Тело и подсознание. Снятие запретов с сексуальности

24. Эластичность техники психоанализа
(1928)

Стремление сделать доступной и для других технику, которую я обычно применяю в психоанализе, вновь привело меня к теме понимания психологии в целом. Если бы действительно было верно, как это утверждают, что понимание процессов в душевной жизни постороннего человека зависит от особой способности, которая называется знанием людей, но которую как таковую нельзя объяснить, а потому и передать другому, то всякое усилие обучить других хотя бы отчасти технике анализа было бы обречено на провал. К счастью, дело обстоит иначе. После публикации фрейдовских советов по психоаналитичес кой технике у нас есть первые наметки методического исследования души. Каждый, кто старается следовать указаниям мастера, сможет проникнуть в глубины душевной жизни постороннего человека, будь то здоровый или больной, даже если он не является гением психологии. Анализ ошибочных действий, сновидений, но прежде всего свободных ассоциаций позволит ему узнать многое о своем ближнем, понять которого прежде могли, пожалуй, только избранные. Из-за пристрастности людей это превращение искусства знания человека в своего рода профессию будет сопровождаться недовольством. Особенно часто рассматривают это как некое вмешательство в свою вотчину художники и писатели; обычно после первоначального интереса они отвергают психоанализ как малопривлекательный для себя механический метод работы. Эта антипатия не кажется нам удивительной; наука — это последовательное лишение иллюзий, вместо мистического и необыкновенного она дает объяснения, всегда и всюду выявляет одни и те же неопровержимые закономерности, которые своим однообразием могут навевать скуку, а своей железной непреклонностью вызывать неудовольствие. Некоторым утешением, правда, может служить то, что здесь, как и в любой профессии, также имеются художественные исключения, от которых мы ожидаем прогресса и новых перспектив.

С практической точки зрения неоспоримым преимуществом анализа является то, что даже не очень одаренный врач и ученый получает в руки инструмент для более тонкого исследования человека. Это как в хирургии: до открытия анестезии и асептики заниматься хирургическим «врачеванием» было лишь привилегией избранных; только они могли работать « cito , tuto et jucunde ». Наверное, и сегодня еще существуют художники хирургической техники, и тем не менее прогресс дает возможность тысячам обыкновенных врачей заниматься полезной, сохраняющей жизнь многим людям деятельностью.

Правда, о психологической технике говорилось и помимо анализа души; под этим понимали измерительные методы психологических лабораторий. Этот вид «психотехники» сегодня также очень распространен, он может быть пригоден для некоторых простых практических задач. В случае анализа речь идет о разработке общих приемов, динамике и экономике всего психического предприятия, хотя и без внушительной аппаратуры лабораторий, но все же с постоянно растущим требованием к надежности методов и прежде всего с несравненно более высокой продуктивностью. Тем не менее и в рамках психоаналитической техники имелось и имеется еще многое, что создает впечатление работы с чем-то слишком индивидуальным, едва ли поддающимся определению словами. Прежде всего здесь имелось в виду обстоятельство уравнения личностей (больного и аналитика), которому придавалось гораздо больше значения, чем любой другой науке. Сам Фрейд в своих первых сообщениях о технике анализа допускал возможность того, что наряду с собственными в психоанализе допустимы другие методы работы. Это высказывание, однако, относится к тому времени, когда еще не было сформулировано второе основное психоаналитическое правило, а именно: каждый, кто хочет анализировать других, вначале должен быть проанализирован сам. С тех пор как это правило стало соблюдаться, значение индивидуальных приемов аналитика все более нивелируется. Каждый, кто был основательно проанализирован, кто научился полностью признавать и контролировать свои неизбежные слабости и особенности характера, при лечении одних и тех же симптомов психического объекта неизбежно придет к одним и тем же объективным установлениям и, соответственно, будет обращаться к одним и тем же тактическим и техническим приемам. У меня действительно есть ощущение, что после введения второго основного правила различия в аналитической технике исчезли.

Если аналитик пытается разобраться во все еще нерешенном вопросе этого уравнения личностей, если у него есть возможность наблюдать многочисленных учеников и пациентов, которые уже анализировались другими, особенно же если, как мне, ему не раз приходилось бороться с последствиями собственных ранее совершенных ошибок, то он считает себя вправе выносить обобщающее суждение о большинстве этих различий и ошибок. Я пришел к выводу относительно того, в каких случаях чаще всего возникают различая в приемах. Итак, как и когда что-либо сообщать человеку, подвергнутому анализу; когда можно сказать, что полученного материала достаточно, чтобы из него сделать выводы; в какую форму в данном случае необходимо облечь сообщение; как следует реагировать на неожиданную или застающую врасплох реакцию пациента; когда нужно молчать и ждать дальнейших ассоциаций; когда молчание является бесполезным мучением пациента и т.п. — все это прежде всего вопросы психологического такта. Что такое вообще такт? Ответить на этот вопрос нетрудно. Такт — это умение вчувствоваться. Если с помощью нашего знания, которое мы вынесли из членения многих человеческих душ, но прежде всего из членения собственной самости, нам удается вызвать возможные или вероятные, но для самого пациента пока еще непредвиденные ассоциации, то мы можем, поскольку нам не нужно, как пациенту, бороться с сопротивлением, разгадать не только скрытые мысли пациента, но и тенденции, которые им неосознаны. Если одновременно мы постоянно будем готовы к мощному сопротивлению, то нам будет несложно принять решение о возможной актуальности сообщения, а также о форме, в которую оно должно быть облечено. Это вчувствование будет остерегать нас от того, чтобы без нужды или несвоевременно пробуждать сопротивление пациента; полностью избежать страдания не дано, однако, и при психоанализе; но научить выносить страдание — это одно из основных достижений психоанализа. Тем не менее бестактное настаивание дало бы пациенту лишь бессознательно страстно желаемый повод для того, чтобы избежать нашего влияния.

В целом все эти меры предосторожности производят на пациента впечатление блага, даже если мотив деликатности аналитика проистекает из рационального расчета. И это впечатление пациента не обманчиво. В сущности, однако, нет разницы между требуемым от врача тактом и моральным требованием, что никому нельзя делать того, что в тех же условиях не хотелось бы испытать самому от других. Я спешу тут же добавить, что способность к этому виду «блага» означает лишь одну сторону аналитического понимания. Прежде чем врач решится на сообщение, он должен сначала на некоторое время отвлечь свое либидо от пациента, хладнокровно осмыслить ситуацию, т.е. ни в коем случае не руководствоваться только своими чувствами.

Далее я хочу вкратце привести несколько примеров для иллюстрации этого общепринятого правила.

Целесообразно понимать анализ скорее как эволюционный процесс, который развертывается перед нашими глазами, чем как творение зодчего, который пытается осуществить заранее продуманный план. Следовательно, ни в коем случае нельзя впадать в соблазн и обещать пациенту, что если он подвергнется анализу, то в конечном счете узнает о себе намного больше, распределит свою энергию в верном направлении и сможет легче приспособиться к неизбежным трудностям жизни. Во всяком случае, ему можно также сказать, что мы не знаем лучшего и, несомненно, более радикального лечения психоневротических и характерологических проблем. Мы отнюдь от него не скрываем, что есть и другие методы, которые сулят гораздо более быстрое и более определенное излечение, и, честно говоря, рады, когда пациенты признаются, что уже несколько лет лечились с помощью суггестии, трудотерапии или методов укрепления воли... Когда же пациент впервые обращается к нам, мы предоставляем ему право испытать один из иных методов лечения, прежде чем он решится на психоанализ. Однако выдвигаемое обычно возражение пациентов, что они не верят в наш метод или теорию, мы не признаем уважительным. Мы заранее объясняем, что наша техника вообще отказывается от такого незаслуженного подарка, как изначальное доверие; пациент должен верить нам только тогда, когда это оправдывается опытом его лечения. Другое возражение, а именно: что тем самым мы заранее относим всю ответственность за возможную неудачу лечения на счет нетерпения пациента, мы не можем опровергнуть и должны предоставить пациенту решать, захочет он или нет рисковать. Если эти частные вопросы четко не урегулированы с самого начала, то сопротивление пациента получает опаснейшее оружие, которое он рано или поздно не преминет обернуть против врача и против целей лечения. При этом невозможно избежать и каверзного вопроса: «Стало быть, лечение может длиться и два, и три, и пять, и десять лет?» — спросит иной пациент с явной враждебностью. «Все это возможно, — ответим ему мы. — Но, разумеется, анализ в течение десятилетия практически равносилен его неудаче. Поскольку мы не можем заранее оценить все проблемы, которые надо преодолеть, мы ничего твердо обещать не можем и сошлемся только на то, что во многих случаях бывает достаточно и гораздо более краткого срока. В любом случае будет лучше, если вы станете рассматривать это лечение как рискованный эксперимент, который будет стоить вам много труда, времени и денег; т.е. вы должны, исходя из степени вашего недуга, решить, захотите ли вы вопреки всему провести с нами этот эксперимент или нет. Хорошо все обдумайте, прежде чем вы решитесь, поскольку начало без серьезного намерения выстоять вопреки неизбежному ухудшению лишь добавит к вашим прежним разочарованиям новое». Я считаю, что такая, несомненно, чересчур пессимистическая подготовка является все же более целесообразной; во всяком случае она соответствует требованию «правила вчувствования». Очень часто за слишком явно выставляемой напоказ доверчивостью скрывается недоверие пациента, которое он хочет заглушить требуемыми от нас обещаниями излечения. Характерен, например, вопрос, который часто задается нам даже после того, как примерно на протяжении часа мы старались объяснить пациенту, почему в данном случае мы считаем необходимым анализ: «Как вы думаете, господин доктор, мне действительно ваше лечение поможет?». Было бы неверно ответить на этот вопрос просто «да». Лучше сказать, что никаких новых заверений с нашей стороны не будет. Часто повторяющееся расхваливание лечения также не может устранить скрытое подозрение пациента в том, что врач — это бизнесмен, стремящийся любой ценой навязать свой метод, т.е. свой товар. Еще очевиднее скрытое недоверие, когда пациент спрашивает, например: «Не думаете ли вы, господин доктор, что ваш метод может мне навредить?». Обычно я отвечаю встречным вопросом: «Чем вы занимаетесь?». Допустим, мне отвечают: «Я архитектор». «Так, и что бы вы ответили тому, кто, посмотрев на представленный вами план новостройки, спросил бы, не рухнет ли это здание?». Обычно требования дальнейших заверений после этого прекращаются как знак того, что пациент осознал, что специалисту нужно в определенной степени доверять, причем, разумеется, не исключены и разочарования.

Нередко психоанализ упрекают в том, что мы слишком много занимаемся финансовыми вопросами. Я считаю, что все еще слишком мало. Даже самый обеспеченный человек отдает свои деньги врачу с крайней неохотой; похоже, считается, что врачебная помощь, которую оказывали в детстве близкие люди, должна быть бесплатной. В конце каждого месяца, в момент, когда пациенты получают счета, сопротивление больного выливается в скрытые или ставшие бессознательно активными ненависть, недоверие и подозрение. Наиболее характерным примером дистанции между сознательной готовностью к жертвам и скрытым недовольством стал, пожалуй, тот пациент, который в начале терапевтической беседы сказал: «Господин доктор, если вы мне поможете, я отдам вам все мое состояние». Врач ответил: «Я довольствуюсь тридцатью кронами в час». «А не слишком ли это много?» — последовал неожиданный вопрос больного. В ходе анализа хорошо постоянно следить за скрытыми или бессознательными проявлениями недоверия и отвержения, а затем безжалостно их разбирать. Ведь с самого начала ясно, что сопротивление пациента не оставит неиспользованной ни одной благоприятной возможности. Все без исключения пациенты замечают самые незначительные особенности в поведении, внешнем облике, манере говорить врача, но ни один из них не решится без предварительного ободрения на то, чтобы высказать нам это прямо в лицо, даже если он этим грубо нарушает основное аналитическое правило. Следовательно, не остается ничего иного, как на основе накопленного ассоциативного материала самим догадываться, когда, например, из-за слишком громкого чихания или сморкания врача пациент был оскорблен в эстетических чувствах, когда он был шокирован формой лица или сравнивал фигуру врача с другими, гораздо более импозантными.

Я уже по многим другим поводам пытался показать, как аналитик в ходе лечения нередко вынужден неделями выступать в роли «силомера», на котором пациент испытывает аффекты неудовольствия. Если мы не только не остерегаемся этого, но и при каждой удобной возможности поощряем к этому чересчур нерешительных пациентов, то рано или поздно мы будем заслуженно вознаграждены за наше терпение в форме проявляющегося позитивного переноса. Любой след злости или обиды со стороны врача увеличивает продолжительность периода сопротивления; но если врач не защищается, пациент мало-помалу устает от односторонней борьбы. Если он достаточно побуянил, то он не может не признаться, пусть даже и не без колебаний, в скрытых дружеских чувствах к врачу, благодаря чему, пожалуй, становится возможным более глубокое проникновение в латентный материал, прежде всего в те инфантильные ситуации, в которых была заложена основа тех или иных дурных черт характера (как правило, неразумными воспитателями).

Нет ничего более вредного при анализе, чем менторское или просто авторитарное поведение врача. Все наши интерпретации должны иметь скорее характер предположения, нежели однозначного утверждения, и не только потому, что этим мы не привлекаем пациента, но и потому, что мы и в самом деле можем ошибаться. Пометку « S . E .» ( salvo errore ), т.е. «возможна ошибка», проставляемую в соответствии с древнем обычаем коммерсантов после каждых расчетов, следовало бы также вспоминать всякий раз при аналитической интерпретации. Но и наше доверие к собственным теориям может быть лишь условным, ибо, быть может, в данном случае речь идет об исключении из правила или же о необходимости скорректировать кое-что в прежней теории.

Со мной уже случалось, что необразованный, вроде бы совершенно наивный пациент выдвигал возражения против моих объяснений, которые я рефлекторно готов был отвергнуть, но после некоторых размышлений оказывалось, что прав был не я, а пациент; более того, своим возражением он способствовал мне в гораздо более глубоком понимании предмета в целом. Следовательно, скромность аналитика является не заученной позой, а выражением понимания ограниченности нашего знания. Заметим попутно, что это является, пожалуй, точкой, где с помощью психоаналитического рычага произойдет переворот в прежней установке врача по отношению к пациенту. Достаточно сравнить с нашим правилом вчувствования самонадеянность, с которой всезнающий и всемогущий врач до сих пор обычно противопоставлял себя больному. Разумеется, я не имею в виду, что аналитик должен быть чересчур нерешительным; он имеет полное право ожидать, что в большинстве случаев его подкрепленная опытом интерпретация рано или поздно подтвердится, а пациент склонится перед лицом все новых и новых доказательств. Во всяком случае нужно терпеливо ждать, пока пациент вынесет решение; всякое нетерпение со стороны врача стоит пациенту денег и времени, а врачу огромной работы, которой он вполне мог бы избежать. Я заимствовал у одного из моих пациентов выражение «эластичность аналитической техники». Аналитик, словно эластичная лента, поддается тенденциям пациента, ни на шаг не отступая, однако, и от собственных взглядов, до тех пор пока необоснованность той или иной позиции не станет полностью очевидной. Ни в коем случае не следует стыдиться безоговорочно признать ранее совершенные ошибки. Никогда не нужно забывать, что анализ не является суггестивным методом, где прежде всего нужно сохранять престиж врача и веру в его непогрешимость. Единственное, чего требует анализ, — это доверия к открытости и откровенности врача, а этому признание ошибки не нанесет никакого вреда.

Аналитическая установка требует от врача не только тщательного контроля собственного нарциссизма но и строгого надзора над эмоциональными реакциями любого рода. Если прежде предполагалось, что слишком высокая степень «антипатии» к больному может служить противопоказанием для проведения аналитического лечения, то после более глубокого осмысления этого условия мы должны исключить подобное противопоказание и ожидать от аналитика, что его самопознание и самоконтроль пересилят идиосинкразию. «Антипатичные черты» в большинстве случаев являются лишь фасадом, за которым скрываются совершенно другие качества. Стало быть, отказаться от пациента означало бы попасться на его удочку; бессилие затравленного врача часто является бессознательной целью несносного поведения. Знание этих вещей позволяет нам рассматривать даже самого неприятного или отталкивающего человека как пациента, нуждающегося в лечении, и как таковому ему нельзя даже отказать в симпатии. Научиться более чем христианскому смирению — одна из самых сложных задач психоаналитической практики. Но если мы ее осуществим, то мы можем добиться коррекции даже в самых сложных случаях. Я должен еще раз подчеркнуть, что также и здесь помогает только подлинная эмоциональная установка; деланная поза легко разоблачается проницательным пациентом. Постепенно становится ясно, насколько сложна работа психоаналитика. Он должен пропустить свободные ассоциации пациента через себя; вместе с тем он может позволить себе фантазировать с этим ассоциативным материалом; иногда он сравнивает новые связи с прежними результатами анализа, не оставляя даже на мгновение без учета и критики собственные тенденций.

Формально можно, пожалуй, говорить о постоянном чередовании вчувствования, самонаблюдения и вынесения суждений. Последнее время от времени проявляется совершенно спонтанно в форме сигнала, который, разумеется, вначале оценивается просто как таковой; и только на основе последующих доказательств можно решиться наконец на интерпретацию. Быть экономным с интерпретациями и вообще не говорить лишнего - это одно из самых важных правил в анализе; фанатичное пристрастие к интерпретациям относится к числу детских болезней аналитика. Если аналитическим путем удается устранить сопротивление пациента, то можно достичь такой стадии в анализе, когда пациент выполняет всю интерпретационную работу совершенно самостоятельно или с небольшой помощью.

Теперь еще несколько слов о моей «активности». Я думаю, что наконец могу точно указать момент времени, когда следовало бы вводить эту меру, чего многие справедливо от меня требовали. Вначале я был склонен наряду со свободным ассоциированием предписывать также определенные правила поведения, если только этому не препятствовало сопротивление. Последующий опыт научил меня, что в крайнем случае можно давать только советы относительно определенных изменений поведения, но никак не приказывать и запрещать, и что всегда нужно быть готовым взять их обратно, если они оказываются помехой или провоцируют сопротивление. Мое исходное представление, что «активным» позволено быть только пациенту, но никак не врачу, привело меня в конце концов к выводу, что мы должны довольствоваться объяснением скрытых поведенческих тенденций пациента, поддерживать робкие попытки преодолеть существовавшие до сих пор невротические торможения, не настаивая на исполнении насильственных правил и даже ничего не советуя. Если мы достаточно терпеливы, то рано или поздно пациент сам придет с вопросом, может ли он решиться на ту или иную попытку (например, попытаться перестать быть фобически предусмотрительным); тут, разумеется, мы не откажем ему в нашем согласии и поддержке, и таким образом будут достигнуты все ожидаемые от активности успехи без стимулирования пациента и испорченных с ним отношений. Другими словами, момент активности пациент должен определить сам или по крайней мере недвусмысленно его обозначить. Но, как и прежде, следует констатировать, что такие попытки пациента вызывают изменения напряжения в психических системах и поэтому наряду с ассоциациями оказываются полностью пригодными как средство аналитической техники.

В другой работе о технике анализа я уже указывал на важность проработки, однако я говорил об этом несколько односторонне — как о количественном методе. Я полагаю, однако, что проработка имеет также и качественную сторону и что следует терпеливо, всякий раз заново реконструировать механизм формирования симптома и характера, когда достигнут прогресс в анализе. Каждый значительный новый инсайд требует ревизии всего прежнего материала и может разрушить существенную часть, казалось бы, уже готового строения. Пожалуй, одна из технических задач детального выяснения динамики состоит в том, чтобы установить более тонкие отношения этой качественной проработки с количественным моментом (отводом аффекта).

Однако особая форма ревизионной работы, по-видимому, повторяется каждый раз. Я имею в виду ревизию переживаний во время самого аналитического лечения. Постепенно анализ сам приведет к фрагменту из биографии пациента, который он, прежде чем с нами расстаться, еще раз воспроизведет в уме. В ходе этой ревизии он рассмотрит — теперь уже с определенной дистанции и с гораздо большей объективностью — свои переживания в начале нашего знакомства и последующие перипетии: сопротивление и перенос, которые в свое время казались ему такими актуальными и жизненно важными, чтобы затем новым взглядом увидеть реальные задачи жизни.

В заключение я хотел бы сделать несколько замечаний по поводу метапсихологии техники. В разных работах, среди прочих и мной, указывалось на то, что лечебный процесс во многом заключается в том, что пациент заменяет аналитиком (новым отцом) реального отца, занимавшего так много места в его сверх-Я, и отныне продолжает жить с этим аналитическим сверх-Я. Не буду отрицать, что этот процесс действительно происходит во всех случаях, соглашусь также, что эта замена может привести к значительному терапевтическому успеху, но хочу добавить, что подлинный анализ характера, по крайней мере некоторое время, должен покончить с любым видом сверх-Я, т.е. и со сверх-Я аналитика. В конечном счете пациент должен освободиться от какой бы то ни было эмоциональной привязанности, если она выходит за рамки разумного и собственных либидозных тенденций. Только такого рода устранение сверх-Я вообще может привести к радикальному исцелению; успехи, которые заключаются лишь в замене одного сверх-Я другим, должны обозначаться лишь как успехи переноса; конечной цели терапии, устранению также и переноса, они, разумеется, не отвечают.

В качестве незатронутой сих пор проблемы я укажу на возможную метапсихологию душевных процессов аналитика в процессе анализа. Его катексисы раскачиваются, словно маятник, между идентификацией (аналитической объектной любовью), с одной стороны, и самоконтролем, т.е. интеллектуальной деятельностью, — с другой. При ежедневной работе в течение длительного времени он вообще не может реально насладиться свободным проявлением нарциссизма и эгоизма и только на короткие моменты может отдаться фантазии. Я не сомневаюсь в том, что подобная едва ли где еще встречающаяся перегрузка рано или поздно потребует создания особой гигиены аналитика. «Дикие» аналитики и неполностью излеченные пациенты с легкостью признаются, что они страдают своего рода «навязчивым анализированием». Но после завершенного анализа, напротив, в случае надобности всегда пригодятся аналитическое самопознание и самоконтроль, отнюдь не мешающие наивному наслаждению жизнью. Следовательно, идеальным результатом завершенного анализа является как раз та эластичность, которая требует техники и от врачевателя души. Пожалуй это скорее, аргумент в пользу непреложности «второго основного психоаналитического правила».

Учитывая, как я полагаю, огромную важность любого технического совета, я бы не решился опубликовать данную статью, не подвергнув ее прежде критике со стороны одного коллеги.

«Название (эластичность) прекрасно, — сказал критик, — и заслуживает более широкого применения, ибо фрейдовские советы по поводу техники анализа были в основном негативны. Он считал самым важным выделить то, чего не следует делать, продемонстрировать препятствующие анализу искушения. Почти все, что нужно делать позитивно, он свел к указанному вами «такту». При этом, однако, он добился того, что послушные не замечали эластичности этих соглашений и подчинялись им, словно табуированным предписаниям. Однажды это было пересмотрено, но обязанности остались.

Насколько верно все то, что вы говорите о «такте», настолько рискованной представляется мне уступка в этой форме. Все, у кого нет такта, будут усматривать в ней оправдание произвола, т.е. субъективного фактора (а именно влияния непреодоленных собственных комплексов). То, что мы делаем на самом деле, — это остающееся, как правило, в предсознательном обдумывание различных реакций, которых мы ожидаем от нашего вмешательства, причем речь идет прежде всего о количественной оценке динамических факторов в ситуации. Правила для этих измерений, разумеется, отсутствуют. Решающими поэтому становятся опыт и нормальность аналитика. Однако следовало бы лишить такт его мистического характера».

Я целиком разделяю мнение моего критика, что также и это, как и любое предыдущее техническое указание, несмотря на всю осторожность формулировки, неизбежно приведет к неверному истолкованию и злоупотреблениям. Несомненно, иные аналитики, причем не только начинающие, но и все те, кто склонен к преувеличениям, сделают мои рассуждения о важности вчувствования поводом к тому, чтобы перенести основной вес в терапии на субъективный фактор, т.е. на интуицию, и оставят без внимания другой выделенный мною важный фактор — сознательную оценку динамической ситуации. Против таких злоупотреблений, пожалуй, будет бесполезным и повторное предупреждение. Мне уже доводилось видеть, что отдельные аналитики использовали мои осторожные, а теперь еще более осторожные эксперименты с активностью для того, чтобы предаваться своей склонности к совершенно неаналитическим, а порой наводящим на мысль о садизме насильственным мерам. Поэтому меня бы не удивило, если бы спустя некоторое время я услышал, что кто-нибудь рассматривает мои представления о необходимом терпении аналитика как основу мазохистской техники. И тем не менее метод, которого я придерживаюсь и который рекомендую — эластичность, — отнюдь не означает пассивную сдачу. Хотя мы и стремимся прочувствовать все настроения больного, однако до самого конца придерживаемся позиции, продиктованной нам аналитическим опытом.

Лишить «такт» его мистического характера как раз и было основным мотивом, побудившим меня к написанию данной статьи; однако я признаю, что только затронул эту проблему, но отнюдь ее не решил. Что касается возможности формулировки позитивных советов для оценки некоторых типичных динамических отношений, то здесь я, пожалуй, несколько более оптимистичен, чем мой критик. Впрочем, его требование, что аналитик должен быть опытным и нормальным, примерно совпадает с моим требованием: завершенный анализ является единственной надежной основой хорошей аналитической техники. Само собой разумеется, у хорошо проанализированного аналитика процессы вчувствования и оценки, о которых я говорил, разыгрываются не на бессознательном, а на предсознательном уровне.

Очевидно, под влиянием приведенных выше предостережений мне хочется точнее выразить и другие высказанные здесь мною взгляды. Я имею в виду положение о том, что достаточно глубоко проникающий анализ характера должен покончить со всякого рода сверх-Я. Человек с совсем уж последовательным складом ума мог бы истолковать это так, что моя техника хочет лишить людей всех их идеалов. На самом деле моя борьба направлена только против ставшей бессознательной, а потому не поддающейся влиянию части сверх-Я; но, разумеется, ему нечего возразить на то, что обычный человек сохраняет в своем предсознательном сумму положительных и отрицательных примеров. Однако ему не придется столь раболепно подчиняться этому предсознателъному сверх-Я, как прежде он подчинялся бессознательному образу родителей.

Тело и подсознание. Снятие запретов с сексуальности

Ученик, последователь и оппонент Зигмунда Фрейда - Шандор Ференци, инициатор Психоаналитического интернационала, автор "теории генитальности", которую специалисты считают блистательной, настаивал на "активном вмешательстве" в психический механизм пациента, запрещая суррогаты невротического сексуального удовлетворения, внимательно относясь к функциям телесности. С особой тщательностью врача-практика он описывает физиологические функции кишечника, мочеиспускательной системы, нервный тик, заикание, эрекцию и другие проявления человеческого организма, отражающиеся в его психике. Книга будет интересна и полезна как специалистам, так и читателям, интересующимся вопросами психоанализа.