Риман Ф. - Основные формы страха: исследование в области глубинной психологии

3.4. Примеры навязчивых переживаний

Вот образец симптомов навязчивостей, представляющих основу уже существующей, но еще незаметной и незначительно выраженной обсессивной личностной структуры.

Молодой человек, воспитанный в духе бюргерских принципов, после бала провожал домой соученицу по курсам бальных танцев. Девушка ему очень нравилась, и по дороге у него возникло желание взять ее за руку и поцеловать. Он испугался смелости своей фантазии и одновременно испытал страх перед тем, что она будет считать его неловким и неуклюжим. В результате он стал считать деревья, встречавшиеся на пути, переключившись с опасных импульсов на нечто нейтральное. Такой возникший однажды выход из положения привел к тому, что в ситуациях, когда у него появлялся страх или чувство вины вследствие инстинктивных желаний, появлялось навязчивое стремление что-либо считать; это отвлекало молодого человека от реализации его желаний. В трудных для себя ситуациях он уклонялся от принятия решений и активного поведения с помощью навязчивого счета, длящегося на протяжении всего периода искушения. Он не понимал этих взаимосвязей и страдал от бессмысленной и не зависящей от его воли навязчивости, испытывая тягостное чувство.

В данном случае повод, возникновение и функция навязчивого симптома хорошо распознаются: поводом является ситуация искушения, сопровождающаяся страхом. Молодой человек не может решить, следует ли ему отказаться от реализации желания или осуществить его, и для того чтобы уклониться от такого решения, переключается на нейтральную деятельность, которая оберегает его до тех пор, пока не минует опасность.

У этого молодого человека имеется более длительная предыстория возникновения навязчивостей.

Его мать, сама страдавшая довольно выраженными расстройствами психики в виде навязчивостей, рано овдовела. После смерти мужа она старалась сохранить всю обстановку в квартире и весь распорядок дня такими же, какими они были при его жизни, и даже во время обеда ставила на прежнее место его столовый прибор. Письменный стол и книги покойного мужа содержались в том же порядке, что и при его жизни. Все это обосновывалось следующим образом: «Когда он вернется, то найдет все таким же, каким оставил». В доме возникла атмосфера музея, где свято чтятся традиции, согласно которым любые, даже единожды выраженные отцом воззрения и высказывания расценивались в качестве неопровержимой истины. В связи с этим авторитет отца казался сыну непоколебимым и совершенным. В то же время это затрудняло его отношения с женщинами: мать внушила ему, что женщины настолько прекрасны и нежны, что мужчины по сравнению с ними выглядят неотесанными мужланами, не понимающими, как надо общаться с женщинами, и только отец являлся исключением: он был рядом с матерью на протяжении многих лет; не будучи назойливым и надоедливым, он был полон внимания и уважения к ней; он «носил ее на руках». Молодой человек понимал, что если он встретит женщину, которая ему понравится, то должен будет соответствовать созданному его матерью недосягаемому идеалу мужа.

Так как этот навязчивый симптом не обеспечивал молодому человеку достаточной защиты, он был вынужден прибегнуть к более сильным средствам. Как только у него возникали мысли о сексе, в противовес этому немедленно появлялись другие реакции. Иногда в критических для него ситуациях возникало «нарушение сознания» в виде внезапно наступавшего кратковременного абсанса, что всегда было эффективным выходом из критического положения. В других случаях он испытывал внезапно наступавшую усталость. Короче говоря, с помощью насилия над собой он использовал различные возможности облегчить невыносимую для него ситуацию соблазна; это помогало избежать конфликта или предотвратить его.

Вот еще один пример. В конце каждой недели господин Б. страдал от невроза. Как только приходила суббота, он испытывал неопределенный и непонятный страх. Его состояние становилось угнетенным с безотчетным чувством вины, а недовольство и такие соматические симптомы, как ощущение усталости, разбитости и головная боль, доводили его до изнеможения. Подобное самочувствие длилось все воскресенье и с удивительной регулярностью прекращалось в понедельник после полудня.

В результате длительной психотерапевтической работы было получено следующее описание основ его заболевания.

Отец и мать господина Б. были исключительно плохими родителями. Самым драматичным было то, что в конце почти каждой недели они имели обыкновение напиваться. При этом они устраивали шумные сцены со скандалами и рукоприкладством, во время которых мальчик и его маленькая сестра испытывали страх и чувство протеста. Они боялись, что вспыльчивый отец во время опьянения, сопровождавшегося буйством и угрозами, может причинить матери увечье или даже убить ее. К страху присоединялись обида и ненависть к отцу, усиливавшиеся от того, что пьяный отец компрометировал сына, делая ему бестактные замечания, внезапно сменявшиеся сентиментальными излияниями. При этом ребенок испытывал отвращение, но не мог уклониться от отцовских поцелуев. Когда в воскресенье вечером мальчик ложился спать, он слышал, как родители спорили, предъявляли друг другу претензии, угрожали разводом и т.д. Рано утром в понедельник отец уходил на работу, мать отсыпалась после загула, и дети должны были сами готовить себе завтрак перед тем как идти в школу, не повидав родителей. В школе господин Б. чувствовал себя еще неважно: его преследовал страх, что, пока он спал, между родителями произошло что-то, чего он боялся, и, быть может, мать выполнила свою угрозу и ушла из дома. К тому же он испытывал глубокое чувство вины и горечь из-за того, что происходило в его семье; он не мог рассказать о хорошо и весело проведенном уик-энде, как его сверстники. Он пытался прекращать такие разговоры с товарищами или уклонялся от них, чтобы не сделать очевидной свою ущербность. Все это усиливало его вполне понятную ненависть к родителям. Его чувства были тем более сложными и противоречивыми, что одновременно с ненавистью он испытывал жалость и сострадание к родителям, чутьем понимая, что они сами несчастливы и страдают.

Когда в понедельник после полудня он возвращался домой и находил, что там все спокойно и не произошло никакой катастрофы, то испытывал облегчение и начинал верить, что теперь все будет хорошо. Так продолжалось до конца недели, когда его вновь охватывал страх. До конца недели он оставался беззаботным и радовался, когда у него появлялось свободное время; события, связанные с поведением его родителей, уже не казались столь трагичными. Он думал, что если будет послушным, откажется от своих желаний, играя роль жертвы, которая является как бы заклинанием от несчастья, то все будет хорошо.

С годами, когда реальных оснований его детских переживаний не стало, он по-прежнему в конце недели испытывал чувства страха и вины, а «заклинания» в форме самоотречения использовал как защиту от неприятностей и угроз, которые могут возникнуть в любое время. Он по-прежнему радовался, когда уик-энд заканчивался, и он снова мог приступить к работе, и по-прежнему не знал, как использовать свободное время и куда себя деть в субботу и воскресенье. В детстве у мальчика нередко появлялось желание выплеснуть в лицо отцу свои горечь и ненависть, но тотчас же возникал противоположный, тормозящий импульс, связанный со страхом перед тем, что от такой его реакции положение может только осложниться. И как же мог ребенок разрешить этот конфликт? Ему представлялось, что после этого отец изобьет его до смерти, ситуация в доме ухудшится, мать будет страдать еще больше, а гнев отца станет неуправляемым. Все эти сложные проблемы послужили основой для формирования невроза, который сам по себе стал защитой от опасного для мальчика поведения и имел функцию магического заклинания, т. е. раскаяния, жертвенности и самонаказания. Аффекты страдания, ненависти, горечь разочарования, страстное желание дать реакцию протеста у этого ребенка не могли быть выражены: подавленные, они стали базисом для последующего развития симптомов навязчивостей.

Элементами среды, оказывающей влияние на обсессивное развитие детей, являются личность родителей, их социальная роль: например, военная специальность отца, работа учителем или священником и другие подобные профессии, которые сопровождаются внешними атрибутами престижа и служат примерами воплощения образцов квазинавязчивого поведения. Так, для военных, особенно приверженных старым прусским традициям, этими атрибутами являются самообладание, соответствующая амуниция, подтянутость и так называемая «мужская профессиональная идеология» («осанка и высокий жесткий воротник поддерживают честь офицера»).

Офицер высокого ранга имел двоих сыновей. Он строил честолюбивые планы относительно их будущности. Воспитание сыновей происходило в прусском духе: любые выражения чувств, особенно слезы, пресекались («немецкий юноша не плачет»). В доме все должно было идти как по маслу; дети должны были вести себя, как хорошо вымуштрованные рекруты в казарме. Сыновьям предписывалось идти спать строевым шагом; хотя между братьями была разница всего лишь в один год, младший должен был подчиняться старшему так, как будто тот имел более высокое воинское звание. Младший из братьев, разносторонне развитый мальчик, особенно увлекающийся музыкой, казался отцу слишком мягким и вообще «непутевым парнем», поскольку у него была сильная потребность в нежности и тепле; он плакал, когда при выполнении гимнастических упражнений зимой (это было одним из отцовских методов закаливания) у него синели от мороза пальцы, ведь «носить рукавицы — это не по-мужски». «Закаливание» касалось всех возможных областей; здесь потребовалось бы специальное описание. Отец хотел направить сына в известную школу для воспитания лидеров, в которой учились отпрыски национал-социалистов. Хотя сын и возражал против этого, его мнения, естественно, никто не спрашивал, — отец лучше знает, что хорошо, а что плохо. Между 15 и 16 годами мальчик поступил в такую школу, где преобладала армейская муштра, и был несчастлив, поскольку стал в ней далеко не лучшим учеником. Вскоре он оказался на сборах, где подвергся разносу со стороны командования из-за заикания во время рапорта. В условиях сборов заикание резко усилилось. В школе из-за этого он предпочитал отвечать на вопросы в письменном виде. Он сообщал отцу о своих симптомах и о том, какие трудности испытывал, но не получал отклика на свои обращения. Эти симптомы были единственным выходом из ситуации, возможностью воздействовать на непреклонность отца; какой-либо сознательный протест был немыслим еще и потому, что привел бы к более строгим мерам, и потому из соображений безопасности не проявлялся. Юноша подсознательно использовал симптом как средство достижения желаемого — избавления от школы без переживания своей вины и без открытого противодействия отцу; одновременно симптом доставлял ему удовлетворение как средство отмщения. Кроме того, переживания из-за трудностей в общении, связанных с заиканием, служили подсознательным наказанием за избавление от дрессуры и отказ от выполнения отцовской воли. Очевидно, для психического здоровья ребенка полезно в определенной степени ограничить родительскую авторитарность, так как безусловное подчинение опасно еще и тем, что он приучается не задавать вопросов «зачем?» и «почему?», что совершенно необходимо для его развития.

Крайне опасными являются такие формы «воспитания», которые, будучи примененными в массовом масштабе, рождают слепое подчинение приказу. Авторитарное воспитание вызывает протест и скептическое отношение к себе, что приводит к низвержению авторитетов и экстремальным формам произвола; последние представляют для свободы не меньшую опасность, чем авторитарность.

В тяжелых случаях упрямство и стремление делать все наперекор пронизывают всю жизнь личностей с навязчивостями. В таких случаях в качестве реакции на действительное или воображаемое насилие любой порядок как форма принуждения отрицается или отсекается. Это люди с тяжелым характером, самочувствие которых тесно связано с их своенравием и потребностью самоутверждения; они принципиально все отвергают и всему противоречат, подобным невротическим способом наверстывая то, чего не могли добиться в детстве.

В семьях, где воспитываются такие молодые люди, как тот, о котором мы упоминали выше, они играют роль человека, который должен воплотить надежды и ожидания родителей; этих детей принуждают быть образцовыми. Их поведение должно соответствовать ожиданиям окружающих; детей заставляют быть эталоном и постоянно доказывать это хорошим воспитанием и 1 поведением — тем, что они в отличие от других детей не позорят своих родителей, не заставляют их краснеть. Это очень затрудняет воздействия учителей, так как для таких детей главной школой служит воспитание в семье. Ребенок из такой среды является отражением личности своего отца, матери или высокопоставленного члена своей семьи и всегда боится своим ответом или отказом от ответа их опозорить. Основным фактором развития личности с навязчивостями является то обстоятельство, что у этих детей не хватает сил для бунта и ниспровержения навязанного им порядка и они становятся объектом слишком навязчивой опеки родителей и воспитателей. Родители не догадываются о том, как это вредно, капризы ребенка служат для них лишь доказательством его «плохого характера», тогда как для окружающих, особенно в деревнях и маленьких городках, где все друг друга знают, они становятся причиной злорадства и морального осуждения его родителей.

Большинство родителей относятся именно к такому типу людей, которые жертвуют интересами ребенка во имя социального или иного престижа, свое тщеславие и честолюбие ценят выше, чем его благо.

К сказанному следует добавить еще одну характерную особенность личностей с навязчивостями: чтобы гарантировать собственное спокойствие и безопасность, они становятся зависимыми от очевидных мнений, от того, «что говорят люди», не вникая в то, что именно они говорят и делают, т. е. выступают в роли соглашателей. Их воспитание, в соответствии с которым нужно делать то, что приказывают, и не рассуждать, проявляется вновь, когда они, будучи уже сами родителями, не дают своим детям необходимых разумных пояснений и ответов на их вопросы «зачем?» и «почему?». Между тем, когда от детей требуют выполнения заветов и запретов без понятного для них обоснования, они далеко не всегда готовы их исполнять. В современном обществе преобладает патриархат: родители обычно «всегда правы» и их авторитет не может вызывать сомнений. Согласно мифу о райской жизни, первой паре без какого-либо объяснения было запрещено срывать плоды с дерева познания добра и зла, и потому так естественно, что человек из любопытства совершил грехопадение.

Может быть, приводимый ниже в сокращенном виде пример даст возможность понять, сколь сложными и комплексными являются биографические основы развития личности с навязчивостями. Каждая жизнь имеет столь многослойные и многообразные биографические корни, что их может представить и охватить во всей сложности только поэт, обладающий даром передачи целостного впечатления о человеке.

Больная с тяжелыми симптомами навязчивостей (30 лет) тратила на одевание и раздевание около полутора часов, а на купание — два часа. В начале лечения мытье занимало у нее шесть часов в сутки. Сексуальные отношения с мужем были прекращены. Дети не должны были к ней прикасаться; она целый день лежала в постели и только в полном покое и одиночестве не испытывала страха прикосновения, которое могло быть причиной загрязнения и возможной беременности. Все это, подобно метастазам, привело к развитию навязчивого страха прикосновения, что в дальнейшем даже привело ее к представлению о том, что загрязнение может произойти от одного лишь взгляда на дверную ручку, к которой прикасалось множество людей. Как все, к чему бы ни прикасался мифический царь Мидас, превращалось в золото, так все, до чего бы она ни дотрагивалась, было «грязным»; прикосновение делало ее «нечистой». На предварительном собеседовании она сидела с закутанными ногами, крепко обхватив руками колени, так что к концу беседы ее конечности настолько застыли, что она с трудом их разжала. Когда она вошла в комнату для проведения психотерапии, то в течение минуты шепотом повторяла: «Я не запачкаюсь», — и лишь потом смогла обратиться ко мне. Кроме мытья в качестве защиты от прикосновения, вызывавшего у нее панический страх, она использовала также проговаривание определенных предложений как магических заклинаний.

Эта женщина, находившаяся на грани психоза, происходила из пуританской семьи, проживавшей в маленьком городке одного из южных штатов США. Мать была строгой и предъявляла дочери чрезмерные требования в отношении соблюдения моральных правил; отец был мягким, часто болел, боялся жизненных трудностей и просто жизни. На свадьбе дочери он почувствовал себя так плохо, что вынужден был лечь в постель и не принимал участия в праздничной церемонии. Пациентка была воспитана внимательной и чуткой по отношению к родителям, разделяла все их заботы; родители гордились тем, что в их маленьком городке все обращали внимание на то, что пациентка и ее младший брат были крепко привязаны друг к другу. Она должна была служить примером во всех отношениях. Курение, употребление спиртного, танцы, игра в карты были запрещены ей до замужества (т.е. до 30 лет). Она ходила в воскресную школу, где строго соблюдалось правило, чтобы учащиеся противоположного пола сидели на разных скамьях. Родители нашей пациентки были «такие добрые», она не получила от них «ни одного шлепка», не слышала ни одного грубого слова — как она однажды очень метко заметила, «мы убили бы друг друга с добротой». С девяти месяцев она стала проситься на горшок. Когда ей было 14 лет, мужчина, сидевший рядом с ней в кино, положил руку ей на колено. Это произошло с ней впервые, она выбежала из кинозала, но тем не менее испытывала чувство вины, хотя никому об этом не рассказала. Когда ей было 16 лет, у одного молодого человека в автомобиле во время петтинга произошло семяизвержение на ее руки, и с этого времени у нее возникло навязчивое стремление мыться, которое становилось все более частым и императивным, хотя вначале это выглядело как обычная процедура очищения. Она испытывала непонятное чувство вины и иррациональный страх перед возможностью забеременеть, впоследствии развившийся в навязчивое представление о своей беременности; все это сопровождалось периодически возникавшей рвотой. Она никому об этом не говорила — ведь как были бы удивлены и расстроены родители, если бы они узнали о том, что произошло. Во время лечения выяснилось, что ее младший брат (между ними была разница в три года) был любимчиком матери. В семье его считали выдающимся и даже гениальным, что для нее было недостижимым. Свои способности она оценивала как едва достигающие среднего уровня; все, чего она добилась, давалось ей ценой больших усилий. При таком положении озлобление или любая другая форма протеста против брата были невозможны; она подавляла свою ревность, свою зависть и свою ненависть к любимому брату, предпочитая идеализировать его вместе с родителями. Ее страх перед прикосновением принуждал ее и дома, и в клинике притворять двери локтем. В клинике она постоянно думала о необходимости проверить, закрыты ли двери, хотя из вежливости не решалась об этом сказать. Она не искала помощи извне, и ее навязчивые симптомы усиливались все больше и больше. Между прочим, во время лечения мы обнаружили, что первые признаки навязчивой симптоматики появились у нее в 7 — 8-летнем возрасте: она не могла идти в школу, пока ее гольфы не достигали определенного уровня на обеих ногах, — это был никем не понятый сигнал тревоги. Ухудшение наступало в тех далеко не редких случаях, когда ее симптомы осмеивались или ее из-за них наказывали — тогда она вынуждена была развивать тайные методы защиты. При расспросах обо всем этом нам нужно было проявлять максимальную тактичность, поскольку одно лишь упоминание о ее симптомах и проблемах служило для нее сигналом для того, чтобы потребовать от окружающих оставить ее в покое. Однажды во время психотерапевтической беседы я заметил, что она несколько идеализирует свою семью; что если бы не ее «святое окружение», то у нее не развились бы многие из симптомов; что я считаю вредным для нее замалчивание и утаивание своих аффектов и агрессивных реакций, так как их подавление оборачивается против нее самой. Она взглянула на меня с ненавистью и поклялась, что о родителях может сказать только хорошее. Однако это вступало в противоречие с запомнившимся ею и воспроизведенным сновидением: она увидела гроб матери с датой на нем, которую «забыла» (мать была в то время жива).

Родители до сих пор не знают о ее болезни: «Если я напишу им о том, что имела добрачную связь, они будут так оскорблены, что я этого не переживу; лучше уж мне оставаться больной». Она не могла раньше обратиться ни к одному врачу, потому что должна была бы ему рассказать о своей сексуальности и о своей добрачной связи. Поэтому она считала, что должна примириться со своей болезнью и продолжать жить со своими навязчивостями. Ее муж, активный и жизнерадостный человек, предъявлял к ней повышенные сексуальные требования; для нее же сексуальная связь была допустима лишь с единственной целью — деторождением и это привело к утяжелению симптомов навязчивостей.

Фриц Риман (Fritz Riemann)

Основные формы страха: исследование в области глубинной психологии

3.4. Примеры навязчивых переживаний

Фриц Риман
(Fritz Riemann)