изменять представленный стимул, чтобы младенец к нему не привыкал. Поведение взрослого должно меняться, чтобы младенец оставался тем же; в точности повторяться нельзя. Но тогда почему не делать всякий раз нечто совершенно иное? Зачем использовать вариации темы? Это приводит ко второй причине, а именно, важности порядка и повторяемости.

Одна из основных тенденций психики, постоянно проявляющаяся у младенцев, — тенденция упорядочивать мир, находя инварианты. Формат, в котором каждая последующая вариация будет одновременно знакомой (повторяющаяся часть) и новой (новая часть), идеально подходит для того, чтобы младенцы учились идентифицировать межличностные инварианты. Они начинают узнавать сложное поведение и определять, какие его части можно, так сказать, удалить, а какие оставить, чтобы оно оставалось тем же самым. Они получают урок идентификации инвариантных черт межличностного поведения.

Использование преувеличенного поведения, вызванного младенцем, и его организация в формат темы и вариации осуществляется взрослым не для того, чтобы учить младенца искать межличностные инварианты. Это побочный эффект. А осуществляется это для того, чтобы помогать младенцу регулировать уровень возбуждения в пределах диапазона переносимости (и чтобы сами родители не заскучали).

У каждого младенца есть свой оптимальный уровень возбуждения, который ему приятен. За пределами этого уровня возбуждения переживание становится неприятным; а ниже определенного уровня переживание тоже перестает приносить удовольствие, поскольку становится неинтересным. Оптимальный уровень — это, по сути, некий диапазон. Оба партнера приспосабливаются к тому, чтобы младенец оставался в его пределах. С одной стороны, взрослый регулирует уровень активности в выражениях лица, звуках, жестах и движениях тела — то есть стимулирующих событиях, которые определяют уровень возбуждения младенца. Оптимальному диапазону возбуждения каждого младенца соответствует оптимальный диапазон стимуляции. С достаточной чувствительностью соотнося такие параметры как степень возбуждения и количество вариаций с уровнем возбуждения младенца на данный момент и направлением его предсказуемого изменения, взрослый приходит к оптимальному диапазону стимуляции.

С другой стороны, младенец также регулирует уровень возбуждения, используя отведение взгляда для отказа от тех стимулов, которые перешли за оптимальные пределы, а также взгляд и выражение лица для поиска и поощрения новых или более высоких уровней стимуляции, когда уровень возбуждения падает слишком низко (Brazelton et al., 1974; Stern, 1974a, 1975; Fogel, 1982). Когда мы видим, как младенцы играют свою роль в этом взаимном регулировании, сложно не прийти к выводу, что они ощущают присутствие отдельного другого и ощущают свою способность менять поведение этого другого, а также собственные переживания.

При таком взаимном регулировании младенцы получают богатый опыт регуляции своего уровня возбуждения и регуляции, при помощи сигналов, уровня стимуляции со стороны отзывчивого взрослого. Это начало функции управления. Младенцы также получают богатый опыт со взрослым как регулятором их уровня возбуждения, то есть совместного бытия с другим, который помогает их саморегуляции. Это лучше всего можно наблюдать в стереотипных играх родителя и младенца, характерных для этого жизненного периода (Call and Marshak, 1976; Fogel, 1977; Shaffer, 1977; Stern et al., 1977; Tronick et al., 1977; Field, 1978; Kaye, 1982).

Следует отметить, что в этот жизненный период такие социальные взаимодействия не являются исключительно когнитивными событиями. Они, главным образом, касаются регуляции аффекта и возбуждения. Также следует вспомнить, что в этот период, когда социальные взаимодействия лицом к лицу составляют одну из основных форм межличностной вовлеченности, основные эмоциональные подъемы и спады социальной жизни уже происходят во время этих попыток, а не таких видов деятельности, как кормление, где важна физиологическая регуляция. Эти социальные моменты охватывают и когнитивный, и аффективный опыт младенца.

Но что насчет экстремальных аффективных состояний, связанных с физиологическими и телесными потребностями — страдание и плач вследствие голода или дискомфорта и удовольствие от насыщения? Представляют ли они совершенно иную социальную ситуацию для младенца в смысле открытия им самости и другого? Нет. Поведение родителей в этих ситуациях следует все тем же общим правилам, что и при социальной игре. Поведение преувеличено, оно повторяется с надлежащими вариациями и остается стереотипным. Представьте себе попытку успокоить недовольного младенца. Выражение лица, звуки и тактильное поведение значительно преувеличены и повторяются с постоянными вариациями вплоть до успешного завершения попытки. Утешить, успокоить, уложить спать — все эти ритуалы сохраняют ограниченный набор тем и вариаций. (Неудачная попытка успокоения состоит из ряда незавершенных, оборванных, неэффективных ритуалов, но тем не менее это тоже ритуалы.) И во время этих событий младенец, конечно, переживает аффективные изменения, которые варьируются вместе с темами и вариациями родителей.

Эти события каждодневной жизни предлагают возможности, используя которые младенец должен идентифицировать инварианты, характеризующие ядерную самость, и, дополнительно к ним, те, что характеризуют ядерного другого. Сейчас мы можем обратиться к способностям, которые потребуются младенцу, чтобы он смог обнаружить основные инварианты, характеризующие ядерную самость и другого.

Идентификация инвариантов самости

Прежде всего неотъемлемая мотивация к упорядочиванию собственной вселенной — императив психической жизни. И младенец обладает способностью этого достигать, в основном при помощи идентификации инвариант (островков связности), которые постепенно организуют его опыт. Помимо этой общей мотивации и этой способности, младенцу необходимы специфические способности для идентификации инвариант, являющихся наиболее важными в определении ощущения ядерной самости. Рассмотрим подробнее четыре решающие инварианты.

Авторство

Авторство, или принадлежность действий, можно подразделить на три возможные инварианты переживания: (1) ощущение волеизъявления, предшествующего моторному действию; (2) проприоцептивная обратная связь, которая во время этого действия присутствует или нет; и (3) предсказуемость последствий этого действия. Какие способности необходимы младенцу для идентификации этих характеристик авторства?

Инвариант волеизъявления — это, возможно, самый фундаментальный вариант ядерного переживания самости. Всем движениям произвольных (полосатых) мышц, организованным на более высоком уровне, чем рефлекс, предшествует разработка моторного плана, который затем эти группы мышц приводит в исполнение (Lashley, 1951). Не вполне понятно, как именно регистрируются эти моторные планы, но общепринято, что существует некая психическая регистрация (обычно за пределами осведомленности) существования моторного плана до начала действия. Существование такого плана может с легкостью достигать сознания, если его исполнение тормозится или по каким-то причинам моторное исполнение «промахивается» и не соответствует изначальному плану (например, вместо попадания в рот большой палец упирается в щеку). Мы ожидаем, что наши глаза, руки и ноги будут делать то, что мы запланировали. Присутствие моторного плана, как он представлен в психике, позволяет проявиться ощущению волеизъявления или воли. Даже когда мы не осознаем наш моторный план, ощущение волеизъявления создает у нас впечатление, что наши действия принадлежат нам и являются действиями нашей самости. Без этого младенец чувствовал бы себя марионеткой, не являющейся автором своего непосредственного поведения.

Можно ожидать, что моторные планы обнаружатся в самом начале жизни, по крайней мере тогда, когда очевидными становятся произвольные моторные навыки. Это, конечно, происходит на первом месяце жизни с навыками рука-рот, навыками взгляда и сосания. Позже четырехмесячный младенец, протягивая руку за объектом определенного размера, меняет положение пальцев и их раскрытие, чтобы схватить именно этот объект (Bower et al., 1970). Эти приспособления совершаются по дороге к объекту; это попытка примериться к размеру объекта, который видим, но еще не ощущался. Здесь должен присутствовать моторный план «примерки тянущейся руки» на основании визуальной информации.

Можно возразить, что создание такого моторного плана, как изменение формы руки, — это просто операция соответствия/несоответствия с обратной связью, поступающей от цели. Но такие аргументы не относятся к начальному психическому событию, которое формирует моторный план. Именно в нем кроется волеизъявление. Исполнение операции соответствия/несоответствия определяет лишь вероятность успешности изначального плана, будет ли он доведен до сознания.

Реальность и значимость моторных планов как психических феноменов, в частности когда они прикладываются к таким навыкам, как речь или игра на пианино, хорошо показывает Лэшли. В последнее время мне указали на другую иллюстрацию этого феномена (Hadiks, личная беседа, 1983). Если субъекта просят расписаться дважды, первый раз на маленьком клочке бумаги, а второй — крупным почерком на доске, то эти две росписи при приведении размеров в соответствие будут замечательно похожи. В этом примере интересно то, что для этих двух росписей были использованы совершенно различные группы мышц. В первом случае, на бумаге, локоть и плечо фиксированы, и действуют палец и запястье. Во втором случае, на доске, пальцы и запястье фиксированы и все действие происходит при помощи движений локтя и плеча. Моторная программа росписи, таким образом, кроется не в мышцах, необходимых для письма. Она в нашей психике и способна передаваться от одного набора мышц к совершенно другому набору мышц, необходимому для ее реализации. Волеизъявление в форме моторных планов существует как психический феномен, который может сочетаться с различными мышечными группами, необходимыми для его исполнения. Именно это имел в виду Пиаже, когда он говорил о сенсомоторных схемах и способности младенца использовать различные средства для достижения одних и тех же целей. Эти рассуждения подводят нас к следующей клинической зарисовке.

Несколько лет назад в госпитале недалеко от университета, в котором я преподаю, родились «сиамские близнецы» (близнецы, сросшиеся в области мечевидного отростка). В мировой литературе сообщалось всего о шести парах такого вида близнецов, включая и эту. Они срослись брюшной поверхностью между пупком и низом грудины, так что могли всегда видеть друг друга. У них не было общих органов и нервные системы были отдельными; кровообращение было тоже в основном раздельным (Harper et al., 1980). Было замечено, что один из близнецов часто начинал сосать пальцы другого, и наоборот; и никто из них ничего не имел против такого положения вещей. Примерно за неделю до того, как при помощи хирургической операции (скорректированной по преждевременности) их в четырехмесячном возрасте разделили, Рита Харпер, заведующая отделением для новорожденных, вызвала меня, поскольку эта пара представляла собой потенциальный психологический интерес. Сюзанна Бейкер, Роанн Барнетт и я смогли до операции по разделению провести ряд экспериментов. Один из них касался произвольных моторных планов и самости. Когда близнец А (Алиса) сосала собственные пальцы, один из нас положил руку ей на голову, а другую — на ее руку, пальцы которой она сосала. Мы мягко вытащили ее руку изо рта, почувствовав (своими руками), оказывает ли ее рука при этом сопротивление и/или тянется ли она при этом за ней головой. В этой ситуации рука Алисы сопротивлялась прерыванию сосания, но она не двигала головой, чтобы ее достать. Та же процедура была проведена, когда Алиса сосала пальцы своей сестры Бетти. Когда изо рта Алисы мягко извлекли руку Бетти, руки Алисы не двигались и не напрягались, и рука Бетти не оказывала сопротивления, но Алиса потянулась за ней головой. Таким образом, когда убирали ее собственную руку, план продолжать сосание осуществлялся при помощи попытки вернуть руку в рот, а когда у нее изо рта вытаскивали чужую руку, тот же план осуществлялся при помощи движения головы. Похоже, в данном случае Алиса не сомневалась в том, чьи пальцы она сосет, и какой моторный план лучше всего восстановит сосание. Нам повезло несколько раз наблюдать, как Алиса сосет пальцы Бетти, а Бетти — пальцы Алисы. Мы точно так же прервали манипуляции сосания, причем одновременно с обеих сторон. Результаты указывают на то, что близнецы «знали», что собственный рот, сосущий чужой палец, и собственный палец, который сосет другой близнец, не составляют связной самости. Отсутствовали две инварианты: волеизъявление (руки), о котором мы говорили, хотя это невозможно доказать, и предсказуемые последствия, о которых будет рассказано ниже.

Этот аспект авторства, ощущение волеизъявления, должен появляться очень рано, вскоре после рождения, поскольку репертуар действий младенца не является исключительно рефлекторным уже при рождении. В той степени, в какой поведение новорожденного рефлекторно, ощущение волеизъявления не будет инвариантом движения. Иногда оно будет присутствовать, например, в таких произвольных движениях, как повороты головы, некоторые действия сосания, большинство поведений взгляда и некоторые «брыкающиеся» движения ног. Оно не будет проявляться, когда поведение будет включаться рефлекторно; такое поведение включает в себя многие движения рук (тонические рефлексы шеи), движения головы (поиск) и т. д. Когда пропорция рефлекторных действий становится мала, ощущение волеизъявления становится «почти инвариантом» действий самости. Ко второму месяцу, когда начинается ядерная соотнесенность, это, несомненно, так.

Второе инвариантное качество, характеризующее авторство, это проприоцептивная обратная связь. Это постоянная реальность действия самости, будь то самостоятельно инициированное действие или пассивно воспринимаемая манипуляция другого. Очевидно, что моторные действия младенца направляются проприоцептивной обратной связью с первых дней его жизни, и у нас есть все основания предполагать, что проприоцепция, с точки зрения развития, всегда является инвариантом самости как авторства, даже когда младенец не действует, а удерживает какое-либо антигравитационное положение. Этот момент комментировал Папоузекс (1979), и он также был основным для Спитца (1957).

С учетом этих двух инвариант, волеизъявления и проприоцепции, становится понятно, как младенец может ощущать три различные комбинации этих двух инвариант: вызванное собственной волей действие самости (поднести большой палец ко рту), при котором переживаются и волеизъявление, и проприоцепция; действие другого, направляемое его волей (мать подносит соску ко рту младенца), при котором не переживается ни волеизъявление, ни проприоцепция; и направленное волей другого действие в отношении самости (мать держит младенца за руки, играя с ним в «ладушки», когда он еще не знает эту игру), при котором переживается проприоцепция, но не волеизъявление. Именно так младенец может идентифицировать инварианты, характеризующие ядерную самость, ядерного другого и различные сплавы этих инвариант, которые характеризуют самость-и-другого. Если мы добавим больше инвариантных межличностных качеств, возможности резко возрастут.

Третий инвариант, который может потенциально характеризовать авторство, это последствия действий. События самости обычно находятся в условных связях, отличных от событий с участием другого. Когда вы сосете палец, то это ощущается и в пальце — его сосут, причем присутствует сенсорная синхрония между ощущениями языка и неба и дополнительными им ощущениями пальца. Когда глаза закрываются, мир погружается во тьму.

Когда голова поворачивается и глаза совершают движение, визуальные сигналы меняются. И так далее.

Практически все инициированные самостью действия в отношении самости вызывают ощутимые последствия. В результате возникает постоянный план подкрепления. Но действия самости в отношении другого приводят к менее предсказуемым последствиям, и план подкрепления может варьироваться. Способность младенца ощущать условные связи не принесет пользы в дифференциации самость/другой. Однако здесь может быть полезна способность младенца отличать один план подкрепления от другого, поскольку постоянно подкрепляются только действия, порожденные самостью.

Недавно проведенные эксперименты показывают, что у младенцев есть существенная способность различать разные планы подкрепления (Watson, 1979, 1980). Используя парадигму, в которой младенцы поворачивали головы на подушке с датчиком давления, чтобы движущаяся игрушка повернулась, Уотсон продемонстрировал, что трехмесячные младенцы могут различать план постоянного подкрепления (каждый поворот головы вознаграждается), фиксированный план подкрепления (вознаграждается, например, каждый третий поворот головы) и варьирующийся план (когда повороты головы вознаграждаются менее предсказуемым образом). Выводы для дифференциации самость/другой ясны. Это разграничение дает необходимые инструменты для рассматриваемой проблемы. Большинство классов действий самости в отношении самости неизбежно имеют постоянный график подкрепления. (Движения руки всегда приводят к проприоцептивным ощущениям. Вокализация всегда приводит к уникальным феноменам резонанса в горле, груди и черепе. И так далее.)

В отличие от этих действий действия самости относительно других обычно вознаграждаются переменным образом. Изменчивая и непредсказуемая природа материнских откликов на действия младенца часто документировалась (см. Watson, 1979). Например, трехмесячный младенец, издающий звуки, с вероятностью 100% почувствует, что его грудь резонирует, но вероятность того, что его мать отзовется, будет меньше (Stern et al., 1974; Strain and Vietze, 1975; Schaffer et al., 1977). Также если младенец в возрасте три с половиной месяца посмотрит на мать, он может быть уверен в том, что она попадет в его поле зрения; но хотя существует вероятность того, что мать тоже посмотрит на него, с уверенностью это предсказать нельзя (Stern, 1974b; Messer and Vietze, 1982).

Исследуя основы причинных выводов в младенчестве, Уотсон (1980) предположил, что есть три черты причинной структуры, доступные для трех-четырехмесячных младенцев: ожидание временной связи между событиями; ожидание сенсорных связей, то есть способность проводить корреляцию между интенсивностью или длительностью поведения и его результатами; и ожидание пространственных отношений, способность учитывать пространственные законы поведения и законы его следствий. Эти три измерения информации о причинной структуре, которые мы более подробно исследуем в следующем разделе, действуют, как можно предположить, дополняя друг друга, предоставляя младенцу рудиментарные знания о различных случаях или состояниях причинности. Это знание, в свою очередь, должно помочь разделить мир на следствия собственных действий и следствия действий других.

Ощущение авторства — несомненно, основной показатель самости в отличие от другого. Но есть параллельный вопрос равной значимости. Не должно ли у младенца быть ощущения связной, динамичной физической целостности, которой принадлежит ощущение авторства?

Самость как связность

Какие инвариантные качества межличностного опыта могли бы характеризовать самость в отличие от другого как единую, связную, имеющую свои границы физическую сущность? И способен ли младенец их идентифицировать? Без ощущения самости и другого как связных сущностей ощущение ядерной самости или ядерного другого невозможно, и авторству просто негде будет укорениться.

Есть ряд черт опыта, помогающих установить связность самости:

Единство локуса. Связная сущность должна находиться в одно время в одном месте, и все ее действия должны исходить из одного локуса. Уже давно известно, что младенцы с рождения визуально ориентируются на источник звука (Worthheimer, 1961; Butterworth and Castillo, 1976; Mendelson and Haith, 1976). Часть проблемы открытия единства локуса, таким образом, уже решается с помощью заданных качеств нервной системы. К возрасту трех месяцев младенцы ожидают, что звук голоса будет исходить из того же направления, в котором визуально расположено лицо.

Поскольку рефлексы и ожидания младенцев заверяют их в том, что они будут видеть то, что слышат, и наоборот (при большинстве естественных условий), они получают прекрасную возможность отметить, что характерное для другого поведение имеет отдельный локус, отличающийся от локуса поведения, характерного для них самих. Однако реальные жизненные взаимодействия усложняют эту картину, и локус как идентифицируемое качество самости в отличие от другого часто нарушается. Например, при взаимодействии лицом к лицу на близком расстоянии рот, лицо и голос матери соответствуют инварианту общего локуса источника, но ее руки могут держать или щекотать младенца. В этом случае руки матери столь же удалены от ее лица, как и тело младенца. Ее руки нарушают единство локуса ее поведения, относящегося к лицу, как и любая часть тела младенца. Единство локуса, несомненно, играет свою роль межличностного инварианта, но оно способно оказать лишь ограниченную помощь младенцу в задаче определения ядерной самости и ядерного другого. Оно очень полезно, когда мать находится где-то в комнате, но на близком расстоянии его ценность ограничена.

Связность движения. Вещи, которые вместе одновременно движутся, связаны друг с другом. Мать, которая ходит по комнате или движется относительно любого стационарного фона, будет восприниматься как связный объект, поскольку все ее части движутся относительно некоего фона (Gibson, 1969). Рафф (1980) показывает, что непрерывная оптическая трансформация движущегося объекта (матери) дает младенцу уникальную информацию для нахождения структурных инвариант. Вследствие того что наша психика может извлекать инварианты из динамических событий, Рафф учитывает тот факт, что и младенец, и объект могут находиться в движении. Но проблемы с движением как инвариантом идентифицирования матери как сущности ядерного другого похожи на проблемы единства локуса. Во-первых, когда она находится близко, младенец видит, что одни ее части движутся относительно быстрее других. Это обычно означает, что некоторые ее части как бы становятся фоном для других ее частей. Когда это происходит, а происходит это часто, одна рука может казаться иной сущностью, чем другая, или чем тело. Вторая проблема заключается в том, что младенец воспринимает большую связность, если все части двигаются так, как если бы они скреплялись жесткой связью (Spelke, 1983). Это часто не так в случае социально взаимодействующей матери. Движения ее руки, головы, рта и тела могут быть не настолько жестко связаны, чтобы складывалось впечатление, что они принадлежат к одному и тому же целому.

Одна только связность движения как инвариант имела бы ограниченную ценность в определении ядерных сущностей. К счастью, у человеческих действий есть другие свойства, которые могут служить более надежными инвариантами.

Связность временной структуры. Время предоставляет организующую структуру, которая помогает идентифицировать различные сущности. Многие виды поведения, которые всегда осуществляются одновременно одним и тем же человеком, имеют общую временную структуру. Кондон и Огстон (1966) назвали это само-синхронией; ее следует отличать от синхронии взаимодействия, которая будет обсуждаться ниже в этом разделе. Само-синхрония описывает тот факт, что отдельные части тела, такие как конечности, тело и лицо, имеют тенденцию двигаться — по сути, должны двигаться — синхронно до доли секунды в том смысле, что начало, окончание и изменение направления или скорости в одной мышечной группе происходят одновременно с началом, окончанием и изменениями в других мышечных группах. Это не означает, что обе руки должны делать одно и то же действие одновременно или что лицо и нога, например, должны одновременно начинать и заканчивать движение. Каждая часть тела может следовать собственному паттерну с независимым началом и окончанием, но они следуют общей временной структуре, так что изменения в одной части тела, если они происходят, должны происходить синхронно изменениям в других частях тела. Кроме того, эти изменения движения происходят синхронно естественным границам речи на фонетическом уровне, так что временная структура само-синхронного поведения становится похожа на оркестр, в котором тело играет роль дирижера, а голос — музыки. (Попытайтесь похлопывать себя по голове, чесать живот и считать одновременно. Нарушить временную связность такой деятельности можно лишь при значительной концентрации.) Коротко говоря, все стимулы (аудиальные, визуальные, тактильные, проприоцептивные), исходящие из самости, имеют общую временную структуру, а исходящие от другого имеют иную временную структуру. Более того, Стерн (1977) обнаружил, что все черты материнского само-синхронного поведения подчеркнуты или преувеличены, а Биб и Герстман (1980) наблюдали «упаковку» материнского поведения в особенно четко выраженные всплески или единицы. Оба этих наблюдения позволяют предположить, что матери делают все, чтобы временная структура их поведения стала очевидной.

Во всем этом есть потенциальная проблема. Кондон и Сандер (1974) предположили, что помимо само-синхронии между младенцем и матерью существует также «синхрония взаимодействия», при которой движения младенца хорошо синхронизированы с голосом матери. Если это так, то поведение каждого из партнеров не будет обладать отдельной и независимой временной структурой, поскольку временная структура поведения одного партнера будет определяться структурой другого. Однако со времени первоначальной публикации был предпринят ряд безуспешных попыток воспроизвести первоначальную демонстрацию синхронии взаимодействия. Также безуспешными были попытки продемонстрировать этот феномен с использованием других, более точных методов. Несмотря на то что феномен синхронии взаимодействия был быстро всеми принят — его притягательность очевидна, — он не выдержал проверку временем, и нам нет необходимости сейчас его рассматривать. Само-синхрония такую проверку выдержала, и, стало быть, в итоге у нас есть два человека, которые большую часть времени обладают отдельными и различными временными паттернами, типичными для индивидуального поведения каждого из них.

Если младенец наделен способностью воспринимать в том, что он видит и слышит, общую временную структуру, это будет способствовать задаче дифференциации самости от другого и задаче дифференциации различных «других». Недавно полученные данные позволяют однозначно утверждать, что у младенцев действительно есть такая способность, которую можно наблюдать в четырехмесячном возрасте, если не раньше.

Спелке (1976, 1979) сообщила, что младенцы откликаются на временную конгруэнтность между аудиальными и визуальными стимулами и склонны устанавливать соответствие между совпадающими по времени событиями разных сенсорных модальностей. Она предоставила четырехмесячным младенцам наблюдать два мультфильма; они показывались рядом, а между экранами стоял человек, озвучивавший (синхронно) один из этих мультфильмов. Младенцы отличали мультфильм, синхронный звуковому сопровождению, и предпочитали смотреть именно его. Осуществив ряд подобных экспериментов, исследователи обнаружили, что младенцы могут распознавать общую временную структуру. При этом не важно, относятся ли оба синхронных события к одной сенсорной модальности (оба визуальные) или к разным модальностям (одно аудиальное, другое визуальное); младенцы выделяют события, обладающие общей временной структурой (Spelke, 1976; Lyons-Ruth, 1977; Lawson, 1980). Более того, младенцы замечают несоответствие в 400 миллисекунд между картинкой и звуком, которые должны соответствовать друг другу, например при чтении с губ (Dodd, 1979).

В этой работе предполагается, что временная структура — ценный инвариант в идентификации ядерных сущностей. Младенцы ведут себя так, как если бы два события, имеющие одинаковую временную структуру, были связаны. Переходя от экспериментальных стимулов к стимулам, предоставляемым естественным человеческим поведением, отметим, что более чем вероятно, что младенцы с готовностью воспринимают звуки и картинки (голос, движение и выражение), обладающие общей временной структурой, которая принадлежит сущности (самости или другому), отличной от всех иных благодаря своей уникальной временной организации (Spelke and Cortelyou, 1981; Sullivan and Horowitz, 1983). Хотя еще не проводилось экспериментов, распространявших эти представления на проприоцептивные или тактильные ощущения, мы получаем все больше доказательств того, что младенцы живут в сенсорном мире, в котором они интегрируют кросс-модальные переживания, распознавая паттерны звуков, видов и прикосновений, исходящих от самости и от другого как отдельных феноменов, каждый из которых обладает собственной особой временной структурой.

Если мы предположим, что младенец может идентифицировать связные сущности (такие как поведение матери), обладающие общей временной структурой, то будет ли эта определяющая ее временная структура разрушаться или нарушаться собственным поведением младенца? Будет ли осуществляющееся младенцем движение руки или вокализация смешиваться с временной структурой матери или устанавливать собственную временную структуру, которая ее затмевает? Может ли младенец уделять избирательное аудиальное или визуальное внимание временной структуре стимулов, исходящих от одного из участников взаимодействия, но чтобы он при этом не отвлекался и его структура не дезорганизовывалась поведением этого участника?

Этот вопрос рассматривался в проведенном недавно эксперименте. Уолкер и др. (1980) продемонстрировали способность четырехмесячных младенцев к избирательной невнимательности по отношению к соперничающим визуальным стимулам с различными временными структурами. Младенцы помещались перед проекционным экраном. Показывались два фильма о различных событиях, причем они демонстрировались в одной области экрана и один налагался на другой. Звуковое сопровождение соответствовало одному из фильмов. Затем образы этих двух фильмов постепенно разъединялись и начинали показываться на экране рядом друг с другом. После небольшого колебания младенцы начинали смотреть на фильм, который ранее не был синхронен звуку. Они действовали так, как если бы не сопровождавшийся звуком фильм был для них новым событием, ранее не встречавшимся, хотя они могли его видеть все время, когда он налагался на другой фильм. Авторы пришли к выводу, что «избирательность восприятия не достигается при помощи специальных механизмов, конструируемых в процессе когнитивного развития, а с раннего возраста является одной из характеристик искусства восприятия» (с. 9). Проблема нарушения одним партнером временной структуры другого, что привело бы к путанице в различении ядерной самости и ядерного другого, может быть теоретической проблемой для нас, но не является практической проблемой для младенцев в реальной жизни.

Связность структуры интенсивности. Другой инвариант, идентифицирующий поведение отдельного человека, — это его единая структура интенсивности. В отдельных видах поведения одного и того же человека модуляции градиента интенсивности одного вида поведения или модальности в целом соответствуют градациям интенсивности другого вида поведения. Например, при взрыве гнева громкость вокализации в целом соответствует скорости или силе соответствующих движений, но не по абсолютной величине, а в том, какой контур имеет интенсивность поведения во время его исполнения. Это соответствие структуры интенсивности соблюдается для собственного поведения младенца и для его восприятия такого поведения. Например, по мере нарастания дискомфорта младенца интенсивность его плача увеличивается (акустическое событие), увеличивается интенсивность проприоцептивных ощущений в груди и голосовых связках, а также вид и проприоцепция все сильнее машущих рук. Коротко говоря, все эти стимулы (аудиальные, визуальные, тактильные, проприоцептивные), исходящие от самости (в отличие от другого), имеют общую структуру интенсивности.

Возможно ли, что младенец использует восприятие уровней интенсивности для различения самости и других? Недавние экспериментальные работы, упоминавшиеся в главе 3, указывают на то, что младенцы могут воспринимать общий уровень интенсивности в разных модальностях, так же, как они могут воспринимать общую форму или временную структуру в разных модальностях, и могут использовать эту информацию для определения источника (самость или другой) межличностных событий. Левковиц и Туркевиц (1980) показали, что младенцы в лабораторном сеттинге могут устанавливать соответствие между стимулами, переживаемыми в одной модальности (вид), и стимулами другой модальности (звук). Соответствие интенсивности в разных модальностях (поиск кросс-модального эквивалента интенсивности) — это еще один способ получить помощь в различении самости и другого.

Связность формы. Форма (конфигурация) другого — это очевидное свойство, «принадлежащее» ему и помогающее идентифицировать его как устойчивую и связную сущность. Младенцы в возрасте двух или трех месяцев без труда распознают особую конфигурацию лица, которая принадлежит их матерям на фотографиях. Возникают два вопроса. Что происходит, когда лицо меняет свое выражение? И что происходит, когда лицо или голова поворачиваются или наклоняются под другим углом? Во-первых, как младенец относится к внутренним изменениям формы? Когда меняется эмоциональное выражение лица, меняется и его конфигурация. Идентифицирует ли младенец различные выразительные конфигурации как различные лица, то есть «счастливую маму», «грустную маму», «удивленную маму» и так далее, каждая из которых является отдельной сущностью, не связанной с другими? Результаты Спикер показывают, что младенцы «знают»: одно и то же лицо, выражающее счастье, удивление или страх, остается все тем же лицом (1982). Они сохраняют идентичность конкретного лица при всех трансформациях этого лица в процессе смены выражений.

Второй вопрос заключается в том, как младенцы относятся к внешним изменениям формы? Внешняя форма лица меняется при повороте головы, когда лицо рассматривается в анфас, в три четверти и в профиль. Также когда человек подходит или отодвигается, меняется размер его лица, хотя конфигурация остается той же. Открывается ли младенцу во всех этих изменениях «новая» сущность? Существует ли для него мама маленькая и большая, в анфас и в профиль?

Система восприятия младенца (уже получившая некоторый опыт в этом мире) способна отслеживать идентичность объекта, несмотря на изменения его размера или расстояния, его ориентации или положения, тени и света на нем и т. д. Различные теории объясняют нам, как младенец может сохранять идентичность неодушевленных объектов при тех же изменениях (см., например, Gibson, 1969; Cohen and Salapatek, 1975; Ruff, 1980; Bronson, 1982). Все соглашаются с тем, что младенцы на это способны. Конечно, эти способности применяются как к неодушевленным стимулам, так и к исходящим от человека. Например, Фаган обнаружил, что пяти-семимесячные младенцы узнают никогда раньше не встречавшийся им профиль лица после краткого наблюдения этого лица анфас, или, лучше, в три четверти (Fagan, 1976, 1977).

Иногда эти способности могут усиливаться теми указаниями, которые предоставляет младенцу его способность устанавливать кросс-модальное соответствие. Уолкер-Эндрюс и Леннон (1984) показали, что когда пятимесячным младенцам демонстрировали одновременно и рядом две видеозаписи, на одной «Фольксваген» приближался, а на другой отъезжал, то они дольше смотрели на приближающуюся машину, если слышали звук нарастающей громкости, и на удаляющуюся, если звук затихал. Приход и уход родителей предоставляет бесчисленное множество подобных примеров.

Таким образом, эти данные позволяют предположить, что изменения в расстоянии, положении и выражении (внутренние изменения), в норме сопровождающие поведение другого при взаимодействии, не должны считаться проблематичными для младенца. Младенец распознает форму, сохраняющуюся во всех этих изменениях; в начале его жизни инвариант формы предоставляет еще одно средство различения одного «другого» от всех прочих.

Итак, мы обсудили пять различных потенциально инвариантных качеств, характеризующих сущность связной самости. Многие из этих инвариантов не являются настоящими инвариантами — то есть всегда неизменными, — но, возможно, они создают кумулятивный эффект в задаче обнаружения отдельных организаций, составляющих ядерную самость и ядерного другого. Остается проблема: какая из организаций кому принадлежит? Как, например, младенец ощущает, что конкретная связная организация поведения принадлежит именно ему/ей, а не другому? Проще всего предположить, что лишь собственная организация младенца сопровождается инвариантами авторства, особенно волеизъявлением и проприоцепцией.

Самость как аффективность

К возрасту приблизительно двух месяцев у младенца накапливается бесчисленное множество переживаний с разными аффектами — радость, интерес, неудовольствие, возможны также удивление и гнев. Для каждой отдельной эмоции младенец начинает распознавать и ожидать характерную констелляцию происшествий (инвариантных событий самости): (1) проприоцептивная обратная связь от конкретных моторных паттернов: лицо, дыхание и вокальный аппарат; (2) внутренние паттерны возбуждения или активации; (3) специфические для каждой эмоции качества чувства. Эти три инварианта самости, вместе взятые, становятся инвариантом высшего порядка, констелляцией инвариантов, относящейся к самости и характеризующей категорию эмоции.

Аффекты — это прекрасные инварианты самости высшего порядка благодаря своей относительной фиксированности: организация и проявление каждой эмоции фиксированы внутренней предрасположенностью и мало меняются в процессе развития (Izard, 1977). Выражение лица (и, следовательно, проприоцептивная обратная связь от мышц лица) является инвариантом в конфигурации для каждого отдельного аффекта. Если предварительные данные Экмана и др. (1983) подтвердятся, то каждый отдельный аффект также обладает специфическим профилем автономного возбуждения, с сопутствующей дискретной констелляцией внутренних чувств, по крайней мере у взрослых. И наконец, качество субъективного чувства специфично для каждой эмоции. Поэтому при каждой отдельной эмоции происходит инвариантная координация трех отдельных событий, инвариантов самости.

Эта констелляция инвариантов самости, относящаяся к каждой отдельной эмоции, для каждого младенца происходит в ряде различных контекстов и обычно с разными людьми. Мама, состроившая ему рожицу, бабушка, которая щекочет внука, отец, который подбрасывает его в воздух, няня, поющая ему песни, и дядя, который показывает куклу и говорит за нее, — все это может переживаться как радость. Для этих пяти «радостей» общей является констелляция трех видов обратной связи: от лица младенца, от профиля активации и от качества субъективного чувства. Именно эта констелляция остается инвариантной в различных контекстах при взаимодействии с другими. Аффекты принадлежат самости, а не тому человеку, который мог их вызвать.

Хотя до настоящего момента нас интересовали в этом обсуждении категориальные аффекты, про аффекты витальности можно сказать то же самое. Младенец, например, переживает множество крещендо в различных действиях, восприятиях и аффектах. Все они относятся к одному семейству контуров активации, вызывающих знакомое внутреннее состояние, несмотря на разнообразие вызвавших его событий. Субъективное качество чувства остается инвариантом самости для этого переживания.

Самость как история (память)

Ощущение ядерной самости было бы эфемерным, если бы не было непрерывности восприятия. Непрерывность, или историчность, является решающим ингредиентом, отличающим взаимодействие от отношений — как с самостью, так и с другим (Hinde, 1979). Этот ингредиент объясняет описанное Винникоттом ощущение, что ты «продолжаешь жить» (1958). Для этой формы непрерывности необходима такая способность младенца, как память. Соответствует ли память младенца этой задаче сохранения истории ядерной самости — самости, непрерывной во времени? Может ли младенец помнить три различных вида переживания, которые составляют основные инварианты ядерной самости — авторство, связность и аффект? Есть ли у младенца в возрасте от двух до семи месяцев «моторная память» для переживаний авторства, «память восприятия» для переживаний связности и «аффективная память» для аффективных переживаний?

Проблемы авторства в основном включают в себя моторные планы и действия и их последствия. Уже давно предполагалось, что у младенцев должна быть прекрасная моторная память. Брунер (1969) назвал такую память «памятью без слов». Это относится к памяти произвольных мышечных паттернов и их координации: как ездить на велосипеде, бросать мяч, сосать палец. Моторная память — одна из самых очевидных черт созревания младенца. Чтобы научиться сидеть, осуществлять координацию рука-глаз и т. д., требуются компоненты моторной памяти. Пиаже имел в виду именно это (и более того) в своей концепции сенсомоторной схемы.

Теперь ясно, что существуют «системы» памяти воспоминаний, не основанные на языке и начинающие действовать очень рано (см. Olson and Strauss, 1984). Рови-Кольер и Фаган и их коллеги продемонстрировали вызванные ключевыми сигналами долговременные моторные воспоминания у трехмесячных младенцев (Rovee-Collier et al., 1980; Rovee-Collier and Fagan, 1981; Rovee-Collier and Lipsitt, 1981). Младенцы помещались в колыбельку с привлекательной вращающейся игрушкой над головой. От игрушки к ступне младенца протягивалась струна, так что всякий раз, когда он дергал ногой, игрушка двигалась. Младенцы быстро научились двигать ногами, чтобы заставлять игрушку двигаться. Через несколько дней после тренировочной сессии эти младенцы были помещены в ту же колыбель с игрушкой, но без струны. Контекст комнаты, персонала, колыбели, игрушки и т. д. вызвал в памяти моторное действие, и младенцы стали быстро дрыгать ножками, несмотря на отсутствие струны и отсутствие движения игрушки. Если во время сессии проверки памяти использовалась другая игрушка, младенец меньше двигал ногой, чем при использовании первоначальной игрушки; то есть это был менее сильный ключевой сигнал к возвращению или воспоминанию моторного действия. Так же изменения в дизайне колыбели или периферийных визуальных атрибутах всего эпизода меняли вызванное воспоминание младенца (Rovee-Collier, личная беседа, 1984).

Можно возразить, что такое вызванное ключевым сигналом воспоминание не является ни настоящей памятью воспоминания, ни памятью узнавания. Ключевой сигнал не является тем же самым, что и оригинал, но это и не воспоминание, спонтанно возникшее в вакууме. Но это несущественно. Основной момент заключается в том, что вызванное ключевым сигналом воспоминание моторных переживаний можно экспериментально продемонстрировать, а также извлечь из естественного поведения, и эти моторные воспоминания обеспечивают непрерывность самости во времени. Поэтому они представляют собой другой набор инвариантов самости, часть «моторной самости».

Проблема связности в основном касается воспоминаний и ощущений младенца. Какие данные говорят о способности младенца к воспоминанию восприятий? Установлено, что младенцы пяти-семи месяцев обладают экстраординарной долговременной памятью узнавания визуальных восприятий. Фаган (1973) показал, что младенец, которому менее минуты демонстрировали изображение лица незнакомого человека, может узнать это лицо более недели спустя. Насколько рано вступает в действие память восприятия? Возможно, еще в утробе. ДеКаспер и Фифер (1980) просили матерей беседовать с плодом, то есть обращать к своему животу определенную речь в последнем триместре беременности. Он дал каждой из них определенный текст, который необходимо было проговаривать много раз ежедневно. Эти фрагменты текста (например, отрывки из историй доктора Сейсса) обладали отчетливыми ритмическими паттернами и паттернами ударения. Вскоре после рождения младенцы были «опрошены» (в качестве отклика использовалось сосание), был ли отрывок, который они слышали в утробе, более знакомым, чем контрольный отрывок. Младенцы относились к обозначенному отрывку как к более знакомому. Также Липситт (личная беседа, 1984) незадолго до кесарева сечения представлял плоду чистые тона. Эти тона новорожденные младенцы воспринимали как знакомые. Таким образом, в случае некоторых событий память восприятия перешагивает барьер родов.

Память восприятия в отношении запаха материнского молока и лица и голоса матери уже упоминалась. Ясно, что младенец обладает чрезвычайно развитой способностью регистрировать в памяти события восприятия. Более того, всякий раз, когда вступает в действие память узнавания внешних событий, подтверждается не только непрерывность внешнего мира, но и непрерывность психических восприятий или схем, которые с самого начала дают возможность узнавания. Вероятность того, что память узнавания переживается как подтверждение самости, а не только как подтверждение мира, можно вывести из хорошо известной «улыбки узнавания», которая может быть более чем удовольствием от успешной попытки ассимиляции.

(«Мое психическое представление работает — то есть оно применимо к реальному миру — и это приятно!») В этом свете само действие памяти может рассматриваться как инвариант самости.

Наконец, какие существуют доказательства способности младенца узнавать или вспоминать аффективные переживания? Эмде недавно говорил об аффективном ядре до-репрезентационной самости (1983). Именно это мы подразумеваем под непрерывностью аффективного переживания в форме констелляции инвариантов самости, вносящей свой вклад в ощущение непрерывности самости. Аффекты, как мы видели, хорошо подходят для этой задачи, поскольку после двух месяцев эмоции, как они проявляются и, возможно, как ощущаются, изо дня в день и из года в год меняются очень мало. Из всего спектра человеческого поведения аффекты, возможно, меняются на протяжении жизни меньше всего. Двухмесячные младенцы используют для улыбки или плача те же мышцы лица, что и взрослые. Соответственно, проприоцептивная обратная связь от улыбки или плача остается одинаковой от рождения до смерти. Поэтому «наше аффективное ядро гарантирует нам непрерывность переживания в процессе развития, несмотря на то что во многом мы меняемся» (Emde, 1983, с. 1). Но это не дает ответа на вопрос, могут ли специфические условия, которые вызывают конкретные аффективные переживания, запоминаться в этом возрасте.

Чтобы ответить на этот вопрос экспериментально, Нахман (1982) и Нахман и Стерн (1983) смешили шести-семимесячных младенцев при помощи надевающейся на руку куклы, которая двигалась, «говорила» и играла в прятки, исчезая и появляясь. Когда младенцам показали эту куклу через неделю, они стали улыбаться. Этот отклик рассматривается как вызванное ключевым сигналом воспоминание, поскольку вид молчащей и не двигающейся куклы смог вызвать у них улыбку; другими словами, он активировал аффективное переживание. Более того, младенцы улыбались при виде куклы только после того, как у них был опыт игры. Таким образом, вызванные ключевыми сигналами воспоминания в случае аффективных переживаний, как и моторных переживаний, не нуждаются в развитии средств лингвистического кодирования. Здесь задействована иная форма кодирования. Это едва ли удивит большинство психоаналитических теоретиков, которые всегда предполагали, что аффективные воспоминания закладываются с первых моментов или с первых недель жизни; они описывали этот процесс, происходящий на первом году жизни (McDevitt, 1979).

Гюнтер приводит пример вызванных ключевыми сигналами воспоминаний для аффективного переживания первых дней жизни (1967). Новорожденный, дыханию которого случайно помешала грудь во время кормления, будет «бояться груди» в течение нескольких следующих кормлений. Ясно, что у младенца есть способность регистрировать, распознавать и вызывать в памяти аффективные переживания, что подтверждает непрерывность аффективной самости.

Коротко говоря, у младенца есть способность сохранять обновляющуюся историю его «моторной», «перцепционной» и «аффективной» самостей — то есть его авторства, связности и аффективности.

Интегрирование инвариантов самости

Как авторство, связность, аффективность и непрерывность интегрируются в единую организующую субъективную позицию? Память может дать ответ в том смысле, что это система или процесс для интеграции различных черт жизненного опыта. Переживание, как оно проживается в реальном времени, не обладает завершенной структурой, пока оно не закончится. Тогда его структура немедленно воспроизводится в памяти. Именно в этом смысле структура переживания, как оно проживалось и как оно вспоминается, может не слишком различаться, и необходимо более внимательное рассмотрение того, что называют эпизодическим воспоминанием, чтобы понять, как интегрируются различные инварианты самости, присутствующие в жизненном опыте.

Эпизодическое воспоминание, как его описывал Талвинг (1972), — это воспоминание о реальных жизненных событиях, происходящих в реальном времени. Эти эпизоды жизненного опыта варьируются от тривиальных — что происходило сегодня утром за завтраком, что я ел и в каком порядке, где я сидел — до более психологически значимых — что я почувствовал, когда мне сказали, что у моего отца случился удар. Эпизодическое воспоминание имеет то преимущество, в интересующем нас аспекте, что оно способно включать в себя действия, восприятия и аффекты как основные ингредиенты или атрибуты вспоминающегося эпизода. Поэтому такой взгляд на воспоминание наиболее значим для нашего исследования переживания младенца. Оно пытается перевести каждодневные личностные события в термины памяти и представления (Nelson, 1973, 1978; Shank and Abelson, 1975, 1977; Nelson and Greundel, 1979, 1981; Nelson and Rose, 1980; Shank 1982).

Основная единица памяти — эпизод, маленький, но связный фрагмент жизненного опыта. Точные измерения эпизода здесь мы уточнять не можем; они представляют собой проблему, которая продолжает рассматриваться в данной области. Однако все соглашаются с тем, что эпизод состоит из меньших элементов или атрибутов. Этими атрибутами являются ощущения, восприятия, действия, мысли, аффекты и цели, которые включены в некие временные, физические и причинные отношения и составляют связный эпизод опыта. В зависимости от того, как мы определяем эпизод, нет таких жизненных переживаний, которые не могут составить эпизод, поскольку редко, если вообще, бывает так, что восприятия или ощущения существуют без сопровождающих их аффектов, мыслей и/или действий. Нет эмоций без контекста восприятия. Нет познания без флуктуации аффекта, даже если это будет только интерес. Эпизод происходит в едином физическом, мотивационном сеттинге; события упорядочены во времени, и присутствует, или, по крайней мере, ожидается некая причинность.

Эпизод закладывается в память как неделимая единица. Различные фрагменты, атрибуты переживания, которые составили эпизод, такие как восприятия, аффекты и действия, могут быть изолированы от эпизода, атрибутами которого они являются. Но в общем эпизод остается целостным.

Предположим, что младенец однажды пережил специфический эпизод со следующими атрибутами: он голоден; его подносят к груди (со всеми сопутствующими тактильными, обонятельными и визуальными ощущениями и восприятиями); он ищет сосок; открывает рот; начинает сосать; получает молоко. Назовем это эпизодом «грудь-молоко». В следующий раз происходит похожий эпизод «грудь-молоко», и если младенец может распознать тот факт, что большинство важных атрибутов нового эпизода соответствуют прошлому эпизоду «грудь-молоко», то произошли уже два специфических эпизода «грудь-молоко». Двух уже может быть достаточно, но, несомненно, если произойдет еще несколько эпизодов с явным сходством и минимальными различиями, у младенца вскоре начнет формироваться обобщенный эпизод «грудь-молоко». Это обобщенное воспоминание является индивидуализированным личностным ожиданием того, как все будет вероятным образом происходить в каждый момент времени.

Этот обобщенный эпизод грудь-молоко сам по себе уже не является специфическим воспоминанием; он стал абстракцией многих специфических воспоминаний, которые неизбежно слегка различались, что привело к созданию одной обобщенной структуры воспоминания. Это, так сказать, усредненное переживание, которое стало прототипом. (В этом смысле оно стало потенциальной частью семантической памяти.)

Теперь предположим, что в следующий раз происходит специфический эпизод у груди, являющийся отклонением от обобщенного эпизода. Например, в тот момент, когда младенец берет сосок, грудь прижимает ему нос. Младенец не может дышать, чувствует дискомфорт, машет руками, отворачивает голову от груди и восстанавливает дыхание. Этот новый специфический эпизод (эпизод «грудь-нехватка воздуха») в чем-то похож, но в существенных и узнаваемых чертах отличается от предвосхищавшегося обобщенного эпизода «грудь-молоко». Он стал запомнившимся специфическим эпизодом. Шанк (1982) назвал воспоминание об этом специфическом эпизоде «грудь-нехватка воздуха» результатом несбывшегося ожидания. Память определяется такими неудачами, в том смысле, что этот специфический эпизод значим и памятен как часть жизненного опыта до такой степени, что он будет нарушать ожидание обобщенного эпизода. Не обязательно, чтобы эпизод настолько резко выделялся, как этот, чтобы он запомнился как специфический пример обобщенного эпизода, если он в достаточной степени отличается от прототипа.

Здесь может реализоваться одна из трех вероятностей. Переживание «грудь-нехватка воздуха» может никогда не повториться, и в этом случае оно останется специфическим эпизодическим воспоминанием. Гюнтер (1961) сообщал, что один эпизод нехватки воздуха у груди влияет на поведение новорожденного в течение нескольких следующих кормлений. Затем этот эпизод становится частью долговременной памяти вызванных ключевыми сигналами воспоминаний. Либо переживание нехватки воздуха у груди может повторяться снова и снова. В этом случае специфические эпизоды обобщаются и формируют новый обобщенный эпизод «грудь-нехватка воздуха». После его формирования специфические примеры таких эпизодов будут запоминаться как реальные эпизоды, только если они будут заметно отличаться от обобщенного эпизода нехватки воздуха у груди.

И наконец, после первого переживания «грудь-нехватка воздуха» младенец может никогда больше не пережить реального специфического примера обобщенного эпизода «грудь-молоко». То есть могут возникнуть устойчивые сложности с кормлением, так что мать вынуждена будет перейти на кормление из бутылочки. В этом случае первоначальный обобщенный эпизод «грудь-молоко» перестанет быть нормальной ожидаемой частью каждодневной жизни и может выйти из активной (и даже восстановимой) структуры памяти.

В отношении обобщенных эпизодов следует сделать ряд замечаний. Обобщенный эпизод — это не специфическое воспоминание. Он не описывает событие, которое когда-либо реально происходило в точности таким образом. Он содержит множество специфических воспоминаний, но как структура он ближе к абстрактной репрезентации, как этот термин используется клинически. Это структура, описывающая вероятный ход событий на основе усредненного опыта. Соответственно, он создает ожидания действий, чувств, ощущений и т. д.; события соответствуют ему или нарушают это соответствие.

Какие именно события составляют эти обобщенные эпизоды? Нельсон и Грюндел (1981) в исследовании дошкольников фокусировались на том, что можно назвать внешними событиями (вербально сообщаемыми, как правило), такими, как происходят на праздновании дня рождения. Этот эпизод составляют такие действия: украшать торт, встречать гостей, открывать подарки, петь «Happy Birthday», задувать свечи, резать торт, есть торт. Эти действия происходят предсказуемым образом и в предсказуемой временной и причинной последовательности. Дети уже в двухлетнем возрасте конструируют обобщенные эпизоды об этих событиях. Нельсон и Грюндел называют эти общие схемы (с варьирующимися элементами, но структурированные как целое) Обобщенными Структурами Событий (ОСС) и считают их базисными строительными элементами когнитивного развития, а также автобиографической памяти.

Мы же, напротив, интересуемся довербальными младенцами и различными происшествиями, такими, например, которые случаются, когда вы голодны и сосете грудь или когда вы с мамой играете в замечательную игру. Более того, наш интерес относится не только к действиям, но и к ощущениям и аффектам. Нам интересны, таким образом, эпизоды с разными типами межличностного взаимодействия. Далее, мы рассматриваем переживание взаимодействия, а не только события взаимодействия. Я предполагаю, что эти эпизоды также усреднены и представлены довербальным образом. Это Репрезентации Обобщенных Взаимодействий (РОВ).

Мы знаем, что младенцы обладают способностью абстрагировать, усреднять и представлять информацию довербально. Недавний эксперимент по формированию прототипов описывает способности младенца к такого рода процессам. Страусс (1979) показывал десятимесячным младенцам ряд схематических изображений лица. Каждое лицо отличалось по длине носа или расположению глаз и ушей. После того, как была показана вся серия, младенцев «спросили» (в терминах обнаружения новизны), какой отдельный рисунок лучше всего представляет всю серию. Они выбрали рисунок, который прежде не видели. Это была картина, на которой все размеры черт лица и их положения, встречавшиеся прежде, усреднялись; но это «среднее лицо» не входило в серию и никогда им прежде не демонстрировалось. Вывод состоит в том, что младенцы обладают способностью усреднять переживания и выделять (абстрагировать) из них средний прототип. Я предполагаю, что в более знакомых и более значимых проблемах, таких как опыт взаимодействия, способность младенцев абстрагировать и представлять такие переживания, как РОВ, появляются гораздо раньше.

РОВ могут составлять базисную единицу для представления ядерной самости. РОВ являются результатом непосредственного впечатления множества переживаемых реальных событий, и они интегрируют в единое целое различные, относящиеся к действиям, восприятиям и аффектам, атрибуты ядерной самости. РОВ могут организовываться в терминах конкретных атрибутов, как и атрибуты могут организовываться в терминах РОВ. Любой атрибут, такой как гедонистический тон чувства, будет накладывать ограничения на то, какие виды РОВ могут присутствовать, когда наличествует этот атрибут.

Различные инварианты переживания самости неким образом интегрируются: самость, которая действует; самость, которая чувствует; самость, которая обладает уникальными восприятиями собственного тела и действий, — все это собирается вместе. Так и мать, которая играет, которая успокаивает, которая воспринимается, когда младенец счастлив и несчастен, — все они различаются и классифицируются. Формируются и объединяются «островки связности». И этому способствует динамическая природа эпизодических воспоминаний, использующих РОВ как базисные воспоминания.

Преимущества системы эпизодических воспоминаний подобны тому, что было описано выше, в том смысле, что она позволяет динамично и гибко индексировать и пере-индексировать, организовывать и реорганизовывать события памяти относительно инвариантов самости (или инвариантов другого). Она позволяет представлять самые разные атрибуты, связанные самым различным образом и приводящие к росту и интеграции сетей организованного переживания самости. (Это то, что Шанк (1982) подразумевает под динамической памятью.)

Предположительно, именно таким образом основные инварианты самости — авторство, связность и аффективность — интегрируются в достаточной степени (с непрерывностью в форме памяти, действующей как часть процесса интеграции), чтобы все вместе они обеспечивали младенца единым ощущением ядерной самости, с учетом того, что в этот период жизни, с двух до семи месяцев, младенец получает достаточный опыт отдельных основных инвариантов самости, и интегрирующий процесс, отражающийся в эпизодических воспоминаниях, достаточно продвинулся, чтобы младенец совершил квантовый скачок и создал организующую субъективную позицию, которую можно назвать ощущением ядерной самости. (Можно предположить, что ощущение ядерного другого возникает вследствие параллельных, но дополнительных процессов.) На протяжении этого периода младенец обладает способностью распознавать события, которые будут идентифицировать самость и другого. Ситуация социального взаимодействия предлагает множество возможностей для этих событий. Представлены также интегративные процессы для организации этих субъективных событий. Сочетание этих способностей, возможностей и способностей к интеграции, наряду с клиническим впечатлением меняющегося младенца как более целостной личности, позволяет сделать обоснованный вывод, что в этот период появляется устойчивое ощущение ядерной самости и ядерного другого.

Дэниэл Н. Стерн(Daniel N. Stern)

Межличностный мир ребенка